Над девятым бревном взлетает гипсовая пыль. Оно распадается пополам, открывая лишь негатив тела Гудини. Пустая форма! Четверо карабкаются с катера на причал и — камера совершает круговую панораму: во все глаза выглядывает великого человека. Где же он?
Сквозь ликующие крики прорывается звук музыкального автомата из кафетерия пильщиков. Поют сестры Эндрюс.[7] А внутри… Гудини, притопывает в такт и жует чизбургер.
— Всего один трюк, — молит Гудини, — и мы купим эту лавочку.
— Я так боюсь, Гарри, — говорит его лысая мама. — Если бы только они предупреждали чуть-чуть заранее…
— В этот раз предупредили. Дело совсем плевое. Летим в Неваду.
— Надеюсь только, ты будешь держаться подальше от этих танцовщиц.
Священник, раввин, судья и доктор снова в сборе, на этот раз с ними вместе ученый. Бетонная комната с низким потолком и щелями вместо окон. Гудини в черном резиновом гидрокостюме показывает карточные фокусы.
Ученый, как две капли воды похожий на Альберта Эйнштейна, коротко говорит с кем-то по телефону, затем кивает доктору. Доктор мужественно улыбается в камеру, надевает на Гудини наручники и помогает тому спуститься в цилиндрический бак с водой. Холодильные катушки охлаждают бак ниже точки замерзания — и вот уже Гудини вморожен в цельную ледяную глыбу.
Священник с раввином скалывают стенки бака, высвобождая огромную ледяную хлопушку, голова Гудини торчит из нее, как запал. На улице ждет грузовик с гидравлическим подъемником. Джонни Г. и ПДР-асы загружают Гудини в кузов. Глыбу накрывают спортивными матами, чтобы не расплавилась на жарком солнце пустыни.
Через две мили показывается испытательная вышка на тонких паучьих ногах, увенчанная своего рода сарайчиком. Это атомный полигон посреди богом забытой пустыни где-то в невадской глуши. Эдди Мачотка едет в кузове вместе с Гудини и ПДР-асами.
В кадре над головой высится изящный треножник, на верху его неприлично бугрится бомба. Одному Богу известно, за какие ниточки пришлось потянуть Рабстейну, чтобы «Пате» пустили сюда.
В основании башни, в самом эпицентре, цилиндрическая дыра, куда и опускают замороженного Гудини. Его голова торчит вровень с землей и улыбается, словно кактус пейот. Компания мчится назад к бункеру, на полной скорости.
Эдди снимает все в реальном времени, чтобы ни единой монтажной склейки. Мама Гудини сидит, разумеется, в бункере и ощипывает парики, грудой наваленные у нее на коленях. Ученый вручает ей игральные кости.
— Чтобы у него был хоть какой шанс, мы не взорвем заряда, пока вы не выбросите две единицы. «Змеиные глазки», знаете?
Наезд на ее лицо, искаженное гримасой отчаяния. Как можно медленнее она встряхивает кости и выкатывает их на пол.
«Змеиные глазки»!
Прежде чем кто-либо успевает среагировать, ученый жмет на кнопку, в его задумчивых глазах веселый блеск. В смотровые щели вдруг проливается свет и затапливает бункер, все черное становится серым. Затем накатывается ударная волна, и судья падает как подкошенный, — возможно, инфаркт. Грохот никак не стихает. Тесно сгрудившаяся компания крутит головами.
И вот все кончилось, шум стих, если не считать… автомобильного клаксона, упорно гудящего за самой дверью. Ученый отдраивает ее, и все выглядывают наружу. Эдди снимает из-за их плеч.
Это же Гудини! Ну да! В белом кабриолете, с грудастой танцовщицей!
— Деньги на бочку! — выкрикивает он. — И прости-прощай!
Пятидесятые: Нестабильность(в соавторстве с Полом Ди Филиппо)
Джек и Нил, расслабленные и свободные, сидят под кайфом на раздолбанных ступеньках лачуги Билла Берроуза в Техасе. Сам Берроуз неподвижно застыл в саду с копией рукописи племени майя на коленях. Сегодня он выкурил уже две сигаретки с марихуаной. Нил чистит коноплю, коробка из — под ботинок набита до отказа. Замедленное время загустело как мед. Вдалеке раздается полуденный свисток — длинный, пронзительный и упорный. Это с фабрики по переработке непищевого животного сырья. Там забивают коров, слишком хилых для корабельной поставки в Чикаго; из них производят свечное сало и консервированное канцерогенное консоме.
Берроуз занимает вертикальное положение, как стрелка хорошо смазанных швейцарских часов.
— Существует прореха, — говорит Билл. — Где — то в нашем измерении — прореха. Какие — то ублюдки проделали дыру. Джек, ты читал «Цвет из космоса» Лавкрафта?
— Я читал, в тюрьме, — встревает Нил, в душе гордясь собой. — Заметь, Билл, твое упоминание данной работы явно перекликается с моими последними воззрениями. У старины Юнга от такого совпадения член бы встал.
— Мхии — хии — хии, — восклицает Джек. — Черт его знает.
— Я имею в виду весь этот идиотизм с бомбами, — говорит Берроуз, поднимаясь по ступеням на негнущихся ногах. — Вчера вечером я нашел газету в сортире придорожной закусочной; там написано, что завтра в Уайт — Сэндс[8] будут проводиться испытания громадной атомной бомбы. Эдвард Теллер[9] испытывает хренову бомбу, чтобы применить новый чертовски жуткий водородный взрыв против русских. Ящик Пандоры, ребята, и мы не фуфло гоним. Завтра в Нью — Мексико взорвется бомба, а прямо здесь и сейчас обеденный свисток говенных шкуродеров готовит нас к Третьей мировой войне, и если мы на нее пойдем, то будем, Богом клянусь, великой гражданской армией, да — да, солдатами Джо Маккарти и Гарри Энслинджера, мы уничтожим красных, психов и наркоманов. На это нас толкает наука. Я свой наркоманский зад наукой подтираю, парни. Индейцы майя все просчитали да — а — авно. Взять этого парня фон Ноймана[10]…
— Ты имеешь в виду Джанго Рейнхарда, — вставляет Джек; он совсем обкурился. — Брат, да это же твоя жизнь, их жизнь, моя жизнь, собачья жизнь, божья жизнь, жизнь Райли[11]. Армейский гений пустыни фон Нойман, говоришь? Верно, о нем писали в воскресной газете, из которой мы с Нилом крутили косяки в Тускалусе. Как сейчас помню, старый ты мудак, прямо перед тем как Нил подцепил в Дэри — Квин официанточку с носом, как у Джоан Кроуфорд…
— Джоан Кроуфорд, — подхватывает Нил, — Джоан Круговорот, Джоан Бутерброд, Джоан Пухлыйрот в тумане.
Он добивает обмусоленный бычок и дрожащими пальцами пытается свернуть очередной косяк. Чертова коробка уже наполовину пуста.
Тут Джек погружается в дьявольски дурное настроение. Вина нет.
Ти Джек объелся супом, к нему друзья пришли. Вы, коты больные, сотрите меня с лица Земли…
Он произносит это вслух, перед Нилом и Берроузом?
— И черт с ними, с гусиными потрохами, — сдавленно смеется Нил, незаметно, довольно, внутри себя, и предлагает как действиями, так и словами — он правда что — то говорит? — усомнился Джек, — вернуться к тому, что истинно важно, а именно к сворачиванию этих гм, мм, ик, мексиканских си — гарь — йет!
Джек на цыпочках придвигается поближе к Нилу, и они вдвоем, напевая, начинают любовно творить и создавать и даже не будет преувеличением сказать «рожать» красавицу — раскрасавицу самокрутку с зернышками в волосах, такую длинную, что получилось бы два нормальных косячка.
Такая хорошо вставляет.
В это время Билл Берроуз расслабляется в кресле — качалке, снова зависший, но еще не до конца под кайфом, потому что его тревожат мысли об атомной бомбе и раздражает болтовня беспрестанно молотящих один и тот же вздор торчков. Время течет: медленно — медленно для Сала и Дина[12], и так быстро для Уильяма Ли[13].
Итак, Доктор Миракл и Литтл Ричард летят на всей скорости через Аризону, на восток по сороковому шоссе прямо из Вегаса. Их карманы набиты серебряными долларами, выигранными у каких — то фраеров, а бумажники по швам трещат от крупных купюр, которые они получили, обналичив фишки: сорвали банк в рулетку в шести разных казино благодаря личному незапатентованному методу, основанному на перенаправлении векторов нейтронов, переносимых сквозь шесть дюймов свинца пространственно — временной диаграммой Фейнмана в механизм разнузданной незамысловатой микроскопической системы из шариков и лунок.
Доктор Миракл говорит, пытаясь выражать мысли четко, чтобы компенсировать свой венгерский акцент и последствия от выпитого алкоголя:
— Надо не забыт послат Стэну Уламу открытку ис Лос — Аламоса, сообшит оп успехе его монте — карловского метода моделирования.
— В Европе он сработал бы еще лучше, — соглашается Ричард. — Там на колесе рулетки нет лунки с двойным «зеро».
Доктор Миракл с мудрым видом кивает. Ему уже за пятьдесят: пухленький старикан с редеющими волосами; круглый подбородок, широко посаженные глаза. На нем двубортный костюм, яркий гавайский галстук, широкий как фунт бекона.
Литтл Ричард моложе, худощавее, с характерной еврейской внешностью. У него густая высокая прическа с валиком. Одет в широкие штаны цвета хаки и белую рубашку; пачка «Лаки страйк» засунута в закатанный левый рукав.
С первого взгляда понятно, что эти двое — АТОМНЫЕ КОЛДУНЫ, КВАНТОВЫЕ ШАМАНЫ, ПЛУТОНИЕВЫЕ ПРОРОКИ И БИБОПОВЫЕ АТОМБОМБОВЫЕ ВОДОРОДНИКИ!
Доктор Миракл, познакомьтесь с Ричардом Фейнманом[14]. Литтл Ричард, скажи привет Джонни фон Нойману!
На заднем сиденье стоит ящик шампанского, как раз между ними. У каждого ученого — атомщика по открытой бутылке, чтобы хлебать большими глотками, а их машина — ультрасовременный двухцветный сухопутный корабль с огромными крыльями — «плавниками», шикарный розово — зеленый «кадиллак» — несется по шоссе.
За рулем никого. Переднее сиденье пусто.