Из-за угла показался Фред — он шел в магазин. Мы не очень-то удивились, мы не первый раз его тут видели.
— Привет, красавица, — сказал он моей сестре. Мы подвинулись, пропуская Фреда.
Он довольно долго пробыл в магазине и вышел оттуда с буханкой хлеба. Сказал, что заехал сюда по дороге из города, и предложил нас подвезти. Конечно, мы согласились. И вроде ничего особенного не происходило, только дочь владельца магазина, та, худая и лиловая, вышла на крыльцо и смотрела, как мы уезжаем. Руки скрестила на груди: так стоят в дверях женщины, которые просто любят поглазеть. Она не улыбалась. Я подумала, что она вышла посмотреть на грузовое судно, но потом увидела, что она смотрит на Фреда. Таким взглядом, будто готова его убить.
Фред, кажется, и не заметил. Всю дорогу домой он распевал песни. «Кэти, прекрасная Кэти», — пел он и подмигивал моей сестре, ведь ее звали Кэтрин. Окно возле него было опущено, и на нас летела дорожная пыль, и наши брови становились белесыми, а волосы Фреда седели. На каждом ухабе моя сестра и Нэн весело взвизгивали: скоро и я позабыла про свои обиды и тоже начала визжать.
Казалось, мы живем в коттедже долго-долго — а ведь на самом деле всего одно лето. В августе я уже почти забыла квартиру в Оттаве и человека, который избивал жену. Словно это было в какой-то другой жизни. Но, несмотря на солнечное лето, реку, просторы, та жизнь была счастливее. Потому что прежде мы без конца переезжали и меняли школы, и сестра научилась ценить меня: я была на четыре года младше, но я была ее сестра и всегда рядом. Теперь же эти четыре года выросли в целую пропасть, точно каньон или пустынный берег, по которому моя сестра уходила от меня все дальше и дальше. Я так хотела быть, как она, но уже не знала, какая она, моя сестра.
В конце августа запестрела листва на деревьях. Не сразу — то тут, то там краснел одинокий листочек, словно предупреждение. О том, что скоро в школу, скоро новый переезд. Мы даже не знали еще, куда именно, и когда Нэн спросила нас, в какую школу мы пойдем, мы уходили от ответа.
— Я уже восемь школ поменяла, — гордо сказала сестра. Я была младше, поэтому поменяла только две. Нэн все время училась в одной и той же. А потом она спустила пышную деревенскую блузку с плеч и показала, что у нее растет грудь. Ореолы вокруг сосков чуть-чуть набухли, а так Нэн была плоская, как и моя сестра.
— Подумаешь, — сказала сестра и задрала трикотажную кофточку. Так они соревновались, а я не могла с ними тягаться. Они менялись, а перемены все больше пугали меня. И я побрела обратно к дому Бетти, где меня ждало кривое недовязанное кукольное платье — я шла туда, где все оставалось по-старому.
Я постучала в стеклянную дверь и открыла. Я собиралась спросить: «Можно войти?» — как обычно. Но на сей раз я ничего не сказала. За круглым столиком из кованого железа сидела Бетти. В шортах и в полосатом топе, сине-белом, с брошкой в виде маленького якоря, сверху повязан фартук с цыплятами. Бетти просто тупо сидела — перед ней даже не было чашки с кофе, — бледная и растерянная, как будто ее ударили ни за что ни про что.
Она увидела меня, но не улыбнулась и не пригласила войти.
— Что же мне теперь делать? — спросила она.
Я оглядела кухню. Все как прежде: на плитке — кофейник с ситечком, стеклянная птичка все так же качалась над чашей с водой, — никаких разбитых тарелок, никакой воды на полу. Что случилось?
— Ты заболела? — спросила я.
— Ничего тут не сделаешь, — сказала Бетти.
Она выглядела так странно, что я испугалась. Я выбежала из кухни и помчалась, перескакивая через травяные кочки, к маме — мама всегда знала, как поступить.
— С Бетти что-то случилось, — сказала я.
Мама месила тесто в миске. Она соскребла тесто с ладоней, вытерла их о фартук. Она не удивилась и не спросила, что стряслось.
— Сиди тут, — сказала мама. Взяла сигареты и вышла из дому.
Вечером нас уложили спать рано, потому что маме нужно было поговорить с отцом. Мы, конечно, подслушивали — еще бы, при таких стенах.
— Я чуяла, что это случится, — сказала мама. — Давно чуяла.
— Кто она? — спросил отец.
— Бетти не знает, — ответила мать. — Какая-то городская.
— Бетти дура, — сказал отец. — Она всегда была дура. — Позднее, когда уже никто не удивлялся, что мужья уходят от жен и наоборот, мой отец часто повторял эту фразу. Не важно, кто от кого ушел, — отец всегда говорил, что дура — женщина. А вот его жена — не дура, и это был его самый большой комплимент.
— Может быть, она и дура, — ответила мама. — Только лучше нее он не найдет. Она на него жизнь положила.
Мы с сестрой перешептывались. По ее теории, Фред убежал от Бетти к другой женщине. Невероятно: неужели так бывает? Я сильно расстроилась и не могла заснуть, и очень долго после этого ужас как нервничала, когда отец не ночевал дома, что бывало довольно часто. А вдруг он никогда не вернется, думала я.
Мы больше не виделись с Бетти. Мы знали, что она сидит в коттедже, потому что каждый день мама носила ей свою жесткую неказистую выпечку. Можно было подумать, что кто-то умер. Нам строго-настрого запретили ходить к Бетти и подглядывать в окна — мама нас видела насквозь.
— Она в черной тоске, — сказала мама, и я сразу представляла Бетти, измазанную чем-то черным.
Мы не видели Бетти и в тот день, когда отец посадил нас в подержанный «студебеккер». Салон машины был загружен под завязку, и мы сестрой еле втиснулись на заднее сиденье. Потом мы выехали на шоссе и долго-долго — целых шестьсот миль — ехали до Торонто. Отец снова поменял профиль работы — стал заниматься строительными материалами. Он был уверен, что, поскольку в стране экономический подъем, на этот раз он точно не ошибется. Сентябрь и половину октября мы жили в мотеле, а отец подыскивал дом. Мне исполнилось восемь, а сестре двенадцать. Мы пошли в новую школу, и я почти забыла про Бетти.
Но через месяц после моего двенадцатилетия, однажды вечером к нам на ужин пришла Бетти. Теперь у нас особенно часто бывали гости, иногда такие важные персоны, что нас с сестрой кормили отдельно перед их приходом. Моей сестре было все равно, к тому времени у нее уже были парни. А я еще училась в школе и носила фильдекосовые чулки, а не капроновые со швом сзади, как сестра. И еще у меня были скобки на зубах. В моем возрасте сестра тоже носила скобки, но даже в них умудрялась выглядеть лихо — и я так мечтала тоже иметь полный рот серебряных заклепок. Но сестра давно исправила зубы, а мои скобки жали, и я из-за них еле ворочала языком и шепелявила.
— Ты ведь помнишь Бетти, — сказала мама.
— Элизабет, — поправила Бетти.
— Ну да, конечно, — сказала мама.
Бетти очень переменилась. Прежде она была пухлая: теперь же стала грузной. Щеки круглые и красные, как помидоры, я сначала подумала, что она перебарщивает с румянами, но потом увидела, что под кожей у нее — множество красных сосудиков. На Бетти была длинная черная плиссированная юбка, белый ангорский свитер, черные бусы и замшевые туфли с открытым мысом, на высоких каблуках. От Бетти сильно пахло духами «Ландыш». Она ходила на службу: мама сказала, что у Бетти очень хорошая работа. Бетти была секретарем и теперь говорила всем, что она мисс, а не миссис.
— Она очень даже неплохо живет, — сказала мама, — если учесть то, что с ней случилось. Она справилась.
— Надеюсь, ты не станешь без конца приглашать ее в гости, — сказал отец. Бетти по-прежнему раздражала его, хотя очень переменилась. За столом она смеялась непривычно много и все время закидывала ногу на ногу.
— Мне кажется, я ее единственная подруга, — говорила мама. Она не говорила, кто для нее Бетти, но если в разговорах с мамой отец произносил «твоя подруга», мы понимали, кого он имеет в виду. У мамы водилось много подруг, ведь у нее был талант выслушивать людей, и теперь отец использовал этот мамин талант для бизнеса.
— Она сказала, что больше никогда не выйдет замуж, — сказала мама.
— Она дура, — сказал отец.
— Уж если кто и создан для замужества, так это Бетти, — говорила мама. После этой фразы я еще сильнее стала бояться за свое будущее. Если всех достоинств Бетти не хватило, чтобы удержать Фреда, у меня точно нет надежды. Я не была такой обаятельной, как моя сестра, но надеялась, что при определенном старании научусь всяким хитростям. В школе нам преподавали домоводство, и наша учительница говорила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Я знала, что это неправда — моя мама так и осталась горе-кухаркой и, если закатывала важный ужин, приглашала помощницу. А я корпела над бланманже и свеклой по-гарвардски, словно уверовала в ту домоводческую заповедь.
Мама приглашала каких-нибудь холостяков из наших знакомых, чтобы свести их с Бетти. За столом Бетти была весела, смеялась, некоторым даже нравилась, но все без толку.
— Неудивительно, ведь она перенесла такую травму, — сказала мама. Я уже была достаточно большая для таких разговоров, да и сестра вечно где-то гуляла. — Я слышала, что Фред убежал с секретаршей из компании, где он работал. После развода он даже на ней женился. — Была еще одна история, связанная с Бетти и Фредом, сказала мне мама, только я не должна об этом упоминать, а то Бетти расстраивается. Брат Фреда был дантистом — так вот, он убил жену, потому что спутался — мама смаковала это слово, «спутался», будто речь шла о десерте, — этот дантист спутался со своей помощницей. И он засунул жену в машину, а к салону подвел шланг от выхлопной трубы и потом пытался представить это как самоубийство. Но полиция разобралась, и дантиста посадили в тюрьму.
После этого мой интерес к Бетти возрос чрезвычайно. Так значит, это у Фреда в крови — спутываться с женщинами. И Бетти тоже могли убить. Теперь, когда Бетти смеялась, я знала, что это маска, за которой скрывается раненая женщина, мученица. Бетти не просто бросили. Даже я понимала, что положение брошенной женщины совсем не трагическое, это унизительно и смешно. Но у Бетти все было по-другому: ее чуть не убили. Скоро я уже не сомневалась, что именно так воспринимает себя и сама Бетти. Строгая и недоступная, она держала на расстоянии всех неженатых мужчин, которых подсовывала ей мама. Бетти была окутана зловещей ау