— Я хочу уехать куда-нибудь подальше отсюда, где тепло, — сказала она.
— Кафе во дворике подойдет? — спросил он.
— Нет, — серьезно ответила Ренни. — Мою жизнь именно сейчас заколдобило. Мне нужно загореть.
— Хочешь написать о Неуемных Каррибцах? — спросил он. — Каждый хочет.
— Никакой политики, — сказала она. — Я могу состряпать тебе отличную курортную развлекуху, с картами вин и теннисными кортами, я знаю, как ты это любишь.
— Место, куда ты дезертируешь, я бы тебе порекомендовал в последнюю очередь, — сказал Кит. — Ты же только что вернулась из Мексики.
— Это было в прошлом году, — сказала она. — Послушай, мы же старые приятели. Мне необходимо на время уехать.
Кит вздохнул, а затем согласился, слишком быстро для него, обычно он дольше сопротивляется. Наверное, узнал про операцию, возможно, он знал даже об отъезде Джейка. В его взгляде сквозила легкая беспомощность, как будто он хотел ей что-то предложить, к примеру, свое сострадание. Ренни ненавидела сострадание.
— Это ведь не совсем халява, я же напишу что-нибудь.
— Выбери остров, — сказал он. — Только это должно быть место, о котором мы еще не писали. Как насчет этого? Мой знакомый там был, попал по ошибке. Говорит, что это вдалеке от наезженных трасс.
Ренни никогда о нем не слышала. «Звучит великолепно», — сказала она. В обычной ситуации она бы подготовилась, но сейчас она слишком спешила. В этот раз она летела вслепую.
Ренни упаковывает вещи, запихивает чулки в наружный карман чемодана, тот что с часами. Затем идет в ресторан, заказывает джин с тоником. Она не смотрит на море вдалеке, оно слишком синее, чтобы в него можно было поверить.
Ресторан полупустой. Всего несколько женщин поодиночке, стайками и пара семей. Одинокие мужчины отсутствуют. Обычно они идут в бар. Она знает (научилась этому с тех пор, как ушел Джейк), что если проведет достаточно времени, обводя зал слегка рассеянным взглядом, какой бывает у женщин, когда они хотят дать понять, что не желают оставаться одни, то кто-нибудь из одиночек может к ней присоединиться. Так что, сейчас она смотрит на свои руки и кубики льда в стакане, которые, несмотря на кондиционер, тают почти мгновенно.
Когда она подходит к воротам, ей говорят, что самолет опаздывает. Таща за собой чемодан и фотоаппарат, Ренни идет между киосков: маленькие черные самодельные куклы, сигаретницы и зеркальца, инкрустированные раковинами, ожерелья из акульих зубов, еж-рыбы, сплющенные и высушенные, миниатюрный стальной оркестрик, водруженный на кусок плавника, с лягушками-солистами. Вглядываясь пристальнее, она видит, что лягушки настоящие, чучела, покрытые лаком. Раньше, она купила бы этот кошмар и послала бы кому-нибудь в подарок.
Ренни родом из Грисвольда, Онтарио. Грисвольд, так называется ее фон. Хотя это больше похоже не на фон, не на театральный задник — живописные красные викторианские дома и осенние деревья на склоне холма вдалеке — а на прикорневой слой, что-то такое, чего не видишь, но оно все равно, полное крошащихся старых скал и занесенных пней, червей и костей; не то место, куда хочется попасть. Те, что сейчас поднимают шум по поводу корней, никогда и близко их не видели, любила говорить Ренни. А вот она видела и предпочла бы быть другой частью растения.
Прежде Ренни любила рассказать анекдоты про Грисвольд, чтобы позабавить друзей. Например: сколько людей из Грисвольда требуется, чтобы заменить лампочку? Весь город. Один заменяет, десять суют повсюду свой нос, а остальные обсуждают, как это с вашей стороны грешно желать больше света. Или: сколько людей из Грисвольда требуется, чтобы заменить лампочку? Ни одного. Если она перегорела, на то воля Божья, а кто ты такой, чтобы сетовать?
Люди, родом из больших мест, в особенности Джейк, думают, что в Грисвольде есть свой экзотический примитивный шарм. Ренни так не думает. По большей части она вообще избегает думать про Грисвольд. Она надеется, что именно то, что в этом городе ее отталкивает, важнее для ее самосознания.
Но от Грисвольда не всегда легко избавиться. Когда Ренни увидела кусок веревки у себя на кровати, она знала, что бы сказали об этом в Грисвольде. Вот, что случается с такими, как ты. Чего ты хочешь, ведь ты этого заслуживаешь. В Грисвольде все получают то, что заслуживают. А заслуживают в Грисвольде всего самого худшего.
В ночь перед операцией Джейк повел Ренни обедать, чтобы взбодрить ее. Идти не хотелось, но она знала, что в последнее время стала занудой, а ведь когда-то, когда ей было около двадцати, она зареклась никогда никому не быть в тягость. Выполнить зарок оказалось труднее, чем она ожидала.
Ренни считалась специалистом по скуке после своей статьи для колонки «Взаимоотношения» в «Пандоре». Она писала, что скучают всегда двое, а не один: скучающий и скучающая. Запредельной, зубодробильной скуки, от которой сводит скулы, можно избежать путем легкого переноса внимания. Изучайте его галстук, рекомендовала она. Если вам надоело, создайте воображаемую коллекцию ушей и поместите туда его уши. Наблюдайте, как ходит вверх-вниз его Адамово яблоко. Улыбайтесь. Исходной посылкой было то, что активным началом, источником могущественной силы скуки является мужчина, а пассивным реципиентом — женщина. Конечно, это было не совсем верно, но кто, кроме женщин, станет читать колонку «Взаимоотношения» в «Пандоре». Когда она писала для журналов, ориентированных на мужчин, таких как «Крузо» или «Визор», она предлагала полезные советы: «как прочесть ее мысли?» «Если она слишком пристально смотрит на ваши уши, или на то, как ходит вверх-вниз ваше Адамово яблоко, смените тему».
Джейк повел ее к Фентону, что обычно было ему не по средствам, и они расположились под одним из растущих прямо в ресторане деревьев. Сначала он держал ее за руку, но она чувствовала, что он делает это потому, что считает себя обязанным, и, действительно, через некоторое время они уже не касались друг друга. Он заказал бутылку вина и заставил ее выпить больше, чем ей хотелось. Возможно, он думал, что она станет менее скучной, если напьется, но это был не тот случай.
Она избегала говорить об операции, но ни о чем другом думать не могла. Может, она окажется доброкачественной, с другой стороны, может быть они ее разрежут и обнаружат, что она распространилась, перфорировалась, проросла изнутри. В лучшем случае она останется без груди. Ренни знала, что должна думать о том, как умереть достойно, но ей вовсе этого не хотелось. Она вообще не собиралась умирать.
Джейк травил байки о знакомых, сплетни с нехорошим душком, он любил их смаковать. Она пыталась веселиться, но вместо этого думала о пальцах Джейка. Он держал стакан левой рукой за основание, легко, но костяшки были абсолютно белыми. У него была привычка никогда не выкидывать пустые упаковки; сегодня утром она достала коробку бисквитов, и она оказалась пустой. Откуда Ренни может знать, что пора обновлять запасы, если он хранит на полках пустые жестянки из-под орехового масла, меда и какао. Она удержалась от того, чтобы сказать ему об этом. Ренни почувствовала, что взгляд Джейка соскальзывает с ее лица на верхнюю пуговицу блузки; затем, как бы достигая предельной линии, запретной точки, опять возвращается на ее лицо. Он зачарован, подумала она.
Они шли домой обнявшись, как будто все еще были влюблены друг в друга. Пока Джейк принимал душ, Ренни стояла в спальне перед распахнутой дверцей шкафа, раздумывая что бы ей надеть. Две ее ночные рубашки, черная с прозрачным кружевным верхом и красная сатиновая, разрезанная по бокам, подарки Джейка. Он любил покупать ей подобные вещи. Дурной вкус. Подвязки, красные трусики бикини с золотыми блестками, лифчики для проституток с получашечками на костяшках, которые сжимают и выпячивают грудь. Они выражают твою суть, говорил он с иронией и надеждой. Кто бы мог подумать. Следующим на очереди будет черная кожа и хлыст.
Она хотела помочь ему, поддержать в нем иллюзию, что ничего плохого с ней не случилось и не случится. В зеркале отражалось ее тело, такое же как обычно. Она не могла поверить, что через неделю, через день, часть его может исчезнуть. Она подумала, что делают с тем, что отрезают.
В конечном счете она ничего не надела. Она ждала в постели, когда Джейк выйдет из душа. Он будет пахнуть шампунем и тело его будет влажным и скользким. Она всегда любила, когда он, еще такой влажный, плавно входил в нее, но сегодня она лишь бесстрастно ждала, словно в приемной у дантиста, ожидая своей очереди. Процедура.
Сначала он не смог. Слишком много неожиданного для одного дня: ведь только сегодня стало известно об операции. Она могла понять и его шок, и отвращение, и те усилия, которые он предпринимал, чтобы скрыть свои эмоции, только она чувствовала то же самое. Она хотела ему сказать, что не надо, не стоит она таких усилий, но он бы этого не принял, он бы подумал, что она не довольна.
Пару раз он проводил рукой по ее груди, по больной. Потом он начал плакать. Это было как раз то, чего она с ужасом ожидала от себя. Она Крепко обняла его, поглаживая по затылку.
После этого он любил ее болезненно и долго. Она слышала, как стискиваются его зубы, как если бы он злился. Он не сдавался, ожидая пока она кончит. Он думал, что делает ей одолжение. Он действительно делал ей одолжение. А она не могла вынести даже мысли о том, что кто-то делает ей одолжение. Ее тело было бесчувственным, вялым, как будто она уже была под наркозом. Он это почувствовал и весь подобрался, вкручиваясь, извиваясь, он вламывался в нее без нежности, проталкивая себя внутрь нее, стараясь прорваться через этот барьер омертвевшей плоти. В конце концов она притворилась. Еще один зарок, данный ею когда-то: никогда не притворяться в постели.
К моменту, когда объявили вылет, уже стемнело. Они стоят в воротах, их около дюжины, и наблюдают как садится самолет. Собственно это даже и не ворота, а проход в цементной стене с перекинутой поперек цепочкой. Представители авиакомпании, двое юнцов, светло-коричневая девушка, на вид лет шестнадцати, и мальчик с парой наушников никак не могут решить, около какого прохода им стоять, поэтому вся группа некоторое время блуждает между одной дырой в стене и другой. Человек в затемненных очках предлагает понести ее фотоаппарат, но Ренни вежливо отказывается. Она не хочет, чтобы кто-нибудь сидел рядом с ней в самолете, в особенности человек, к