Река Иордан холодна, словно лед, Аллилуйя, Пусть холодно телу — душа-то поет: Аллилуйя![509]
— Иордан, Джордан, чувствуешь, как похоже? — говорил он, желая сделать ей приятное. Интересно, были ее родители в курсе, что она родится больной? Почему они ее так назвали? Джордан. Иордан. Они, наверное, потом пожалели, что дали ей это размашистое имя, потому что она инвалид и никогда ей не потягивать коктейли на террасе, не красить губы и не улыбаться, как шикарная Грейс Келли[510]. Но, наверное, они были в курсе, потому что в ее карте написано про врожденный дефект. У нее были еще брат и сестра, оба здоровые, а ее отец, кажется, работал в банке.
Порой, размышляя о катастрофе в своей жизни, о своем провале и побеге, Роб мечтал, что возьмет Джордан с собой. Он представлял, как она держится за его шею, а он забирается на крышу вагона (но она не умела держаться ни за чью шею!). И они приедут в гостиницу, а утром он проснется в своей кровати, а она будет сидеть перед ним в коляске (а коляска откуда возьмется?) и смотреть синими льдинками глаз в его глаза, и у нее будет удивительно спокойное лицо. А потом из нее польются слова, и она встанет, потому что каким-то образом он ее исцелит. Порой на мгновение (он старался как можно скорее подавить эту мысль) он представлял, как они вдвоем прыгают с крыши дома. Случайность, несчастный случай, говорил он себе. Я не хотел.
Река Иордан холодна словно лед,
Аллилуйя,
— тихонько напевал Роб себе под нос. Он искал скамейку — впереди должна быть скамейка, — он хотел присесть и поиграть с Джордан в шашки.
— Эй, смотри. — Он указал на витрину Берта. — Древесный гриб, — прочитал он на карточке. — …это сапрофит, который питается разложившимися растениями. Чаще всего растет на мертвых деревьях. А внизу можно нацарапать свое имя, — сказал он. Он так и делал в детстве, когда родители привозили его за город: он бегал в лес возле их коттеджа и писал свое имя, не отрывая гриба от дерева, и радовался, что его имя будет потихоньку и втайне от всех расти вместе с грибом. Интересно, что об этом думает Джордан?
Он нашел скамейку и сел, развернув Джордан лицом к себе, раскрыл коробку с шашками.
— В прошлый раз мои были красные, — сказал он. — Теперь твои красные. — Одной красной шашки не хватало. — Мы ее чем-нибудь заменим, — сказал он и огляделся, ища плоский камешек, но ничего подходящего не увидел. Тогда он оторвал от рукава рубашки пуговицу. — Годится? — спросил он.
Рука Джордан шевельнулась: да. Началась мучительная угадайка, методом проб и ошибок, как она хочет пойти. Роб поочередно указывал на каждую шашку, пока Джордан не подавала сигнал. Потом он указывал на каждую из клеток. Теперь, когда он привык к такой методике, игралось быстрее. Лицо Джордан то разглаживалось, то снова искажалось судорогой — в других детях с ДЦП это коробило, а с Джордан все по-другому. Сосредоточиваясь, Джордан была особенно некрасива.
Они успели сделать несколько ходов, а потом в центральном корпусе зазвенел звонок. Значит, время игр закончилось и пора приступать к дневным групповым занятиям. Он знал, что Джордан возят на плавание вместе с девочками из ее домика. Плавать она, конечно, не умела, но кто-нибудь ее держал: они говорили, что в воде ей легче контролировать движения. Робу же полагалось помогать в занятиях по лечебному труду. «Лепить пирожки из грязи» — так называли это занятие мальчишки из их домика. Им нравилось лепить из глины какие-нибудь похабные фигуры. Вилда, преподаватель по ЛТ, была в шоке, но виду не подавала и только приговаривала, что они талантливые.
Роб положил пуговицу в карман. Он вытащил блокнот и записал расположение шашек.
— Доиграем завтра, — сказал он Джордан. Он покатил коляску дальше по круговой дорожке. Он не стал разворачиваться, потому что так ближе. К северу была полянка, заросшая травой, и на ней серебристый ручей: он тек там всегда, грязноватой струйкой, а сегодня, после ночного дождя, ручей был полон. Роб подумал: она ведь никогда не дотрагивалась до травы, никогда не опускала руку в ручей. И ему вдруг захотелось подарить ей то, чего никогда не дарили другие, о чем другие и помыслить не могли.
— Я хочу вытащить тебя из коляски, — сказал он. — Я хочу положить тебя на траву, чтобы ты ее потрогала, хорошо?
Она ответила не сразу. Она смотрела ему в глаза: понимает ли она, о чем он говорит?
— Это приятно, — сказал он. — Это здорово. — И подумал, как часто валялся на лужайке за домом лет восемь-десять тому назад, лежал и жевал выгоревшие травинки и читал, можно сказать, запрещенные комиксы про Капитана Марвела[511].
Он расстегнул ремешки и поднял ее. Какая же она легкая, маленькая, словно сделана из бальзы и бумаги. Но крепкая, подумал он. У нее есть воля, это читается в ее глазах. Он положил ее набок, чтобы она видела журчащий ручеек.
— Смотри, — сказал он. Он сел на корточки и опустил ее руку в холодный поток. — Это настоящая вода, не такая, как в бассейне.
Он улыбнулся: он чувствовал себя волшебником, способным исцелить ее, но она закрыла глаза, и откуда-то из глубины ее послышался странный скулеж, рык… Она лежала, как тряпка, а рука дергалась: неожиданно ногу свело судорогой, и она ударила Роба ортопедическим ботинком по голени.
— Джордан, — сказал он. — Ты в порядке? — Снова рык: радости или ужаса? Он не понял и испугался. Может, для нее это перебор, слишком много эмоций. Он обхватил ее руками и поднял, чтобы посадить обратно в коляску. А трава оказалась мокрой, и правая щека девочки измазалась в грязи.
— Что ты с ней делаешь? — услышал он голос Пэм. Он обернулся, он так и держал Джордан, а та мотала руками, словно какой-то безумный пропеллер. Пэм стояла на асфальтовой дорожке, руки в боки — поза сокрушенной матери, что застала детишек в кустиках за игрой в доктора. Пэм вся раскраснелась, словно бежала, волосы всклокочены, и из них торчит прутик.
— Ничего, — сказал Роб. — Я просто… — Она думает, я извращенец, понял он и почувствовал, что краснеет. — Я думал, ей понравится лежать на траве, — сказал он.
— Ты же знаешь, что это опасно, — сказала Пэм. — Ты же знаешь, что ее нельзя вытаскивать из коляски. Она может удариться головой, пораниться.
— Я за ней все время присматривал, — сказал Роб. Кто она такая, чтобы ему указывать?
— По-моему, ты слишком много времени проводишь с этим ребенком, — сказала Пэм. Она уже не так злилась, но ее не убедили объяснения Роба. — Ты должен больше времени проводить с остальными. Для них это вредно, ну… понимаешь… привязываться… привязываться к людям, которых они потом никогда не увидят.
Джордан смотрела на Роба широко распахнутыми глазами.
— О чем ты говоришь? — сказал Роб, почти закричал. — Да как ты… да откуда ты знаешь… — Она обвиняла его, заранее обвиняла в том, что он предаст Джордан, бросит ее.
— А ты в бутылку-то не лезь, — сказала Пэм. — И поговорил бы ты с Бертом после летучки. Он в курсе дела, я ему описала проблему.
Она повернулась и быстро пошла к центральному корпусу. Сзади ее бермуды были испачканы в грязи.
Роб посадил Джордан обратно в коляску и защелкнул крепления. Описала проблему. Какую еще проблему? Не так много осталось времени, его приставят к другим детям, не дадут общаться с Джордан, и она подумает… Что сказать ей, чтобы она поверила? Он присел на корточки подле нее, облокотился на поднос и взял в руки ее левую ладошку.
— Извини, я тебя напугал этой травой, — сказал он. — Да? — Ее левая рука не давала ответа. — Ты не обращай внимания на Пэм. Я буду писать тебе письма после лагеря, много писем. — Правду ли он говорит? — Тебе их почитают. — Да они их или потеряют, или им надоест. Он станет препарировать трупы на подготовительном отделении — как он найдет на нее время? Ее глаза внимательно изучали его лицо. Она видела его насквозь. — Я хочу тебе что-нибудь подарить, — сказал он. Он посмотрел вокруг: что бы ей такое подарить? Он убрал одну руку и пошарил в кармане. — Вот. Моя пуговица, это волшебная пуговица, я ее носил на манжете, просто чтобы никто не догадался. — Он вложил пуговицу ей в ладошку, сжал ее пальцы. — Я дарю тебе эту пуговицу, и каждый раз, когда ты будешь на нее смотреть… — Нет, пуговица не годится, кто-нибудь обязательно заберет ее у Джордан и выбросит, а она ничего не сможет объяснить. — И тебе даже не надо видеть эту пуговицу, потому что порой она становится пуговицей-невидимкой. Тебе достаточно будет просто думать о ней. И каждый раз, когда ты будешь о ней думать, ты будешь знать, что я думаю только про тебя. Договорились? — Убедил он ее? Но, наверное, она уже слишком большая и достаточная смышленая, она понимает, что он просто пытается ее успокоить. Как бы то ни было, ее рука шевельнулась: да. То ли она поверила ему, то ли он совершенно ее, бедную, запутал.
После ЛТ Роб вернулся в домик, чтобы переодеть ребят во все чистое. Берт считал, что аккуратность поддерживает дух. Ребята шумели ужасно, а может, Робу просто показалось, потому что он был расстроен и хотел тишины. Или дело в концерте — вечером будет концерт, старшие устраивают. Выступают все парни из их домика, даже Пит, он будет ведущим, и к его плечу прикрепят микрофон. Среди участников ни одного стажера — и стажеры, и дети помладше будут зрителями. Представлением руководят Скотт и Мартина из кружка драмы и танцев. Роб знал, что мальчишки репетировали недели две, но даже не поинтересовался, что за представление.
— Одолжи крем от прыщей.
— Тебе это не поможет, угря сидячая.
— Точно — у него прыщ на прыще.
— Ах ты, тютя! — Последовала небольшая драка.
— Кончай, ты, придурок!
Роб подумал, как бы перевестись в другой домик. Он помогал Дэйву Снайдеру переодеться в чистую рубашку — розовую, с черными как уголь полосами («Дешевка», — сказал мамин голос), и тут в домик вошел Гордон. Он опоздал. Роб подозревал, что Гордон гоняет в город, чтобы опрокинуть кружку пива в пивной, где владельцам плевать на возраст. В последние дни Горд опаздывал уже несколько раз, и Роб мыкался один. Гордон весь сиял и даже не огрызался на веселые шуточки, которыми его обычно встречали. Гордон залез в карман, что-то вытащил из кармана и небрежно нацепил на столбик своей кровати. Черные женские трусики, отделанные красным кружевом.