Нас разлучат невзгоды,
Клянусь, что я вернусь к тебе
Сквозь мили и сквозь годы.
Это бьет наповал, с гарантией: обещание вернуться, когда точно знаешь, что прощаешься навсегда. Тенорок певца дрожит и затухает, сменяясь залпом рыданий и кашля в зале. Тин чувствует, как кто-то трется о его рукав. «Ох, Тин», — говорит Джорри.
Он велел ей взять носовой платок, но она, конечно, не взяла. Он вытаскивает свой и отдает ей.
Бормотание, шелест, все встают и начинают толпиться. Со сцены объявляют, что в Салоне будет открытый бар, а в Западном зале подадут угощение. Слышен топот множества ног, но приглушенный.
— Где туалет? — спрашивает Джорри. Она вытерла лицо, но неумело: потекшая тушь размазалась по щекам. Тин отбирает у нее платок и стирает черные разводы, как может.
— Ты меня подождешь у входа? — жалобно спрашивает она.
— Мне тоже надо. Встретимся в баре.
— Только не застревай на целый день, — говорит Джорри. — Надо быстро валить из этого курятника.
Она становится раздражительной: видно, уровень сахара в крови падает. В суматохе приготовлений они забыли пообедать. Сейчас Тин вольет в нее спиртного, чтобы она быстренько воспрянула, и подведет к сэндвичам без корки. Потом, после одной-двух лимонных полосок, ибо какие же поминки без лимонных полосок, Тин и Джорри быстренько смоются.
В мужском туалете он налетает на Сета Макдональда, почетного профессора из Принстона, специалиста по древним языкам, заслуженного переводчика орфических гимнов и, как выясняется, давнего знакомого Гэвина Патнема. Не в профессиональном плане — они встретились на средиземноморском круизе «Злачные места античного мира», сошлись характерами и потом в течение нескольких лет переписывались. Тин и профессор выражают друг другу соболезнования; Тин из привычной осторожности изобретает легенду, объясняющую его присутствие.
— Мы оба интересовались Адрианом, — говорит он.
— Ах да, — отвечает Сет, — я тоже заметил аллюзию. Весьма искусно.
Из-за этой неожиданной задержки Джорри успевает выйти из туалета раньше Тина. Нельзя было выпускать ее из виду! Она щедро обсыпана блестящей металлизированной бронзовой пудрой и сверх того — еще кое-чем: крупными сверкающими золотыми блестками. Теперь она похожа на кожаную сумку, расшитую пайетками. Видно, протащила все это контрабандой: компенсация за то, что он не позволил ей надеть ядовито-розовый костюм от «Шанель». Конечно, она не могла как следует разглядеть общий эффект в зеркале в туалете; ведь наверняка ей не пришло в голову надеть очки для чтения.
— Что ты сде… — начинает он. Она пригвождает его взглядом: «Не смей!»
Она права: уже ничего не поделать.
Он хватает ее за локоть:
— Вперед, легкая кавалерия!
— Что?
— Пойдем выпьем.
Взяв по бокалу недорогого, но сносного белого вина, они направляются к столу, где сервированы закуски. Разглядев толпу, окружающую стол, Джорри цепенеет:
— Вон она, рядом с третьей женой! Смотри! Вон там!
Она вся дрожит.
— Кто? — спрашивает Тин, прекрасно зная ответ. Горгона, Эта-как-ее-там, К. В. Старр собственной персоной, он узнает ее по фотографиям в газетах. Маленькая седая старушка в неуклюжем стеганом пальто. Никакой пудры с блестками, вообще ни намека на косметику.
— Она меня не узнала! — шепчет Джорри. Теперь она бурлит весельем. Да кто тебя узнает-то, думает Тин, под этим слоем штукатурки и драконовой чешуи на лице. — Она посмотрела прямо сквозь меня! Пошли подслушаем!
Отзвуки их детского подслушивания. Джорри тянет его вперед.
— Джорри, фу! — командует он, словно плохо воспитанному терьеру. Но тщетно: она рвется вперед, натягивая невидимый поводок, который он не успел закрепить у нее на шее.
Констанция В. Старр держит в одной руке сэндвич с яичным салатом, а в другой — стакан воды. Вид у нее настороженный и даже загнанный. Женщина справа от нее — видимо, та самая безутешная вдова, Рейнольдс Патнем, в девственно-голубом костюме и жемчугах. Она и правда выглядит довольно молодо. И похоже, не слишком убивается. Но с другой стороны, ее муж и не вчера умер. Справа от миссис Патнем стоит Навина, красивая молодая поклонница, которая разрыдалась, произнося надгробную речь. Она, кажется, полностью оправилась и взяла себя в руки.
Но сейчас она говорит не о Гэвине Патнеме и его бессмертных строках. Тин настраивает слух на плосковатый по интонациям выговор уроженки Среднего Запада и понимает, что девушка выражает свои восторги по поводу Альфляндии. Констанция В. Старр откусывает кусок от сэндвича; она, вероятно, слышит подобное не впервые.
— Проклятие Френозии, — говорит Навина. — В четвертой книге. Это было так, так… эти пчелы, и Алая Колдунья из Руптуса, замурованная в каменном улье! Это такое, такое…
Слева от знаменитой писательницы — брешь, и Джорри проскальзывает туда. Одной рукой она цепляется за Тина. Выставляет голову вперед, впитывая каждое слово. Она что, собирается выдать себя за поклонницу Старр? Что она задумала?
— Третья книга, — поправляет Констанция. — Френозия впервые появляется в третьей книге, а не в четвертой.
Она снова откусывает от сэндвича и невозмутимо жует.
— О, конечно, конечно, в третьей книге, — Навина нервно хихикает. — И мистер Патнем сказал… он сказал, что вы и его вставили туда. Когда вы вышли за чаем, — это к Рейнольдс, — он мне сам сказал.
Лицо Рейнольдс застывает: это браконьерство, вторжение на ее территорию.
— Вы уверены? — спрашивает она. — Он всегда отрицал именно…
— Он сказал, что очень многого вам не рассказывал, — говорит Навина. — Щадил ваши чувства. Он не хотел, чтобы вы чувствовали себя брошенной — ведь вас в Альфляндию не пустили.
— Вы лжете! Он мне всегда все рассказывал! Он считал, что Альфляндия — полная чепуха!
— Ну вообще-то я и вправду вставила Гэвина в Альфляндию. — До сих пор Констанция вроде бы не замечала Джорри, но при этих словах она поворачивает голову и глядит на Джорри в упор. — Чтобы защитить его.
— Это неуместно с вашей стороны! — говорит Рейнольдс. — Мне кажется, вам лучше…
— И я его защитила, — продолжает Констанция. — Он был в бочонке для вина. Он проспал там пятьдесят лет.
— О, я знала! — восклицает Навина. — Я знала, что он там есть! В какой это книге?
Констанция не отвечает. Она по-прежнему обращается к Джорри:
— Но теперь я его выпустила. Так что он может приходить и уходить как ему угодно. Ты ему больше не угроза.
Что это с Констанцией Старр? — дивится Тин. Угроза Гэвину Патнему со стороны Джорри? Но ведь это он ее отверг, причинил ей боль. Может, в этом стакане не вода, а водка?
— Что? — переспрашивает Джорри. — Это вы мне?
Она сжимает руку Тина, но не для того, чтобы удержаться от смеха. Вид у нее испуганный.
— Гэвин ни в какой не в дурацкой книге! Гэвин умер! — Рейнольдс начинает плакать. Навина делает шажок к ней, но затем отступает.
— Он был под угрозой, потому что ты желала ему зла, Марджори, — говорит Констанция ровным голосом. — Желала зла и гневалась на него. Это очень мощное колдовство, знаешь ли. Пока его дух все еще обитал во плоти по сю сторону, он был в опасности.
Она прекрасно знает, кто такая Джорри; сразу поняла, должно быть, несмотря на блестки и бронзовую пудру.
— Конечно, я злилась — из-за того, как он со мной обошелся! Он меня вышвырнул, выставил, как, как старую…
— Ох, — произносит Констанция. Воцаряется пауза, словно застывшая во времени.
— Я этого не знала, — наконец произносит она. — Я думала, все было наоборот. Я думала, что это ты сделала ему больно.
«Похоже, они столкнулись лоб в лоб, — думает Тин. — Как материя и антиматерия? И сейчас взорвутся?»
— Что, это он так сказал? — спрашивает Джорри. — Черт, а чего другого от него было ждать? Конечно, он все свалил на меня!
— О господи, — вполголоса произносит Навина. — Вы — Смуглая леди! Смуглая леди сонетов! Можно я с вами потом поговорю?
— Это поминки! — кричит Рейнольдс. — А не конференция, блин! Гэвин был бы ужасно недоволен!
Но, похоже, никто из трех женщин ее не слышит. Она сморкается, пронзает их яростным взглядом красных глаз и удаляется в сторону бара.
Констанция В. Старр сует остатки сэндвича в стакан; Джорри смотрит на нее так, словно она смешивает колдовское зелье.
— В таком случае я, как порядочный человек, обязана тебя освободить, — наконец произносит Констанция. — Я действовала под влиянием заблуждения.
— Что? — Джорри почти кричит. — Освободить от чего? О чем ты говоришь?
— Из каменного улья. Где ты так долго была в заточении и где тебя жалили индиговые пчелы. В наказание. И чтобы помешать тебе причинить вред Гэвину.
— Так это она — Алая Колдунья из Руптуса! — восклицает Навина. — Какая круть! А вы можете мне сказать…
Констанция ее по-прежнему игнорирует.
— Прости меня за пчел, — говорит она, обращаясь к Джорри. — Это, наверное, было очень больно.
Тин сжимает локоть Джорри и пытается утянуть ее прочь. Чего доброго, она устроит истерику и начнет пинать старуху-писательницу по лодыжкам или просто поднимет крик. Нужно ее отсюда извлечь. Они поедут домой, он нальет себе и ей выпить покрепче и успокоит ее, а потом они смогут посмеяться над всей этой историей.
Но Джорри не двигается, только отпускает руку Тина.
— Да, это было очень больно, — шепчет она. — Так больно. Все было так больно, всю мою жизнь.
Неужели она плачет? Да: настоящие слезы, металлизированные, сверкающие золотом и бронзой.
— Мне тоже было очень больно, — говорит Констанция.
— Я знаю, — говорит Джорри. Они смотрят друг другу в глаза, словно сплавленные воедино в некоем непостижимом слиянии разумов.
— Мы живем одновременно там и здесь, — говорит Констанция. — В Альфляндии нет никакого прошлого. Там нет времени. Но здесь, где мы сейчас, время есть. И у нас еще осталось немного.
— Да, — говорит Джорри. — Время пришло. И я тоже прошу у тебя прощения. И отпускаю тебя.