— И потом он… вот.
— И потом он — что?
— Умер. У него начались конвульсии, но я думала, это он просто… ну, вы понимаете… как обычно. Но я перестаралась. А потом не знала, что делать. Это было за день до нашей свадьбы! Я много месяцев все организовывала, заказывала! Пришлось сказать, что он оставил мне записку, сбежал, исчез, бросил меня. Я была жутко расстроена! Мне уже все привезли — платье, торт, вот это все. И я, это звучит ужасно, но я его одела, полностью, вплоть до гвоздики в петлице, он был такой красивый. А потом я все уложила в отсек на складе. Я плохо соображала. Я так ждала этой свадьбы, и мне почудилось, что сложить все вместе и значит сыграть свадьбу в каком-то смысле.
— Вы сами его туда привезли? Вместе с тортом и всем прочим?
— Да, — говорит она. — Оказалось не так уж трудно. У меня была погрузочная тележка. Знаете, для переездов, для тяжелых вещей, мебели и прочего.
— Удачно придумали, — говорит Сэм. — Вы очень находчивая.
— Спасибо.
— Вот это история. Такому мало кто поверит.
Женщина опускает глаза, смотрит на стол.
— Я знаю, — отвечает она несчастным голоском. Потом поднимает взгляд. — Но вы же верите, правда?
— Я по природе недоверчив, — говорит Сэм. — Скажем, так — я верю вашим словам. Пока что.
Может, потом он вытянет у нее всю правду. А может, и нет.
— Спасибо, — повторяет она. — Вы никому не расскажете?
Дрожащая улыбка, прикушенная губа. Она явно переигрывает. Как все было на самом деле? Она проломила ему голову бутылкой шампанского? Впрыснула смертельную дозу? Какая сумма денег была замешана и в какой форме? Без денег тут не обошлось, это точно. Может, она запустила руку в банковский счет бедняги, а он заметил?
— Идем, — говорит Сэм. — К лифту налево.
В номере темно, если не считать слабого света, идущего с улицы. Шум уличного движения — и без того слабый — приглушен. Снег валит уже всерьез: хлопья мягко шлепают о стекло, словно армия мышей-камикадзе бьется грудью в окно, пытаясь прорваться внутрь.
Сэм держит женщину в объятиях. Нет, не так, он ее удерживает, придавливает, и это безумно возбуждает, электризует, он ничего подобного в жизни не ощущал. Она словно гудит от высокого напряжения, от опасности, как высоковольтный провод; она — незаземлённая розетка; она — сумма его собственного незнания, всего, что он не понимает и никогда не поймет. Стоит отпустить хоть одну ее руку — и, возможно, это будет его смерть. Стоит повернуться к ней спиной. Не бежит ли он сейчас, спасая свою жизнь? Не бьет ли ему в спину хриплое дыхание?
— Мы с тобой созданы друг для друга, — говорит женщина. — Мы должны всегда быть вместе.
Может, она и тому, другому, говорила эти же слова? Его скорбному, высохшему двойнику? Он хватает ее за волосы, кусает ее рот. Он пока впереди, и расстояние между ними растет. Быстрее!
Никто не знает, где он сейчас.
Мне снилась Женя с красными зубами[544]
— Вчера ночью мне приснилась Женя, — говорит Коринна.
— Кто? — переспрашивает Тони.
— Ах, поганка! — восклицает Роза. Уида, Кориннина собака, черно-белая помесь загадочной породы, только что проехалась грязными лапами по новому пальто Розы. Пальто оранжевое — возможно, не самый удачный цвет. Коринна уверяет, что Уида обладает особо тонким восприятием и что следы ее лап — на самом деле послания. «Что Уида пытается мне сказать? — гадает Роза. — Что я похожа на тыкву?»
Осень. Три подруги гуляют по оврагу, шурша опавшими листьями. На такую прогулку они выходят еженедельно. Они заключили между собой договор — больше двигаться, чтобы подстегнуть образование аутофагов в организме. Про аутофаги Роза вычитала в каком-то медицинском журнале, сидя в приемной у зубного врача; оказывается, в человеческом организме куски клеток съедают другие куски, больные или умирающие. И такой внутриклеточный каннибализм способствует долголетию.
— Кто поганка? — спрашивает Коринна. У нее длинное, белое, гофрированное лицо и длинные, белые, гофрированные волосы, и она как никогда похожа на овцу. Или на ангорскую козу, думает Тони, которая всегда предпочитает конкретику. Устремленный внутрь себя взгляд, словно его обладательница что-то сосредоточенно пережевывает.
— Я не про твой сон, — говорит Роза. — Я про Уиду. Уида, сидеть!
— Она тебя любит, — нежно говорит Коринна.
— Уида, сидеть! — повторяет Роза, уже раздраженно. Уида уносится прочь.
— Она такая энергичная! — восклицает Коринна. Она обзавелась собакой три месяца назад и уже тает от умиления каждый раз, когда эта блохастая дворняга что-нибудь выкинет. Можно подумать, что Коринна самолично ее родила.
— Потрясно, — говорит Тони, которая порой набирается словечек у своих студентов. Она теперь почетный профессор, но все же ведет один семинар, для будущих магистров: «Ранние военные технологии». Они только что прошли скорпионовые бомбы — эта тема всегда очень популярна — и начали рассматривать композитные луки гунна Аттилы, с арматурой из кости. — Женя! Охренеть! Она что — просочилась из гроба наружу?
Она вглядывается в лицо Коринны через круглые очочки. В двадцать с небольшим Тони была похожа на проказливого эльфа. Она и сейчас еще похожа на эльфа, но уже составленного из сушеных цветов. Кожа как мятая папиросная бумага.
— Когда она умерла-то? — спрашивает Роза. — Я забыла. Ужасно, правда?
— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом или около того, — отвечает Тони. — Или в тысяча девятьсот девяностом. Тогда как раз сносили Берлинскую стену. У меня остался кусок.
— Ты думаешь, он настоящий? — спрашивает Роза. — Тогда откалывали куски бетона откуда попало! Это все равно что щепки от Истинного Креста, или фаланги пальцев святых, или… или фальшивые «Ролексы».
— Это сувенир, — говорит Тони. — Сувенирам не обязательно быть подлинными.
— Во сне время течет не так, как в реальности, — произносит Коринна. Она любит читать о том, что происходит у нее в голове, когда она спит — впрочем, думает Роза, бодрствующая Коринна порой не сильно отличается от спящей. — Во сне все живы. Так сказал этот человек, тот, который… он говорит, что во сне время всегда «сейчас».
— Это не слишком утешает, — говорит Тони. Она любит, чтобы все было разложено по полочкам и так оставалось. Ручки в этом стакане, карандаши в том. Овощи на тарелке справа, мясо слева. Живые в одну сторону, мертвые — в другую. Нельзя допускать осмоса, смешения: от этого начинает кружиться голова.
— А во что она была одета? — спрашивает Роза. При жизни Женя одевалась очень эффектно. Предпочитала насыщенные цвета — сливовый, сепия. Она была гламурна, в то время как Роза — лишь элегантна.
— В кожу, — бормочет Тони. — И хлыстик с серебряной ручкой.
— Во что-то вроде савана, — отвечает Коринна. — Белое.
— Как-то не представляю ее в белом, — говорит Роза.
— Мы же не одевали ее в саван, — говорит Тони. — Для кремации. Мы выбрали одно из ее собственных платьев, вы разве не помните? Вроде коктейльного. Темное.
Если имя «Женя» написать наоборот, получится «Янеж». Звучит по-венгерски. В Жене определенно было что-то венгерское, цыганское; будь она певицей, у нее было бы контральто.
— Это вы вдвоем выбрали, — говорит Роза. — Я бы ее в мешок запихала.
Она тогда предложила мешок, но Коринна потребовала облачить Женю как следует: а то вдруг она обидится и не уйдет на тот свет, а останется их изводить на этом.
— Ну не знаю, может, это был и не саван, — уступает Коринна. — Может, ночная рубашка. Она вроде как развевалась.
— А не светилась? — с интересом спрашивает Тони. — Как эктоплазма?
— А на ногах что было? — спрашивает Роза. Туфли — дорогие, на высоких каблуках — когда-то играли важнейшую роль в ее жизни, но выпирающие косточки и искривленные пальцы положили этому конец. Впрочем, туфли, пригодные для ходьбы, тоже могут быть на вид очень элегантными. Может, она купит эти новомодные, у которых каждый палец отдельно. Будет в них похожа на лягушку, но, говорят, они ужасно удобные.
— Конечно, это на самом деле была крашеная марля, — говорит Тони. — Они засовывали ее в нос.
— Что вы все несете?! — спрашивает Роза.
— При чем тут ее ноги? — восклицает Коринна. — Дело не в ногах, дело в том, что…
— Надо полагать, у нее еще были окровавленные клыки, — говорит Тони. Женя вечно переигрывала, и такое было бы как раз в ее духе. Красные контактные линзы, шипение, когти, все дела.
Коринне пора завязывать с просмотром вампирских фильмов на ночь. Ей это вредно, она слишком впечатлительна. Тони и Роза обе так думают, поэтому когда намечается очередной киновечер, они приходят к Коринне, чтобы она хотя бы не смотрела в одиночку. Коринна делает им мятный чай и попкорн, и они сидят у нее на диване, как подростки, набивая рот попкорном и время от времени бросая горсть Уиде; они прилипают к экрану, когда музыка вдруг становится зловещей, глаза краснеют или желтеют, зубы удлиняются и кровь брызжет, как томатный соус, заливая все кругом. Когда начинают выть волки, Уида тоже воет.
Почему они втроем проводят время как подростки? Может, это — унылая замена сексу, которого им достается все меньше? Они словно отбросили взрослость, зрелость, жизненный опыт, мудрость, что собирали всю жизнь, вроде очков-бонусов накопительной программы; взяли и выкинули, променяли на вредную масляную, соленую еду, на дурацкие фильмы, от которых адреналин бьет в голову. После этих своеобразных оргий Тони по нескольку дней счищает с кардигана белые волосы — одни принадлежат Уиде, другие Коринне. «Ну что, хорошо провели время?» — спрашивает Юст, и Тони отвечает, что они просто болтали. Скучная бабья болтовня. Чтобы он не обиделся, что его не допустили к чему-то важному.
Мир явно катится под уклон; Тони ловит себя на том, что высказывает это мнение как минимум раз в день. Погода сошла с ума. Из-за политики люди готовы друг другу глотку перервать. Куда ни плюнь, везде строят стеклянные небоскребы — они похожи на трехмерные зеркала или на осадные башни. Сбор мусора — столько разноцветных контейнеров, и как запомнить, что в какой класть? Куда, например, идут прозрачные коробочки от еды и почему при сортировке нельзя руководствоваться номером, выдавленным на дне такой коробочки?