Есть ада страх и страх стыда.
Наука — хороша,
Но мнимо просвещенье,
Безверье, алчность барыша,
В стесненных городах умов излишне тренье,
Чувствительности утонченье
И роскошь, наконец, — вот сущий нравов яд,
И казни строгие его не истребят!
Когда кто нравственность желает
В народе развращенном ввесть,
Пусть верой совесть исправляет,
Стыдом казнь строгу заменяет,
Отличьем вышним ставит честь.
Зачем, как доблестям, порокам по заслуге
Отличья знаков не дают?
Отре́шенный судья, разжалованный плут,
Призна́нный ябедник — все даже в знатном круге,
Когда звездами не блестят,
Инкогнито хранят,
Ничем от согражда́н не отличаясь честных,
Но им присвоенный наряд
Полезней был бы во сто крат
Отличий разнокрестных:
Людей не столько почесть льстит,
Как явный срам страшит.
Зачем для лютов, наглецов.
Для лихоимцев и лжецов,
Для многомужних, многоженных
Не сшить отличными эмблемами снабженных
Иль шапок, иль чепцов?
«Мне не дали креста — его не заслужил», —
Достойный говорил.
«Так, хорошо, а нам зачем же отказали?» —
Незаслужившие кричали.
«Досадно, у меня по сию пору Анна
На шее не висит», —
Один старик ворчит.
«Твоя печаль мне странна,
Я истинно дивлюсь, —
Молодчик отвечал. — На шею сами Анны,
И бриллиянтами убранны,
Повисли мне, от них, ей-ей, не отобьюсь!»
Зачем в России нет судей,
Хотя сословия их сами избирают? —
Затем, что ложь секретарей
Они лишь исправляют.
Зачем же нету в ней
И предводителей дворянства,
Тож избираемых собратией своей? —
Затем, что служат хоть из чванства,
Но часто из одних кичливых прихоте́й.
Чиновник наставляет
Им голову промеж мечей;
Предводят же таких людей,
Которых он же заставляет
Водить волов иль лошадей.
Хотя злословят часто власть
И правды угнетенье
На счет ее привыкли класть,
Но я по совести дать должен уверенье,
Что с правдою нагой
Одолевал всегда магогов ополченье,
Идя стезей прямой.
К свободе Русь не подросла:
Не гни холодного стекла.
Свободным всяк
Быть хочет,
И так
И сяк
Хлопочет,
Чтоб лишь не на цепи ходить
И не носить колоды,
А своеволья от свободы
Едва ль кто может отличить.
Все подати теперь уравнивать хотят,
А службой дорогой дворян не дорожат.
Купец для своего лишь барыша живет
И завсегда твердит, что деньги любят счет,
А дворянин прямой для общих польз из рвенья
И жизни не щадит, не только что именья, —
Так оба сходную и подать могут взнесть.
Отечеству служить велит дворянам честь.
Наука, воспитанье
И чувств образованье
Предназначаемых детей
К толь важной службе сей.
При скудных оныя окладах и ничтожных,
Издержек требуют едва ли всем возможных,
Так должно ли еще их податьми стеснять,
К промышленности дух высокий унижать?
Чем больше податей у нас казна сбирает,
Тем более свои расходы умножает.
Всё злато и сребро повывели бумажки,
Осталась медь одна: побереги ее
И к вывозу жидам не подавай поблажки
На дневно прожитье.
Набей нам чугуну, медь выменяй на злато
И береги, пока клад накопи́шь богатый.
Тогда бумажки все сбери,
В кусочки подери
И все сожги, как злое зелье,
И, сплавя весь чугун на нужное изделье,
Сребро, и золото, и медь за них отдай,
А денег тряпочных вперед не затевай.
«Вот трудный оборот! — ты скажешь мне. — Не чудно».
Но камень, брошенный в реку, ведь вынять трудно.
Британец — царь-купец, и царь он самовластный;
Купец наш — раб его безгласный,
И лондонский пострел
Рублевик тряпочный унизил, как хотел.
Что делать с сим пострелом?
Займись умелым делом:
Старайся роскошь истребить,
Чтоб в рабстве у купцов не жить.
Сенные двери на Руси,
На старый образец, ты сверху покоси,
Чтоб затворялись сами, —
Устанешь притворять руками.
Разбойника, что жизнь свою
В сем часто ремесле и смерти подвергает,
Закон кнутом карает.
Да чем же будешь сечь разбойника-судью?
1810-е годы (?)
192–234. СЛУЧАЙНЫЕ МЫСЛИ{*}
Добром
Или умом
Ты хочешь отличаться?
Готовься с завистью сражаться:
По гроб она тебя не перестанет гнать;
За гробом — будет прославлять.
Слепые люди называют
Случа́й слепым;
Того не знают,
Что он от бога послан им
Или для искушений,
Чтоб, видя плод сердец движений,
Себя судили по делам,
Или же для благотворений,
Которые внушая нам,
Содействует в них сам.
«Творец, создавши свет,
С тех пор всё отдыхает,
И с тех пор в свете всё само собой идет», —
Филозоф не один так мудро рассуждает!
Как видит, так и толк дает, —
А сам, посеяв семя,
Плода в известно время
Ждет!
Что, если б червяки нас понимать умели?
И если б червяку сказал я: «Червячок!
Чрез две иль три недели
Ты будешь мотылек;
Вот, так сказать, без перьев птичка,
Теперь ты чуть ползешь,
Листочки лишь грызешь,
Но скоро ты уснешь,
Потом, как из яичка,
Из кожи ты своей вдруг вылезешь, вспорхнешь
И новой жизнью заживешь», —
На это что в ответ мне б червячок сказал?
«Когда б филозоф был... то б что? — Захохотал».
Коль сделаешь добро не смей желать признаться:
Знай, бог
Тебе помог,
Ты не украл лишь подаянья.
Но сделав зло,
Добром воздать старайся,
Не то — так опасайся,
Чтоб за тобой не побрело,
Что от диявола пришло.
Людей я видел много,
Что гнев судьбины строгой
Легко сносить могли,
А счастья не снесли!
Коль глупость сделаешь, советую признаться,
Но чтобы кой-как оправдаться,
Не говори: «Я думал...» Всяк
Подумает, что ты — не наобум дурак.
Одним язы́ком нас владыка,
Двумя ушами одарил.
Зачем? Догадка невелика:
Чтоб больше слушал ты, а меньше говорил.
Сказавши глупость, бойся речь
Пресечь,
Чтоб самому себе напрасно не осетить,
Но остроумнее ее старайся длить:
Чтоб не заметил тот, кто мог бы не заметить;
Заметивший чтоб мог забыть.
Не нужны сильному похвалки;
Не говори: «Побью», — ведь два конца у палки.
И слабый враг
Спихнет в овраг,
А сколько вадобно иметь друзей в ту пору,
Чтобы подняться в гору!
Не много надо, чтоб прожить,
Но много, чтобы жизнь сносить!