— А что было не так с последним «Алданом» Привалова? — забеспокоился тут строгий голос.
— Да его в отделе Линейного счастья чем-то перегрузили, и бессмертный дух этого «Алдана» стал с той поры излишне альтруистичным и самовольным.
— Поясни, — мрачно потребовал строгий голос.
— Он начал решать проблемы еще до того, как их ему задает пользователь. Любые проблемы.
— Изъять! — после паузы приказал строгий голос. — Все последствия его работы устранить.
А этому студенту вернуть его компьютер.
— Погодите! — взмолился я, сообразив, что вот-вот лишусь не только чудесного компьютера, но и всего, что он для меня успел сделать. — Пожалуйста! — протянул я, обращаясь к невидимым голосам. — Можно мне хотя бы распечатать статью и отзывы! Ну, и бронь турпутевки тоже…
— Не положено, — отрезал строгий голос, но принтер в углу комнаты уже зашумел и начал тихо выплевывать лист за листом.
— Я же вам говорил — дух самовольничает! — вздохнул второй голос.
Откровенно говоря, в этот момент мне было совершенно наплевать на очевидную невероятность происходящего, и сотни теснящихся в голове вопросов отступили на второй план. Это потом я буду думать, откуда взялись голоса невидимок, при каком таком факультете нашего института есть отдел Линейного счастья и откуда в компьютерах бессмертные духи… А сейчас я лишь смотрел на «Алдан» и с искренней грустью думал о предстоящей разлуке.
— Спасибо, — шепнул ему я и, не удержавшись, погладил гладкий корпус. — Здорово ты мне помог. Жаль лишь, синопсис романа мы с тобой не успели. Да такой, чтобы утереть нос этому Эдику с его Большой литературой.
Компактный, красивый Aldan M.A.G. 3,14 задрожал по краям, успел подмигнуть мне с экрана на прощание и растворился в воздухе. Но прежде принтер выплюнул напоследок еще один лист бумаги.
А на месте «Алдана» появился другой ноутбук — обычный, изрядно потертый, с логотипом Toshiba. На углу крышки красовалась наклейка из ремонта с Сашкиной фамилией.
Я с тоской вздохнул, глядя на него.
Чудесный «Алдан» успел отправить в принтер абсолютно все — и статью, и имейл о публикации, и отзывы, и бронь турпутевки. А самая последняя распечатка меня и вовсе поразила. На вершине страницы по центру было написано:
А ниже — только пустота.
Я долго пялился на почти чистый лист. Нутром чуял, что на прощание дух «Алдана» сделал мне подсказку, но только не мог понять, как ею воспользоваться.
За оставшиеся до встречи с научруком дни я сломал всю голову, но загадку «Чистых страниц» так и не разгадал. Своего собственного синопсиса тоже не сочинил. И когда пришло время идти к Дефису, решил — будь что будет! Взял эту распечатку, взял статью и отзывы на заочников — и понес научруку.
На отзывы Дефис едва взглянул и сделал пометку себе в журнале. Статью просмотрел краем глаза, задержался на распечатке имейла о публикации в «Паралитературном критике», крякнул и сказал:
— Признаться, удивлен. Но удивлен по-хорошему. А теперь пожалуйте мне ваш синопсис. Помнится, вы говорили, что ваш роман проложит мост между Большой и маленькой литературой, — не удержавшись, добавил он с ноткой ехидства и скепсиса.
За скепсис и ехидство я Дефиса не винил — на его месте я бы и сам не поверил в столь стремительное исправление аспиранта, который весь год бил баклуши.
Я глубоко вдохнул и протянул научруку лист с одним лишь моим именем и титулом романа наверху.
Несколько мгновений Дефис непонимающе смотрел на почти пустую страницу.
— Это что? — наконец, спросил он.
— Это — синопсис моего романа, — ответил я с уверенностью, которой вовсе не испытывал. Но я продолжал крепко верить в «Алдан» и в то, что плохого он бы мне не посоветовал.
— Любопытно, любопытно, — пробормотал Дефис. — Осмелюсь предположить, что ваш готовый роман будет состоять из титульного листа и примерно трехсот пустых страниц?
— Именно, — важно подтвердил я, хотя сам об этом даже и не думал. Но сейчас такая версия казалась очень даже логичной.
— Крайне любопытно, — еще крепче задумался мой научрук. — Этакая литературная версия «Черного квадрата» Малевича, да? Что ж, очень смело, — забормотал он.
«Или очень глупо», — добавил я про себя.
— Что ж, можете до осени быть свободны, — заключил, наконец, Дефис, не сводя глаз с почти пустой страницы. — Но в силу крайней необычности вашего синопсиса я собираюсь подать заявку на досрочное использование МЛВ. Не вижу смысла ждать еще три года до официальной защиты. Вы согласны?
— Разумеется, — подтвердил я и вышел на несгибающихся ногах.
Конечно же, Машина литературного времени над этими моими «Чистыми страницами» только фыркнет и не примет их. Но зато у меня отсрочка до сентября — и на Кипр с Леночкой успею, и новый синопсис придумаю.
И вообще, с осени начну жизнь с чистого листа.
В сентябре, как и обещал Дефис, моему синопсису устроили проверку на МЛВ.
И что это была за проверка! На похожем на велотренажер аппарате сидели с синопсисом в руках поочередно и я, и мой научрук, и даже сам замдекана! Но Машина литературного времени упорно показывала лишь полное ничего.
Я тогда всерьез испугался, что меня турнут из института за то, что я сломал дорогую машину.
В лучшем случае — крепко отчитают и заставят написать нормальный синопсис. Кстати, он у меня уже был готов — я сочинил его за лето. Более того, меня самого не на шутку увлекла придуманная мной история, и я был готов засесть за роман прямо сейчас.
Однако нового синопсиса от меня никто не потребовал. Беспрецедентные результаты проверки «Чистых страниц» на МЛВ были расценены как успех, как новаторский взгляд, как новое слово в литературе. Отказ МЛВ показать хоть что-то якобы полностью отражал содержание задуманного мной романа — те самые чистые страницы, которые каждый волен наполнить своим смыслом.
Буквально через пару дней после проверки на Машине литературного времени сразу две кафедры — философской и модернистской литературы — предложили мне перевестись к ним для дальнейшего прохождения аспирантуры. Через день аналогичное предложение сделали мне и с заветной кафедры Большой литературы.
Леночка была на седьмом небе от счастья.
А я… Я подумал — и отказался. Решил остаться на своей старой кафедре и всерьез заняться придуманным за лето романом.
Но пока роман мог и подождать. А вот по своему боевому орку я успел изрядно соскучиться — целое лето им не играл, деньги на ремонт компьютера у меня появились только недавно.
Я открыл ноутбук, тот приятно зажужжал. Я с нетерпением ждал, когда он загрузится, и предвкушал долгую, до глубокой ночи игру. Но прежде чем на экране появилась главная заставка, мне с него кто-то подмигнул.
Я вздрогнул от неожиданности.
Да ну нет, не может быть!
Или все же?..
ОДИНДарья Зарубина
И вот — один. Уже друзья далеко,
И трижды проклята моя дорога.
Девиз был — «Все за одного»,
И в этом был успех.
Успех пришел — и никого.
Лишь я — один за всех.
У-Янус исчез ночью с воскресенья на понедельник. Всю неделю он нервничал, несколько раз заговаривал с А-Янусом, и видно было, что собирался сказать что-то важное, но в последний момент вспоминал о другом, не менее важном, и припускал прочь по институтскому коридору, рассеянно отмахиваясь от изумленных коллег. Он забывал спрашивать о том, что было вчера, — и сотрудники начали путать Янусов, потому что последнее время внешне они почти не различались. Все знали, что это означает, и, втайне жалея обоих, терпели странности У-Януса, осторожно пытаясь выведать у А-Януса, кого он прочит в свои преемники, когда «все случится». Особенно усердствовал Выбегалло, которому третий год не удавалось выбить средства на новый проект «Голубой ковчег». Суть проекта заключалась в том, чтобы забросить под купол выведенной из эксплуатации станции «Венера-2» «всякой твари по паре», и всего через двести-триста лет наблюдений… После отказа в государственном финансировании Выбегалло некоторое время терроризировал представителей большого, среднего и даже малого бизнеса, но и там не преуспел и окончательно утвердился, что передовое исследование просто обязан финансировать НИИЧАВО. Пользуясь старыми связями, оставшимися еще со времен исследования павианьего наречия, он выписал для работы из Сухумского питомника двух орангутанов, полагая, что такое рвение не останется незамеченным. И не ошибся. Эксперимент заметили все. Орангутаны, помещенные «для сохранности» в свободную клетку вивария, очень быстро выучились у вурдалаков из соседнего вольера играть в «пьяницу» и выражать свое неодобрение относительно несправедливости окружающего мира недвусмысленными и чрезвычайно экспрессивными жестами. Один из них, орангутан по имени Ева, и продемонстрировал на большом заседании Ученого совета, куда Выбегалло, «для наглядности, значить», притащил своих питомцев, причесанных, подбритых и выряженных в крахмальные сорочки и «во избежание» подгузники.
Неудача не сломила, а, напротив, раззадорила профессора. Обвинив «некоторых закоснелых личностей» в нетолерантном отношении к сексуальным меньшинствам, он попытался привлечь на сторону «Голубого ковчега» прессу, но не слишком преуспел. Узнав, что в эксперименте предполагается участие четырех гетеросексуальных пар, «для размножения, значить», поборники сексуальной дискриминации охладели к теме. Зато ею живо заинтересовались Выбегалловы аспиранты, которых было количеством как раз восемь, по четыре гетеросексуальные особи обоего пола. Когда же прошел слух, что для чистоты эксперимента на голубой планете дублями не обойтись и Выбегалло выбивает фина