— А почему бы тебе не продать акции своего романа? — спросил Род. Он учился на экономическом, потихоньку играл на бирже на свободные деньги и даже оставался в выигрыше — именно с этих выигрышей он и платил за, черт бы его побрал, жилье. Поэтому, когда речь заходила о деньгах, он становился невыносимо самодовольным — причем сохранил это свойство на всю оставшуюся жизнь.
— Идет, — сказал Джек. Тогда все это было понарошку. Они трое решили подыграть ему — помочь, притворно поверить его притязаниям на талант, дать возможность расплатиться с долгами, хотя бы теоретическую. Так они говорили потом: что вступили в заговор, чтобы подтолкнуть Джека в нужную сторону, убедить, что они в него верят, придать ему уверенности в себе. Может, тогда он оторвет задницу от стула и по правде что-нибудь сделает. Впрочем, они не ожидали, что это на самом деле случится. Они не виноваты, что план сработал, да еще как.
Договор составил Род. Плата за жилье за три месяца плюс один — три, за которые Джек уже задолжал, плюс текущий месяц. Взамен все денежные средства, полученные от публикации его еще не законченного романа, делились на четыре части, по одной каждому из жильцов дома, в том числе самому Джеку. Отсутствие материальной заинтересованности негативно мотивировало бы его. Если он ничего не получит от исполнения договора, он не очень-то разбежится его исполнять, сказал Род, который верил в экономические стимулы. При этом он фыркал, так как не верил, что Джек допишет роман.
Подписал бы Джек подобный договор, если бы у него не трещала голова с похмелья? Вероятно. Он не хотел, чтобы его выгнали. Не хотел оказаться на улице, или — что еще хуже — в гостевой спальне родительского дома в Дон-Миллз, где мать будет причитать над ним и кормить ростбифами, а отец — читать ему лекции, неодобрительно цокая языком. Поэтому Джек согласился на всё и всё подписал, облегченно выдохнул, по настоянию Ирены съел пару ложек запеканки из рыбных консервов и лапши, чтобы чем-нибудь заполнить желудок, и ушел наверх — прилечь.
Но теперь ему предстояло писать этот сраный роман.
Четверо персонажей-студентов, живущих в викторианском доме, были безнадежны. Ясно, что они намертво прилипли анусами, подобно присоскам многоголового осьминога, к сильно подержанным кухонным стульям и в жизни не оторвутся, даже если автор разведет огонь под их седалищами. Надо было придумать что-то другое, что-то совсем новое, и быстро, потому что завершение романа — в каком угодно виде — стало для Джека вопросом гордости. Он не вынесет, если Джаффри и Род будут над ним насмехаться; не вынесет жалости и презрения в прекрасных голубых глазах Ирены.
«Пожалуйста, ну пожалуйста! — молился он в холодную, пропитанную зловонными парами пустоту. — Помогите мне! Помогите придумать, все равно что! Лишь бы это можно было продать!»
Именно так заключаются сделки с дьяволом.
И вдруг, сгустившись из воздуха и мерцая, словно фосфоресцирующая поганка, перед ним возникло видение «Руки», полностью завершенной: ему оставалось лишь записать ее. Во всяком случае, так он потом рассказывал в разных телепередачах. Откуда взялась «Мертвая рука»? Кто знает! Из отчаяния. Из-под кровати. Из детских кошмаров. А скорее всего — из чернушных комиксов, которые он воровал в лавке на углу, когда ему было двенадцать лет: отрубленные, высушенные, самодвижущиеся части тела встречались в них нередко.
Сюжет был весьма прост. Виолетта, прекрасная, но жестокосердая девушка, внешне похожая на Ирену (только талия у нее была тоньше, а грудь — больше), бросила влюбленного в нее жениха, Уильяма — красивого, тонко чувствующего юношу ростом на пятнадцать сантиметров выше Джека, хотя и с тем же цветом волос. Ею двигали исключительно меркантильные мотивы: другой поклонник, Альф, как две капли воды похожий с виду на Джаффри, был омерзительно богат.
Разрыв произошел путем, максимально унизительным для Уильяма. Честный и порядочный юноша назначил Виолетте свидание и прибыл в умеренно недешевый дом ее родителей, чтобы ее оттуда забрать. Однако Альф оказался там раньше, и Уильям застал парочку на скамье-качелях на веранде в жарком и нескромном объятии. Хуже того, рука Альфа была под юбкой у Виолетты — Уильям никогда не осмеливался на такую вольность, вот дурак.
Полный ярости и потрясенный, Уильям произнес гневную и обличающую речь, но это ему ничего не дало. Виолетта презрительно швырнула на тротуар самолично собранный Уильямом букет ромашек и шиповника, а с ним и простой золотой ободок — обручальное кольцо. Чтобы купить это кольцо, Уильям два месяца не покладая рук продавал энциклопедии. Затем она прошествовала мимо в вызывающих красных туфлях на высоких каблуках и уехала с Альфом в его серебристом «альфа-ромео» с откидным верхом. Альф специально купил машину, название которой было созвучно с его именем, — он мог позволить себе подобные вещи. Насмешливый хохот парочки отдавался в ушах Уильяма. В довершение всего обручальное кольцо покатилось по мостовой, звеня и подпрыгивая, и провалилось в канализационную решетку.
Уильям был смертельно ранен. Его мечты разбиты вдребезги, его светлый идеал женщины осквернен. Он поплелся к себе в дешевые, но чистые меблированные комнаты и там написал завещание: он хотел, чтобы его правую руку отрезали и похоронили отдельно, рядом с парковой скамьей, где они с Виолеттой так часто обжимались, лизались, сливались в нежном объятии. Затем Уильям застрелился из револьвера, унаследованного от отца, ибо был сиротой. Отец его героически сражался на войне, вооруженный этим самым револьвером. Джек счел, что эта деталь добавляет символического благородства.
Квартирная хозяйка Уильяма, добросердечная вдова с европейским акцентом и цыганским чутьем, проследила за тем, чтобы его предсмертное желание было исполнено. Она даже самолично прокралась в похоронное бюро и отпилила указанную конечность лобзиком из набора инструментов, принадлежавшего ее покойному мужу — в фильме, точнее, в обоих фильмах, и в первом, и в ремейке, эта сцена позволила режиссерам вдоволь поиграть со зловещими тенями и потусторонним светом, исходящим от руки. Потусторонний свет сильно напугал квартирную хозяйку, но она мужественно продолжала свое дело. Затем она похоронила руку рядом с парковой скамьей, поглубже, чтобы ее не потревожили скунсы. И сверху положила распятие, ибо, как уроженка Старого Света, была суеверна.
Виолетта, жестокосердная стерва, не соизволила прийти на похороны и ничего не знала об отпиленной руке. О ней вообще никто не знал, кроме квартирной хозяйки, которая вскоре уехала в далекую страну Хорватию и там ушла в монастырь, чтобы спасти свою душу, отмолив совершенное ею, возможно — сатанинское, действо.
Время шло. Виолетта обручилась с Альфом. Они планировали пышную свадьбу. Виолетту терзали легкие угрызения совести из-за Уильяма. Ей было его немного жалко, но в целом она редко о нем вспоминала. Она была слишком занята: примеряла новые дорогие наряды и щеголяла в бриллиантах и сапфирах, которыми осыпал ее вульгарный Альф — он считал, что путь к сердцу женщины прокладывается с помощью ювелирных изделий, и в случае Виолетты это было совершенно верно.
Над следующим поворотом сюжета Джеку пришлось немного подумать. Держать ли Руку в тайне вплоть до дня свадьбы? Может быть, спрятать ее в длинном атласном шлейфе свадебного платья, чтобы она приехала к алтарю вместе с Виолеттой и наделала переполоху в церкви прямо перед невестиным «да»? Нет, слишком много свидетелей. Они станут ловить ее, мечась по церкви, словно сбежавшую из зоопарка обезьяну, и выйдет смешно, а не страшно. Лучше пусть она застанет Виолетту одну; а еще лучше, если Виолетта при этом будет голая.
За несколько недель до свадьбы какая-то девочка, играя в парке, заметила блеснувшее на солнце распятие квартирной хозяйки, подобрала его и унесла домой, таким образом аннулировав его защитное действие. (В фильме — в первом, не в ремейке — эта сцена сопровождалась зловещей ретромузыкой. В ремейке ребенка заменили собакой — она притащила находку владельцу, а тот, демонстрируя незнание соответствующих легенд, швырнул распятие в кусты.)
И вот в следующее полнолуние Рука Уильяма выкопалась из земли рядом с парковой скамьей — словно песчаный краб или мутировавший побег нарцисса. Пребывание в земле Руку не украсило: она побурела и усохла, у нее отросли длинные ногти. Она выползла из парка и спустилась в дренажную трубу, откуда возникла с кольцом, бессердечно брошенным жестокосердной Виолеттой, на мизинце.
Клацая и шурша, Рука добралась до дома Виолетты и вскарабкалась по плющу, обвивающему стену, к окну спальни. Влезши в окно, Рука спряталась под изящной накидкой с цветочным узором, прикрывающей ночной столик, и стала жадно смотреть, как Виолетта раздевается. Могла ли Рука смотреть? Нет, потому что глаз у нее не было. Но каким-то особым, незрячим зрением она обладала, поскольку в Руке жил дух Уильяма. Или часть его духа, не самая лучшая.
(На особом заседании Ассоциации современных языков, посвященном «Руке», тринадцать — или уже пятнадцать? — лет назад, древний критик-фрейдист заявил, что Рука символизирует возвращение всего подавленного и вытесненного в человеческой психике. Юнгианская критикесса отвергла эту интерпретацию и подкрепила свою точку зрения множеством примеров отрубленных рук из мифологии и магической практики: она сказала, что прототипом «Руки», несомненно, является так называемая Рука Славы, которую отрезали у повешенного и бальзамировали, а затем оснащали свечами, и она открывала любые двери, служа подспорьем для воров. По-французски «рука славы» — main de gloire, и от этого названия произошло слово «мандрагора». Фрейдист заявил, что эта фольклорная информация, во-первых, устарела, а во-вторых, никакого отношения к делу не имеет. Разгорелись страсти. Джек, почетный гость на заседании, извинился и вышел покурить — тогда он еще курил, и его кардиолог еще не поставил ему ультиматум: либо бросить, либо отправиться на тот свет.)
Пока Рука подглядывала из-под ночного столика, Виолетта совлекла с себя все одеяния и прошествовала в душ, оставив дверь из спальни в ванную комнату открытой, чтобы обеспечить как Руке, так и читателю завлекательный вид. Далее шли обильные описания розовых выпуклостей и упругих аппетитностей. Теперь Джек понимает, что в этой сцене перестарался, но двадцатидвухлетнему юноше можно простить неумеренность. (Режиссер первого фильма снял сцену в душе как оммаж «Психо» Хичкока — тем более уместно, что первую Виолетту играла Сью Эллен Блейк, светловолосая богиня, гибрид Джанет Ли и Типпи Хедрен; Джек неутомимо добивался ее взаимности, но в итоге разочаровался — Сью Эллен была эгоистична и готова принимать дары и поклонение, но секс как таковой ей не нравился, и она терпеть не могла, когда ей размазывают макияж.)