Как из пелен, прорвутся,
Деревья, с прежней красотой,
Вновь в зелень облекутся;
А мне весна, хоть при́дет вновь, —
Не усладит печали:
Мне младость, резвость и любовь
Навек «прости!» сказали!..
Но нет; приди, весна! — цветы
На травку брось зелену;
Хотя спрямить не можешь ты
Мне спину, в крюк согбенну,
Хоть в свете счастьем мне своим
Нельзя уж наслаждаться,
Так, вспомня прежнее, — чужим
Я буду утешаться.
<1814>, <1821>
106–108. АВТОЭПИГРАММЫ{*}
Любезну Антигону,
Которой прелестьми нас Озеров пленил,
Капнист, чтоб угодить Креону,
В трагедии своей — убил!
1814
Сколь горька участь Антигоны!
Давно убил ее Креон,
А к похоро́нам вновь Капнист со всех сторон
Накликал миллионы
И псов привратных и ворон.
1814
Хотя б никто не знал из целого партера,
Кем в Антигоне нам
Представлена в урок лирическим певцам
Одна холодная, трагическа химера,
То б общий и согласный свист
Всем доказал, что то Капнист.
1814
109. СТИХИ НА ИЗОБРАЖЕНИЕ САФЫ HА АНТИКЕ В ПЕРСТНЕ, НАЙДЕННОМ В ГЕРКУЛАНЕ, НА КОТОРОМ ХУДОЖНИК ВЫРЕЗАЛ ВНИЗУ ЛИРУ И ПЧЕЛКУ, В УПОДОБЛЕНИЕ СЛАДОСТИ ПЕНИЯ САФЫ НА ЛИРЕ С СЛАДОСТЬЮ МЕДА, СОБИРАЕМОГО ПЧЕЛОЮ{*}
С розы собранный, с тимьяна,
Сладок, пчелка! нам твой мед, —
Сафо, миртой увенчанна,
Слаще о любви поет!
Мило нам твое жужжанье,
Как с весной летишь ты в луг, —
Лирных струн ее бряцанье
Нежит более наш слух.
Грации ужалить руку
В гневе свойственно тебе, —
Сафо стрел любовных муку
Ощущала лишь в себе.
Часто, лакомством манима,
В сладких тонешь ты сотах, —
Сафо, ревностью гонима,
В ярых погреблась волнах.
1814 или 1815
110{*}
При переводе слов с чужих язы́ков должно
Нам поступать всегда с разбором, осторожно,
Чтоб тут не вышел вздор и галиматия, —
Ведь о слепом сказать лишь можно,
Что ищет он руки ея.
1814 или 1815 (?)
111. ЖИЛ ЦАРЬ... {*}
Жил царь, и прижил он с царицей три сына и три дочери.
Две старшие красавицы, каких и под небесью нет:
Одна из них — орлиный нос, глаза, как угль, и бровь дугой;
Другая — розов цвет с лилеей, и ряд зубов — как бисерки;
А третья дочь — мала, смугла, с горбом, уродом родилась.
Два старши сыновья — красавцы, удалы, добры молодцы,
А последний — карло ростом, ножки в пядь, башка с котел.
Любовалася царица красотою дочерей,
Сыновьями-молодцами величался добрый царь.
Приходили с сватовством к ним юные царевичи,
Из дальних стран могучие, славные богатыри.
Насмехалися над ними гордые красой царевны, —
Никого себе достойным не считали быть они
И какой-нибудь противный в каждом видели порок:
Тот умен и храбр отлично, да невежлив, неуклюж;
Другой пригож, и мил, и ловок, но зато головкой плох.
С гневом и стыдом съезжали все с двора широкого;
Опустел он многи лета без ожиданных гостей.
Царь с царицей всё ласкались видеть лучших женихов;
Ждать-пождать они царевнам суженых, но ах! — уже
Протекает год за годом, а сватов как нет, так нет.
В одиночестве скучают гордые красавицы,
А добрый царь с царицею, то видячи, грустят, скорбят
И кличем женихов скликают уже из отдаленных стран,
Бессчетно серебра и злата сулят в придано дочерям:
Драгова жемчуга, камений и всяких узорочий тьму,
Но ни один жених не едет на широкий царский двор.
Часто царь грустит с царицей, часто думу думают:
Как бы им к мужьям пристроить постарелых дочерей?
Наконец зовут на терем старших двух своих сынов:
Посылать хотят их в царства, во страны далекие,
Чтоб царевнам обыскали там достойных женихов.
<1815>
112. ОТРЫВОК ПОВЕСТИ ОБ УХОДЕ ИЗ ПЛЕНА ОДНОГО СЛАВЯНСКОГО ВОИНА{*}
Уж едет он дней несколько трудною дорогой,
Проезжает степи дики и пески сыпучие,
Топкие болоты, дебри, горы неприступные.
Вдруг, минувши лес, встречает наводненную реку:
Бурею на ней, как холмы, волны подымалися,
Берега везде подмыты разъяренною струей.
Там не видит он ни брода, ни стружка, ни лодочки,
Ни лодочки рыбачия, ни дощечки тонкой,
Коей мог бы в лютом бедстве жизнь несчастну вверить.
Что же делать? Как спастися? Стал он, призадумался:
Вплавь пуститься бы? Но борзый конь не вынесет его:
Обоим в водах глубоких гибель неизбежная,
А погоня настыгает, — топот слышится вблизи!
Тут решается он — в волю предается божию.
Тяжко воздохнувши, сходит с неусталого коня,
Закидает на блестящу гриву повод шелковый.
«Оставайся, — говорит он, — ты, мой добрый конь!
Исполать тебе за службу, службу верную.
Не увидишь господина своего уж ввек:
Бурны волны поглотят его в струях своих,
Отнесут они труп мертвый в море синее!»
Так сказавши, он в ревущу низвергается реку,
Покрывается волнами и, как ключ, на дно идет;
Там, ударившись о камень, быстринею взносится,
Выныряет, как лучина, верх клубящихся валов.
Конь ретивый со крутого брега в воду мечется.
За конец густыя грывы ухватился витязь мой.
Конь плывет и крепкой грудью режет волны ярые;
Волны ярые свободный открывают путь ему,
И уже он приплывает к берегу отлогому.
10 марта 1815
113{*}
Возможно ли? средь шумна круга,
Где музы, грации, Эрот,
Где рой потешных лишь забот
И вся веселости прислуга,
Вокруг красавиц, в хоровод
Тесняся торопко, друг друга
Толкают, упреждают, жмут
И об отлучных им досуга
Минутно вспомнить не дают, —
Возможно ль, повторю я, статься,
Чтоб в край пустой издалека
Успели мыслью вы промчаться
Для стихотворца-старика?
Нет, этому нельзя поверить.
Чтоб хоть мечтой меня польстить,
Решилась дружба лицемерить
И скорбну истину прикрыть
Обмана милою личиной.
Загна́нным строгою судьбиной
В страну далеку от драгих,
Чтоб в памяти воскреснуть их,
Одна надежда остается...
Что сердце сердцу отзовется.
Но кстати ль мне о том мечтать,
И сей взаимностью отрадной,
Сколь сердце оною ни жадно,
Старик, могу ль себя ласкать?..
Что ж делать, чтобы в пень не стать?
К старинному со мной союзу
Решился б пригласить опять
Сговорчивую прежде музу,
По муза не придет на зов
Уж поседелого пиита —
Пиит хоть тот же волокита
И пламенный из стариков, —
Со всем тем средства нет другого.
Итак, собравшись в трудный путь
По топтаной тропинке, снова
Отважусь стариной тряхнуть,
У музы попрошу покрова,
Чтоб в вашей памяти мелькнуть.
27 января 1816
Обуховка
114. НА КОНЧИНУ ГАВРИИЛА РОМАНОВИЧА ДЕРЖАВИНА{*}
Державин умер!.. слух идет,
И всё молве сей доверяют.
Но здесь и тени правды нет:
Бессмертные не умирают!
18 августа 1816 Обуховка
115. НА ТЛЕННОСТЬ{*}
«Река времен в своем теченьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы».
Так лебедь пел, Пинда́р российский,
Когда готовился уж час,
В полете быстром к гробу близкий,
Взвенеть ему последний раз.
И в миг, как хладною рукою
Уж лиру смерть рвала из рук,
Так громкой он издал струною
Пленительный последний звук.
Из века в век сей звук прольется.
Державин, нет! Всежруща тлень
К венкам твоим не прикоснется,
Пока светящий смертным день
Чредиться будет с ночью звездной,
Пока ось мира не падет, —
Времен над реющею бездной
Венок твой с лирою всплывет.
22 сентября 1816 Обуховка