— Здесь не так уж плохо жить, — сказала Луиза, смешно скача по утоптанному снегу. — Просто нужны внутренние резервы, и, слава богу, они у меня есть. Я думаю, у меня их побольше, чем у тебя, Моррисон, побольше, чем у многих. Так я себе и говорила, когда сюда переехала.
— Куда мы идем? — спросил Моррисон, когда они миновали несколько кварталов. Она вела его на запад, по незнакомой улице — а может, все дело в тумане.
— Как куда? За остальными, конечно, — сказала она и оглянулась презрительно. — Надо замкнуть круг.
Моррисон шел и не спорил: он радовался, что скоро появятся остальные.
Она затормозила у многоэтажки.
— Они там, — сказала Луиза. Моррисон шагнул к подъезду, но она потянула его за рукав.
— Нельзя входить в эту дверь, — сказала она. — Дверь смотрит в неположенную сторону. Это неправильная дверь.
— А что в ней неправильного? — спросил Моррисон. Может, она и неправильная (и чем дольше он смотрел на дверь — зеркальное стекло злобно посверкивало, — тем больше понимал, что Луиза имеет в виду), но это единственная дверь.
— Она смотрит на восток, — сказала Луиза. — Ты что, не понимаешь? Город разделен на северную и южную части, полюса — газопровод и электростанция. Ты обратил внимание, что их соединяет мост? По нему идет поток. Мы должны выстраивать полюса в мозгу соответственно полюсам города — поэзия Блейка именно об этом. Нельзя нарушать поток.
— Но как же мы войдем? — спросил он. Она села в снег, и он снова испугался, что она заплачет.
— Послушай, — поспешно сказал он. — Я войду в дверь бочком и приведу их — и не нарушу поток. А ты можешь вообще не входить. А кто они? — запоздало спросил он.
Он обрадовался, услышав знакомые имена — значит, она никакая не сумасшедшая, и люди реальные, и у нее есть какая-то цель. Может, это просто такой изощренный способ хождения в гости.
Это были Джеймисоны. С Дэйвом Джеймисоном Моррисон часто здоровался в коридоре института, но не более того. Жена Дэйва недавно родила. Оба оказались дома, в домашних рубашках и джинсах: Моррисон пытался объяснить, что ему нужно, но у него не получилось, потому что он сам не был уверен. Наконец он сказал, что ему нужна помощь. Дэйв согласился выйти, а жена не могла из-за ребенка.
Они зашли в лифт, и Дэйв сказал:
— Я с Луизой толком незнаком.
— Я тоже, — ответил Моррисон.
Луиза ждала возле елки на газоне перед домом. Увидев их, шагнула вперед.
— А где ребенок? — спросила она. — Чтобы замкнуть круг, нам нужен ребенок. Нужен. Вы что, не понимаете? Иначе страна расколется. — И она зло притопнула ногой.
— Мы можем за ним вернуться, — сказал Моррисон, и она угомонилась. Сказала, что нужны еще только двое, — требуются люди, которые живут по обе стороны реки. Дэйв Джеймисон предложил отправиться на его машине, но Луиза теперь не ездила на машинах: машины так же вредны, как и телефоны, у них нет четкого направления. Она говорила без остановки. Наконец ее убедили воспользоваться автобусом, объяснив, что он ходит и на север, и на юг. Но прежде Луиза желала убедиться, что автобус поедет по нужному мосту — тому, что возле газопровода.
Вторая пара, которую хотела забрать Луиза, жила в квартире с окнами на реку. Похоже, она выбрала их не потому, что друзья, а потому, что из окна их гостиной видны и газопровод, и электростанция. Луиза была у них всего однажды. Дверь дома смотрела на юг, и Луиза вошла без колебаний.
Моррисон не был в восторге от ее выбора. Вторая пара была из местных, оба не любили американцев. Моррисон с трудом выносил едкие нападки Пола — они почти каждый день виделись в кофейне. А на университетских вечеринках Леота без конца ругала америкашек, а потом оборачивалась к Моррисону и говорила, скорбно опустив уголки рта: «Ах, я забыла, ведь ты американец». Но он-то видел, какие у нее глаза. И Моррисон понял, что лучший способ защиты — со всем соглашаться. «Вы, янки, приходите и отнимаете у нас рабочие места», — говорил Пол, а Моррисон кивал примирительно: «Верно, не надо этого допускать. Зачем же вы приняли меня на работу?» Американцы скупают всю промышленность, говорила Леота, а Моррисон отвечал: «Да, это нехорошо. Зачем же нам ее продают?» Конечно, он мог их понять, но он же не «Проктер-энд-Гэмбл». Чего они хотят от него? А сами-то они что? Но однажды Пол разоткровенничался, перебрав пива на корпоративной вечеринке: сказал, что женился на худой Леоте, а теперь она толстая. Моррисон помнил то откровение, держал его в памяти заложником.
Но Моррисон не мог не признать, что сейчас от Пола больше толку, чем от него самого. У Моррисона ушли часы или, пожалуй, недели, а Пол с ходу просек, что Луиза не в порядке. Леота заманила ее на кухню стаканом молока, а Пол в одиночку замышлял заговор в гостиной.
— Она совершенно чокнутая. Ей надо в психушку. Мы ей с этим ее кругом подыграем, а внизу схватим и затолкаем в мою машину. Давно это с ней?
Моррисону совсем не понравился такой разговор — «схватим», «затолкаем».
— Она не ездит в машине, — сказал он.
— Черт, — сказал Пол. — Переться пешком в такую погоду? Это же далеко. Если надо, применим силу. — Они выпили по пиву, а потом Пол объявил, что пора, они прошли на кухню, и Пол аккуратно сказал Луизе, что пора ехать.
— Куда? — спросила Луиза. Она смотрела то на Пола, то на Моррисона и, кажется, что-то подозревала. Стыд сочился из глаз Моррисона; он отвернулся.
— Мы поедем за ребенком, — сказал Пол. — Чтобы замкнуть круг.
Луиза посмотрела странно:
— Какой ребенок? Какой круг? — Она его проверяла.
— Ну, ты меня понимаешь, — убеждал Пол. Луиза поставила на стол почти не тронутый стакан молока и сказала, что готова.
Возле машины она заупрямилась.
— Нет, — сказала она и уперлась ногами в снег. — Я не сяду в машину.
Пол схватил ее за руку и сказал примирительно, но с угрозой:
— Так, будь хорошей девочкой.
Луиза вырвалась и побежала по улице, спотыкаясь и поскальзываясь. У Моррисона не хватило духу ее догонять, он и так чувствовал себя предателем. Он тупо смотрел, как Дэйв с Полом бегут за ней, как они хватают ее и тащат к машине: а она брыкалась и пиналась в своей шубе, словно ее запихнули в мешок. В воздух поднимались белые столбики морозного дыхания.
— Открывай заднюю дверь, Моррисон! — по-сержантски рявкнул Пол и глянул презрительно: мол, больше ты ни на что не годен. Моррисон подчинился, Луизу затолкали в машину — Дэйв держал ее примерно за шкирку, а Пол за ноги. Странно, но Луиза не особо сопротивлялась. Моррисон сел с одного боку, Дейв с другого. Под конец неспешно явилась Леота и устроилась на переднем сиденье. Когда машина тронулась, она обернулась к Луизе и лицемерно, утешительно закурлыкала.
— Куда вы меня везете? — шепнула Луиза Моррисону. — В больницу, да? — Она чуть ли не хотела этого, чтобы они позаботились о ней. Она прильнула к Моррисону, касаясь его бедром; он старался не отодвигаться.
На окраине она снова зашептала:
— Это глупо, Моррисон. Они глупо себя ведут, скажи? На светофоре открой дверь — мы выпрыгнем и убежим. Ко мне домой.
Моррисон вымученно улыбнулся, но хотел было согласиться. Он ничем не мог ей помочь, да и ответственности такой не желал, однако ему страшно было представить, что с ней будет дальше. Он чувствовал себя членом расстрельной группы: не по собственному выбору, а по долгу, его нельзя винить.
Ледяной туман рассеялся, и день посерел, поголубел: они ехали на восток, удаляясь от солнца. Психиатрическая клиника была за городом, к ней вела извилистая безучастная подъездная дорога. Прилепленные друг к другу несуразные корпуса — как в университете: такое же безвкусное дробление пространства, те же потуги на современность. Государственные учреждения, подумал Моррисон; наверное, их проектировал один и тот же архитектор.
Они провели безучастную Луизу в приемное отделение за стеклянной панелью, украшенное рождественскими бумажными колокольчиками-недоделками, красными и зелеными. Луиза стояла смирно, со снисходительной и ироничной улыбкой вслушиваясь в разговор Пола с медсестрой. Когда появился молодой интерн, она сказала:
— Я хочу извиниться за моих друзей — они выпили и пытаются меня разыграть.
Интерн вопросительно нахмурился. Пол рассвирепел и поведал про Луизины теории насчет круга и полярностей. Но она все отрицала и сказала интерну, что нужно вызвать полицию: шутка шуткой, но это злоупотребление общественной собственностью.
Пол воззвал к Моррисону: он ведь ее близкий друг.
— Ну… — уклончиво начал Моррисон, — она действительно вела себя странновато, но, может, не настолько, чтобы… — Взгляд его блуждал по якобы модерновой комнате, а дальше неведомо куда уходили коридоры, и кто-то безмолвный бродил там, шаркая ногами.
Луиза держалась так достойно, так сдержанно, она почти убедила интерна, но, увидев, что близка к победе, дала слабину. Игриво толкнув Пола в грудь, она сказала:
— Такие, как ты, нам тут не нужны. Мы не примем тебя в наш круг. — Повернулась к интерну и сказала строго: — Мне пора. У меня, знаете ли, полно важной работы. Я пытаюсь предотвратить гражданскую войну.
Ее оформили, забрали ценные вещи и заперли их в сейф («Чтобы пациенты не украли», — объяснила медсестра), ключи от квартиры Луиза попросила отдать Моррисону. Потом два интерна увели ее по коридору. Луиза не плакала. Ни с кем не попрощалась, лишь кивнула Моррисону гордо и холодно.
— Принеси мне мой блокнот, — сказала она с подчеркнуто британским акцентом. — Черный блокнот, он мне понадобится. Он у меня на столе. И еще нижнее белье. Пусть Леота поможет.
Моррисон, раскаиваясь и угрызаясь, пообещал, что навестит ее.
Они вернулись в город, завезли Дэйва Джеймисона домой, потом втроем заказали в кафе пиццу и колу. Пол с Леотой были на редкость дружелюбны: им хотелось подробностей. Они наклонялись к нему через стол, спрашивали, допытывались — какое удовольствие. И он подумал, что для них это самое большое развлечение из доступных в городе.