— Мужской что? — переспросил Джейк, ухмыляясь. — Ты же знаешь, что мужчины не чувствуют боли, разве что, когда режутся во время бритья.
— Только что обнаружили, что чувствуют, — настаивала она. — Все проверено. Представлены протоколы. Они морщатся, иногда вздрагивают. Если действительно туго, хмурят брови. Давай, будь хорошим мальчиком, намекни мне. Где болит сильнее всего?
— В заднице, — сказал Джейк. — Во время подобных бесед. Довольно этих спонтанных изысканий.
— Это мой хлеб, — сказала она, — благодаря этому я еще не на улице. Где бы я была сейчас, если бы не это? Твоя задница бы не болела, если бы ты так не пыжился, сидишь, как аршин проглотил.
— Это не аршин, это внутренний стержень, я его заработал, притворяясь гоем. Девушки никогда не понимают разницы.
— Разве что между внутренним и внешним, — сказала она. Она уселась к нему на колени, свесив ноги по бокам и начала лизать его в ухо.
— Имей сострадание, — сказал он. — Я слабый человек.
— Проси пощады. Так как, мальчики плачут? У нас есть способы заставить тебя говорить. — Она стала лизать другое ухо. — Ты не бываешь слишком слабым, — сказала она. Она расстегнула пуговицы у него на рубашке и запустила руку внутрь. — Такие пушистые не бывают слишком слабыми.
— Долой неуемные женские антимужские желания. Вас всех надо запереть в клетки, — сказал он.
Он обнял ее, и они медленно закачались туда-сюда, а за деревянными ставнями где-то звонил колокол.
Ренни шла обратно по теневой стороне. Через несколько кварталов она осознала, что не совсем понимает, где она. Но к церкви она подымалась, так что надо идти вниз, в сторону гавани.
Она уже подходит к каким-то магазинам.
Кто-то трогает ее за плечо, она останавливается и оборачивается. Это человек, который явно когда-то был выше ростом, чем сейчас. На нем черные штаны с расстегнутой ширинкой, рубашка без пуговиц и одна из этих шерстяных чайниковых шапочек; ботинок на нем нет, ноги в брючинах выглядят знакомыми. Он стоит перед ней и, улыбаясь, трогает ее за руку. Его челюсть утыкана седыми волосами и большинство зубов отсутствует.
Он сжимает свою правую руку в кулак, затем, продолжая улыбаться, показывает на ее руку. Ренни улыбается ему в ответ. Она не понимает, чего он хочет. Он повторяет свой жест, он глухонемой, а может пьяный. Вдруг внезапно Ренни чувствует, что она как бы переступила черту и оказалась на Марсе.
Он сводит вместе пальцы на правой руке, он становится нетерпелив, он протягивает руку, и она наконец понимает, что он просит милостыню. Она открывает сумочку и копается в поисках мелочи. Лучше отдать несколько центов и отделаться от него.
Но он хмурится, это не то, что ему нужно. Он повторяет всю серию жестов, теперь быстрее, и Ренни чувствует себя обескураженной, она в опасности. У нее возникает абсурдная идея, что ему нужен ее паспорт, он хочет его забрать. Без него она никогда не попадет назад. Она закрывает сумочку и трясет головой, поворачивается и идет. Идиотка, ведь ее паспорт в безопасном месте, в отеле.
Вот и началось. Она чувствует, что он позади, преследует ее. Она ускоряет шаг, шлепанье его босых ног тоже убыстряется. Теперь она почти бежит. Людей на улице становится больше, все больше и больше по мере того, как она сбегает вниз, и они обращают внимание на эту процессию, на их гонку, останавливаются посмотреть, улыбаются и даже смеются, но никто ничего не делает, чтобы ей помочь. Ренни близка к панике, это слишком напоминает ее кошмарные сны, от которых она не может избавиться, она не понимает, почему он ее преследует. Что она сделала не так?
Теперь вокруг толпы народа, это похоже на рынок, улица расширяется, в Мехико рынок был бы квадратным, а здесь он неопределенной формы, по краям забит ящиками, а в центре сгрудились люди и несколько грузовиков. Цыплята в клетках, фрукты сваленные в неправильные пирамиды или рассыпанные на подстилках, пластиковые ведра, дешевая алюминиевая посуда. Шумно, пыльно, внезапно стало градусов на десять жарче; ее переполняют запахи. Несется музыка. Из маленьких магазинов, набитых электронными безделушками, японским изобилием: плейеры, радио. Ренни шныряет между группами людей, пытаясь затеряться. Но он у нее прямо за спиной, он не такой дряхлый, каким выглядит, это он берет ее за локоть.
— Притормозите, — говорит Поль. Это Поль, в тех же шортах и голубой майке, с сеткой лимонов в руках. Человек стоит прямо за ним, улыбается своим зияющим, как на тыквенной маске, ртом. — Все о'кей.
Ренни тяжело дышит. У нее мокрое, и должно быть, красное лицо. Она, наверное, выглядит невменяемой и безусловно нелепой.
— Он всего лишь хотел пожать вам руку, вот и все.
— Откуда вы знаете? — говорит Ренни. Она скорее разозлилась, чем испугалась. — Он гнался за мной.
— Он часто гоняется за женщинами, — говорит Поль. — Особенно за белыми. Он глухонемой, и он безвреден. Он только хочет пожать вам руку, он думает, это принесет счастье.
И действительно, человек протягивает ей руку с растопыренными пальцами.
— Чего ради? — спрашивает Ренни. Она уже слегка успокоилась, но не остыла. — Вряд ли я приношу счастье.
— Не вы ему, — говорит Поль. — Он вам.
Теперь она чувствует себя грубой и жестокой: он всего лишь пытался что-то ей дать. Она неохотно опускает руку в протянутую ладонь старика. Он сжимает ей руку своими пальцами и держит ее так некоторое время. Потом он ее отпускает, снова улыбается ей своим скорченным ртом и исчезает в толпе.
Ренни чувствует себя спасенной.
— Вам надо присесть, — говорит Поль. Его рука все еще лежит у нее на локте, и он направляет ее к нескольким столикам, расположенным прямо перед рыночным входом, и сажает на ближайший к стене стул. Скромная вывеска сообщает, что это не просто столики, а кафе.
— Со мной все в порядке, — говорит Ренни.
— Нужно время, чтобы тело приспособилось к жаре. Поначалу, не стоит особенно бегать.
— Поверьте, я делала это не специально.
— Параноидальная реакция на инородное, — констатирует Поль. — Поскольку вы не знаете, что опасно, а что нет, опасным кажется все. Мне все время приходилось с этим сталкиваться.
Он имеет в виду Восток, войну. Ренни чувствует, что он говорит с ней свысока.
— Это от цинги? — спрашивает она.
— Что?
— На ваших пиратских судах, — объясняет Ренни. — Лимоны.
Поль улыбается и говорит, что пойдет внутрь, закажет чего-нибудь выпить.
Это не просто рынок. Напротив кафе сооружена маленькая платформа: ящики из-под апельсинов сложены в два ряда и сверху огорожены. Пара юнцов, максимум пятнадцати-шестнадцати лет, разворачивают на двух шестах лозунг, красными буквами на простыне: ПРИНЦ МИРА. Ренни решает, что это какой-нибудь религиозный культ: Веселые бродяжки. Возродившиеся. Так что женщина в аэропорту в майке с Принцем Мира была не маньяком, а просто фанатиком. Она знала таких: в Грисвольде были свои крайности; женщины, которые считали употребление губной помады грехом. Еще ее мать, которая считала грехом ее неупотребление.
На краю платформы сидит человек, похоже, он здесь за старшего. Худой, с боцманскими усами; он наклоняется вперед, болтая ногами. Ренни обращает внимание на его сапоги для верховой езды, почти ковбойские, с высокими голенищами. Это первый человек из тех, которых она здесь увидела, носящий сапоги. Зачем это ему надо? Она мимолетом подумала о его ногах, затиснутых в жесткую кожу.
Она видит, что он на нее смотрит. Ренни немедленно отворачивается, но он встает и подходит к ней. Вблизи он похож на латиноамериканца.
«Что теперь?» — думает Ренни. Она решает, что он пытается ее снять, а она в ловушке, зажата между столиками и стеной. Она ожидает улыбки, приглашения, но ничего такого не происходит, он только хмурится ей в лицо, как бы пытаясь прочесть ее мысли или что-то ей внушить, и она наконец говорит:
— Я тут не одна.
— Вы прилетели вчера вечером на самолете? — спрашивает он.
Ренни говорит, да.
— Вы писательница?
Ренни удивляется его осведомленности.
Ответа он не ждет.
— Вы нам тут ни к чему, — говорит он.
Ренни слышала, карибцы относятся к туристам враждебно, но такого яркого проявления никогда не видела. Она не знает, что сказать.
— Понаехали сюда, одни неприятности от вас, — цедит он.
Поль возвращается с двумя стаканами, наполненными чем-то коричневым.
— Казенный продукт, — говорит он ставя их на стол. — Что-нибудь не так?
Ренни рассказывает.
— Может, я оскорбляю чьи-нибудь религиозные чувства — спрашивает она.
— Это не религия, это политика, — отвечает Поль. — Хотя здесь это порою одно и то же.
— Принц Мира? — говорит Ренни. — Политика?
— Ну, его действительно зовут Принц, а тот, кого вы только что встретили это Мардсен. Он организует Кампанию, — Поль, похоже, не находит все это диким. — Это местная альтернатива коммунистам, вот они и всунули Мир, чтобы дела шли лучше.
Ренни пробует свой коричневый напиток.
— Что они туда намешали?
— Не спрашивайте, — отвечает Поль. — Это все, что у них есть. — Он откидывается в кресле, глядя не на нее, а прямо перед собой. — Они проводят выборы, первые, с тех пор, как убрались англичане. Сегодня будут толкать речи, все три партии, одна за другой. Принц, Доктор Минога, вон там его угол. Затем министр Юстиции. Он представляет Эллиса, который никогда не выходит из Дома. Одни говорят, потому что он всегда слишком пьян, другие, что он уже двадцать лет как помер, только никто этого не заметил.
— Доктор Минога? — спрашивает Ренни, вспоминая человека в самолете. Вряд ли найдется второй с таким именем.
— Рыбка, — ухмыляется Поль. — Они здесь используют картинки, это позволяет обойти неграмотность. Теперь повсюду подымают лозунги и знамена. ЭЛЛИС — КОРОЛЬ. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЫБА. Все выглядит доморощенным, как в колледже на студенческих выборах.
— А волнения будут? — спрашивает Ренни.
— Вы имеете в виду, не тронут ли вас? Да, волнения будут. Нет, вас не тронут. Вы туристка. Вы вне этого.