Потом он попал в какой-то темный колодец, еле увернулся от блестящей золотой змеи — и, наконец, вылетел куда-то, где почувствовал, что за ним никто уже не гонится и можно не бояться.
Первое, что увидел Привалов в новом месте, — это стограммовую жестянку растворимого кофе «с папуасом». В Соловце его не бывало в принципе, в Ленинграде — в принципе бывал, но Саше принципиально не попадался. Стелле иногда присылали родители, но в прошлом году растворимый кофе пропал даже в столицах. Саша потянулся было к дефициту и тут же отлетел на метр — такой силы чары были наложены на банку. Присмотревшись, Привалов заметил аккуратную этикетку: «Проклятье неизвестной конфигурации. Бризантность 75[66], фугасность 1,8[67], роковая неизбежность 80.
Расшифровке и снятию не поддается. Наложено Розалией Адамовной Пересунько (род. 1919 г. Винница), природной ведьмой, против соседей по коммунальной квартире».
Немного отодвинувшись, он увидал и другие предметы — пятилитровую банку с огурцами домашней закатки, банку поменьше, темного стекла, из-под импортного пива, потрепанную книжку Булгакова «Мастер и Маргарита», индийский чай в железной коробке… Все это было снабжено пояснениями и комментариями — когда и где это было заколдовано и с какой целью. В основном это были разного рода проклятья и зложелания.
Куда он попал, Саша понял почти сразу: его занесло в отдел Заколдованных сокровищ. Видимо — тот самый, о котором упоминал Янус и не захотел говорить Выбегалло.
Вывод дался ему просто, по логике: помещения были битком набиты сокровищами, и все они — Саша теперь это ясно видел — заколдованны. Колдовство было, как правило, нетривиальным и чаще всего смертоносным. Что интересно — с номинальной стоимостью вещи сила колдовства коррелировала слабо. Например, на старинном золотом перстне с сапфиром висело слабенькое пожелание мук совести тому, кто его присвоит. Зато копеечная пластмассовая заколка была запрятана в прозрачный футляр из бронестекла, тщательно прикрепленный к полке никелированными зажимами. Надпись внизу гласила: «Заклятье на рак матки. Бризантность 98, фугасность 4,5, роковая неизбежность 100. Подарок свекрови».
Проплывая мимо турецких туфель на каблуках, Саша обмысливал открывшиеся ему тайны. В принципе, несмотря на все успехи математической магии, волшебство было и оставалось наукой экспериментальной. При этом от старых магов ждать новинок не приходилось: большинство используемых ими заклятий было известно еще в Вавилоне и Халдее. Тем не менее принципиально новые решения откуда-то брались, причем довольно регулярно. Привалов слыхал, что их «ищут в народе», но не представлял себе, как это технически. Теперь ясности в этом вопросе добавилось. Стало также понятнее, почему отдел Заколдованных сокровищ так тщательно прячут.
Непонятно было, что делать дальше.
Он проплыл сквозь несколько стен, пока не наткнулся на дверь, оказавшую существенное сопротивление. Тормозом оказался тот самый витой шнур. Пришлось оборвать обе оставшиеся нитки. Потом содралось какое-то очень тонкое заклятье, приклеенное, казалось, к самой коже души. Наконец, Привалов вырвался из стены и попал в зал с низким потолком.
Почти все пространство занимало сложное устройство непонятного назначения, напоминающее старинную радиостанцию: какие-то стойки, пульты, провода с бахромой пыли и все такое. Единственным элементом, выбивающимся из общего стиля, было жестяное ведро, к которому были прикручены трубки. Заглянув туда, Саша удивился: в ведре лежали горкой кусочки какого-то темного вещества, некоторые — со следами зубов. Движимый любопытством, он снизился над ними — и ощутил ветерок, дующий в дно ведра. Не чуя худого, он опустился чуть ниже. Ветерок превратился во что-то вроде мощного течения. Привалова захватило и потянуло вниз. Он понял, что дело плохо, и попытался усилием воли выскочить из ведра. Не получилось: его тащило и всасывало. Несколько запоздалых рывков только усугубили ситуацию.
— Помогите… — в отчаянии попытался закричать Привалов, поглощаемый механизмом.
В воздухе внезапно возникла мысль, которую Привалов воспринял как досадливую. Потом чья-то могущественная воля выдернула его из ведра и коагулировала в материю. Процесс был мгновенным, но крайне неприятным. Казалось, его запихнули в какой-то пыльный мешок, причем узкий и тесный. На память почему-то пришло неведомо где слышанное «тело — темница души». Саша понял, что это не такая уж и метафора.
— Che cazzo vuoi?[68] — раздался голос над ухом.
Ошеломленный стремительными переменами в своем положении и плохо соображающий, Саша все-таки выдавил из себя что-то вроде «non parlo Italiano». Эту фразу ему пришлось выучить, чтобы контактировать с Жиакомо, который имел неприятную привычку посреди разговора переходить на язык Данте и Муссолини.
— Да уж понял, — ехидно заметил невидимый собеседник. — Проверяльщик, что ли, новый?
— С-с-с… — выдавил из себя Привалов.
— Che? Si? Не напрягайся, можешь говорить на своем варварском диалекте. Я тут поставил вполне приличные заклятья перевода.
Саша наконец сфокусировал зрение. Ощущение было, будто смотришь через толстое и пыльное стекло. Привалов снова почувствовал все несовершенство своего тела и тихонько вздохнул.
Но, так или иначе, глаза работали и кое-что показывали. А именно: перед ним сидел — прямо в воздухе, не заморачиваясь сотворением мебели, — невысокий старичок в красном камзоле. Половину лица занимал огромный горбатый нос, более напоминающий клюв. Волосы его — абсолютно седые, серебряные — были собраны в косичку. Картинку завершала аккуратная, будто приклеенная, бородка.
«Бальзамо», — сообразил он, наконец.
Мысли заметались, как тараканы на кухне в момент включения света. Чего ждать от великого старца, было совершенно непонятно. Вообще-то — всего что угодно: Бальзамо был древен, велик и непредсказуем. Однако у Привалова был один козырь — мелкий, но непробиваемый: он думал на русском, а Джузеппе Петрович русского не знал. Поэтому адекватно прочесть мысли Привалова — что с такой легкостью делали все Сашины знакомые — он не мог. Слова о «проверяльщике» это косвенно подтверждали: любой маг на его месте предпочел бы убедиться в полномочиях новоприбывшего самолично, а не задавать дурацкие вопросы. Впрочем, могло оказаться, что Бальзамо видит его насквозь каким-нибудь своим особым способом, а сейчас просто делает вид. Что именно видит и зачем делает — Привалов так и не додумал, потому что человек в красном камзоле заговорил снова:
— Полюса в отсекателе небось переключить хотите? Раньше разводили народец на вершках, а теперь на корешках?
— Кристобаль Хозевич говорил… — начал было Привалов, демонстрируя компетентность.
— Кристобаль Хозевич, — передразнил старик, — вообще многовато говорит. Терпеть не могу этого верткого жиденыша.
На этот раз Привалов испугался и возмутился уже не так сильно. Но достаточно, чтобы Бальзамо это почуял и рассмеялся.
— Что, мелкий, дрожишь? Чую-чую, — наконец сказал он. — Правильно. Тебе евреев полагается бояться. И чем дальше, тем больше бояться будешь. Тебе любой еврейчик — хозяин. Но это тебе. А не нам. Мы-то этих марранов душили-душили…
— К-кого? — попытался было вытолкнуть из горла Привалов. Получилось плохо, но Бальзамо понял.
— Совсем вас истории не учат, — брезгливо сказал он. — Ну ладно, мясу не положено, но ты-то вроде как допущенный? Марраны — это испанские жидочки-выкресты. Втайне ходили в синагоги свои поганые. Испанцам такого добра было не надобно. Инквизиция ими занималась. Я там консультантом работал, помню. Ежели чего — можем повторить.
— Так ведь Кристобаль Хозевич это… сам был Великим Инквизитором… — пролепетал Привалов.
— Этот-то? Инквизитором? Да еще Великим? — Бальзамо усмехнулся. — Совсем вы, ребята, нюх потеряли. Обычным доносчиком он был, на своих стучал. Когда разоблачили — спрятался. Его по всей Европе ловили. В конце концов в Россию сбежал. Местные жиды его приняли. Тогда они на русских царей работали, это потом их британцы перекупили…
Привалов чуть не застонал. Отвратительное слово «жиды» скребло по нервам, а «русские цари» прозвучало как-то совсем нехорошо. Саша поймал себя на мысли, что лучше уж корнеевские матюги, и даже без ж-ж-ж.
— Так, значит, смотрящих отозвали, — продолжал Бальзамо, чем-то гремя. — Кто прощальную речь читал? Американец или англичанин?
Мозг Саши отчаянно тупил и тормозил. Поэтому на вопрос великого старца он почему-то извлек из памяти слова призрака-Януса: «now I take my leave». Произнести вслух он их бы не смог, но Бальзамо воспоминание увидел.
— Вот так и сказал? Вот с такой интонацией? — уточнил он. Мозг Привалова где-то внутри себя сделал что-то вроде кивка, а может, поклона.
— Тогда американец, — удовлетворенно заключил Бальзамо. — Хотя теперь уже без разницы. Нам, палермцам, один хрен… — Он неприятно хихикнул и махнул рукой. — Ладно. Претензии какие есть к моей работе?
Привалов помотал головой. Ему было очень неуютно.
— Ну, в общем, как команду дадут, я полюса переключу. Золотишка только насыпьте. Хлебушек уже весь выдохся, за столько-то лет, — проворчал Бальзамо. — Будет золотишко? Или что у вас там вместо золота? Бумажки зеленые? Лучше с трупов, работать проще…
Привалов пожал плечами, всем своим видом показывая, что он человек маленький и не его это дело. Бальзамо, видимо, понял.
— Мороки-то с вами, мороки… — Старый волшебник потянул за какую-то ржавую цепь и поднял с пола толстенную инкунабулу в черной коже. — Расписывайся, что ли. — Он протянул Привалову кривой кинжал.
— К-кровью? — заикаясь, прошептал Привалов.
— Чем же еще? Давай режь, не копайся, — не терпящим возражений тоном распорядился великий.
Привалов понял, что пропал. Кровь позволяла не только идентифицировать личность человека, но и считать ауру и отпечаток мыслей. Первый же правильный проверяющий, глянув на подпись, немедленно выкупил бы Сашу со в