Что случилось с Гудини?
Знаменитый Гудини к 1918 году окончательно разорился. И чтобы поправить свои дела и свою былую популярность он согласился провести три своих знаменитых фокуса перед объективом кинокамеры…
Гудини разорен. Провинциальная водевильная сцена мертва, концертная сцена больших городов — аналогично. Ему звонит Мел Рабстейн из «Пате ньюс»[2] и предлагает сняться в кино.
— Аванс две тонны плюс три процента со сборов после того, как выйдем в ноль.
— По рукам.
Идея в том, чтобы во всех ударных сценах в кадре с Гудини были католический священник, раввин и судья. Фильм будет полнометражный, прокатываться в сети «Лёва».[3] Подробностей Гудини не знает, но уверен в одном: ему предстоит спасаться из положений одно другого безвыходнее, причем без предупреждения.
Начинается все в четыре часа утра восьмого июля 1948 года.[4] Они врываются в дом Гудини в Левит-тауне, где он живет с матерью-инвалидом. Первый кадр: священник и раввин вышибают дверь. Наезд на толстые подметки их черных ботинок. Съемка в естественном свете. Картинка зернистая, дергающаяся, синема-верите как оно есть. Все чистая правда.
У судьи ведерко расплавленного воска, и они запечатывают Гудини глаза, уши и ноздри. Смуглое лицо таинственных дел мастера перекрыто прежде, чем он толком проснулся, расслабился, предоставив событиям течь своим чередом, вынырнул из снов о погонях. Гудини готов. Его оборачивают бинтами и киперной лентой, превратив в мумию, в сигару «Белая сова».
Эдди Мачотка, оператор кинокомпании «Пате», фиксирует в замедленном режиме поездку до аэродрома. Он снимает по кадру в десять секунд, так что получасовая поездка укладывается в две минуты. Темно, ракурсы неправильные, но все равно выглядит убедительно. Ни единой монтажной склейки. На заднем сиденье «паккарда» на коленях у священника, раввина и судьи лежит Гудини — белый батон в бинтовой корочке, подергивается в сгущенном времени.
Машина выезжает прямо на взлетную полосу и останавливается возле бомбардировщика Б-15. Выскакивает Эдди и снимает, как трое святых свидетелей выгружают Гудини. Камера панорамирует к самолету, на носу его по трафарету выведено: «Вертихвостка».
«Вертихвостка»! И пилотируют ее не опылители какие-нибудь и не резервисты, а Джонни Галлио и его Летучие ПДР-асы. Так что нечего тут! Джонни Г., самый орденоносный боевой летчик на Тихом океане, за штурвалом, Лысая Резина Джонс при штурманском планшете, и не кто иной, как Мычун Макс Московиц, в хвосте.
Судья вытаскивает из кармана часы-луковицу. Камера дает наезд-отъезд: 4.50 утра, небо начинает светлеть.
Гудини? Он понятия не имеет, что его загружают в бомбовый отсек «Вертихвостки». Он вообще ничего не видит, не слышит и не чует. Но он спокоен, он рад, что ожидание закончилось, что наконец обещанное происходит.
Все забираются в самолет. Камеру лихорадит, пока по лесенке карабкается Эдди. Затем объектив выхватывает Гудини: длинный и белый, тот подрагивает в бомбовом отсеке личинкой насекомого. Над ним склонился Мычун Макс, будто одичавший муравей-рабочий.
Двигатели оживают с хриплым ревом. Священник и раввин сидят и беседуют: черные одеяния, белые лица, серые зубы.
— Поесть нету чего-нибудь? — спрашивает священник — атлетического сложения молодой блондин с редеющими волосами; под этой сутаной кроется о-го-го какой нотр-дамский[5] лайнбекер.
— Насколько понимаю, — отвечает коротышка раввин, в федоре и чернобородый, со ртом, как у Франца Кафки, дергающимся, с торчащими зубами, — нас покормят в терминале уже после сброса.
Священнику платят за это двести, раввину — триста. Тот более известен. Если сегодняшний материал выйдет как надо, им предстоит засвидетельствовать и другие побеги.
В самолете довольно тесно, и куда бы Эдди ни направлял камеру, в кадр лезет белый кусок Гудини. Впереди виднеется профиль Джонни Г., красавчик Джонни выглядит не лучшим образом. Верхняя губа его в бисеринках пота — алкоголического пота. Мирная жизнь дается Джонни нелегко.
— Просто вперед и вверх, Джонни, по спирали, — тихо говорит Лысая Резина. — Словно кроватная пружина.
За иллюминаторами проносится накренившийся горизонт, потом они врезаются в раскинувшиеся белым матрасом облака. Макс, во весь рот скалясь, глядит на высотомер. Они выныривают из облаков под косые солнечные лучи, Джонни продолжает нарезать круги по спирали… он так и будет лезть вверх, пока кто-нибудь не скажет ему остановиться… но уже достаточно высоко.
— Сброс! — выкрикивает Лысая Резина.
Священник крестится, Мычун Макс дергает рычаг.
В кадре — Гудини, в бомболюльке, как в гробу. Створки распахиваются, и кокон выпадает — медленно, поначалу невесомо. Потом воздушная струя подхватывает один конец, и кокон начинает кувыркаться, темно-белый на ярко-белом фоне облачного слоя внизу.
Эдди ведет его объективом так долго, как только может. Под ними большое яйцевидное облако, и Гудини падает к нему. Он начинает высвобождаться. За ним тянутся размотанные бинты, бьются на ветру, как длинные жгутики, и вот — хлюп! — он сперматозоидом юркнул в округлое белое облако.
По пути назад на аэродром Эдди со звукооператором обходят весь самолет и спрашивают у каждого, как, по их мнению, спасется Гудини или нет?
— Очень на это надеюсь. — Раввин.
— Понятия не имею. — Священник, ждет не дождется завтрака.
— Без шансов. — Мычун Макс. — Скорость падения в точке удара двести миль.
— Все когда-нибудь умрут. — Джонни Г.
— На его месте я бы попробовал тормозить бинтами. — Лысая Резина.
— Да уж, загадка. — Судья.
Облака сочатся дождем, самолет, катясь по полосе, выбрасывает фонтаны воды из-под колес. Эдди снимает, как все по очереди спускаются на бетон и бредут к крошечному терминалу, пустому, если не считать…
В дальнем углу, спиной к ним, играет в электрический бильярд мужчина в пижаме. Стелется сигарный дым. Кто-то окликает мужчину, и он оборачивается — Гудини.
На просмотр рабочего материала Гудини привозит маму. Все в восторге, кроме ее. Она очень расстроена и принимается рвать на себе волосы. Выдрать удается много, и вскоре весь пол вокруг ее инвалидного кресла устлан ковром седых старческих волос.
Дома Гудини встает перед ней на колени и молит ее до тех пор, пока она не дает ему разрешение закончить фильм. Рабстейн из «Пате» говорит, что осталось два трюка.
— И потом никакой больше магии, — обещает Гудини. — А на вырученные деньги откроем музыкальную лавочку.
— Милый мой мальчик.
Для второго трюка Гудини с мамой летят в Сиэтл. Старушка потребовалась Рабстейну, чтобы зафиксировать ее реакцию крупным планом. «Пате» поселяет парочку в пансион, время и природа трюка так и остаются неопределенными.
Эдди Мачотка не отходит от них ни на шаг, снимает их прогулку в порту. Гудини ест дангенесского краба. Его мама покупает ирисок. Гудини покупает ей парик.
Четверо в черных зюйдвестках спрыгивают с рыболовецкого катера на причал. Возможно, Гудини слышит их шаги, но считает, что оборачиваться ниже его достоинства. И вот четверо кидаются на него: священник, судья, раввин, а теперь заодно и доктор — например, Рекс Морган.[6]
Пока старушка надрывается, доктор отрубает Гудини большой инъекцией пентотала натрия. Великий мастер побега не сопротивляется, лишь смотрит с улыбкой, погружаясь в забвение. Старушка молотит доктора ридикюлем, пока священник с раввином не запихивают ее с Гудини на рыболовецкий катер.
На катере все те же — Джонни Г. и его ПДР-асы. Джонни может поднять в воздух все что угодно, даже катер. Его налитые кровью глаза блуждают по сторонам, но Лысая Резина выводит катер из гавани, через Пьюджет-Саунд и в сплавную реку. Путь неблизкий, на пару часов, но Эдди снимает в замедленном режиме от начала до конца… Гудини лежит в половинке выдолбленного бревна, доктор периодически делает ему новую инъекцию.
Наконец они добираются до запруды, в которой плавают несколько бревен. Мычун Макс и судья замешивают бадью гипса и заливают Гудини с ног до головы. Глаза, нос и уши заклеивают лентой, а в рот вставляют дыхательную трубку. Затем накрывают его второй половинкой выдолбленного бревна, так что наружу торчит лишь дыхательная трубка, замаскированная под обрубок ветки. Гудини без сознания, загипсован внутри бревна — как мертвый червяк внутри бисквита «твинки» с кремом. Священник, раввин, судья и доктор переваливают бревно через борт.
Подняв фонтан брызг, оно покачивается на волнах и смешивается с другими бревнами, ожидающими очереди на пилораму. Всего бревен десять, и в каком именно из них Гудини, уже не разобрать. Пилорама оживает, конвейер подхватывает первое бревно.
В кадре сталкивающиеся бревна. На переднем плане мама Гудини рвет волосы из парика. С громким СКАААААЗЗЗТ пила вгрызается в первое бревно. Она видна на дальнем плане — исполинское зубчатое колесо, распиливающее бревно вдоль на ровные половинки.
СКАААЗЗЗЗТ! СКААААЗЗЗЗЗТ! СКАААЗЗЗЗТ! Летят щепки. По очереди бревна подцепляются и ползут к пиле. Хочется отвести взгляд, но вы не можете… так и ждете, когда наконец брызнут кровь и переработанная пища. СКАААЗЗЗЗТ!
Джонни Г. прихлебывает что-то из плоской серебристой фляжки. Его губы беззвучно шевелятся. Проклятья? Молитвы? СКАААЗЗЗЗТ! Мычун Макс нервно скалится, его лошадиное лицо в бисеринках нота. Мама Гудини ощипала парик до самой сетки. СКАААЗЗЗЗЗТ! Лысая Резина выпучил белки глаз, крупные, как вареные яйца. Он отбирает у Джонни фляжку и тоже прикладывается. СКАААЗЗТ! Священник промокает лоб, а раввин… СКНАКЧАНКФВИИИИИ!