пользу Майкова, как полагает M. M. Гуревич: поэт не вступал в споры с Сумароковым.
В 1763 году Майков напечатал свою первую ирои-комическую поэму «Игрок ломбера». Она имела большой успех, и при жизни автора вышла еще дважды — в 1765 и 1774 годах. Поэма эта, для нынешнего читателя требующая значительных пояснений, была принята с живейшим интересом, потому что карточная игра составляла ежедневное занятие дворянского общества и стихи, содержавшие описания партий, казались приятной и острой новинкой. Ломбер получил широкое распространение, шли споры о том, какие виды игры следует предпочитать, насколько правы те, кто играет «поляк», неизвестный французским законодателям ломбера, и т. д.
Ирои-комический элемент поэмы заключается в том, что Майков описывает обычную партию картежной игры, уподобляя ходы игроков сражениям, знаменитым в древности. Исторические и библейские персонажи, изображенные на фигурных картах, позволяли ему это делать. Так, червонная дама, нарисованная в виде Юдифи, вызывает воспоминания поэта об Олоферне, убитом ею. Показывая игрока, высоко занесшего руку с картой, которой он отбирал взятку, Майков сравнивает его с Ахиллесом, напавшим на троянские полки. Бубновый король Цесарь уподобляется Плутону, увлекающему в ад Прозерпину.
Майков не склонен порицать картежную игру вообще, он далек от осуждения картежников, как людей, которые растрачивают свое время и деньги, хотя говорит, что «игра нередко нас и в бедство может ввесть». Нужно уметь играть осторожно, не зарываться, не надеяться на счастье. Эту истину открывают неудачливому Леандру три адских судьи в подземном царстве: «Поди, и только лишь воздержнее играй...» Мораль небольшая, но, что и говорить, весьма практическая.
«Нравоучительные басни» Майков издал через пять лет после выхода двух книг сумароковских «Притч» (1762), и в этом жанре они были для него примером. Басни писали Кантемир, Тредиаковский, три басни сочинил Ломоносов, несколько произведений такого рода были помещены Херасковым и Ржевским в журналах Московского университета, и этим традиция ограничивалась. Сумароков и Майков сообщили дальнейший ход развитию русской басни, сблизили ее с фольклором, закрепили за басней стихотворный размер — вольный ямб вместо шестистопного александрийского стиха, — и в результате их трудов Крылову открылась прямая дорога к его басенному творчеству.
Майков перелагает басни древних авторов — Федра, Эзопа, Пильпая, кое-что берет у датского баснописца Гольберга, пользуясь русскими переводами этих авторов и не ставя перед собой задачи точно следовать оригиналам. Он дополняет изложение подробностями, иногда меняет обстановку, действующих лиц, сокращает или развивает текст по собственному разумению. Басни его включают намеки на русскую действительность, и слог их насыщается народными речениями и образами, почерпнутыми из устной словесности.
В. И. Чернышев утверждал, что басни Майкова «написаны хорошим литературным языком, в котором славянский элемент соединяется с русским, и самые чистые славянизмы встречаются рядом с самыми простонародными областными выражениями»[1]. При этом исследователь заметил, что для XVIII столетия точное разграничение славянского и русского языков бывает затруднительно, ибо то, что кажется людям XX века славянизмом, в свое время входило в общепринятый словарный состав. С лексической стороны язык Майкова характеризуется частым употреблением народных слов, многие из которых существовали в разговорной речи эпохи и лишь позже вышли из обращения. Иностранных слов у Майкова в баснях очень мало, и все они либо принадлежат к числу обрусевших (ад, сатана, солдат, манера, ноты, натура), либо обозначают новые понятия (тиран, стоик, сатира).
В баснях Майкова заметны идеи дворянского либерализма, как они трактовались Паниным, Сумароковым и их друзьями, к числу которых принадлежал и наш поэт. Он пишет, например, о том, что лягушки, недовольные своим царем-чурбаном, просят его заменить:
Он наших бед не ощущает,
Обидимых не защищает.
Пошли ты нам царя,
Который бы, на бедства наши зря,
И царство управлял, как кормщик правит судно...
В ответ Юпитер посылает им аиста — и «не осталося в болоте ни лягушки». Басня Майкова предостерегает тех, кто все свои надежды возлагает на самодержца. Не спокойнее ли жить с царем-чурбаном?!
Конь «знатной породы», купленный задешево, потому что способен был только возить воду и навоз, потребовал хорошего обращения с собой, ссылаясь на именитую родню — Пегаса и Буцефала.
Хозяин вдруг пресек речь конску дубино́ю;
Ударив по спине,
Сказал: «Нет нужды мне
До знатнейшего роду;
Цена твоя велит, чтоб ты таскал век воду».
Происхождение человека не может влиять на его место в обществе, оно должно определяться личными достоинствами каждого и не зависеть от знатности предков. Эту мысль, не раз высказанную Сумароковым, вполне разделяет Майков. Но в то же время он, подобно Сумарокову, считает, что сословные перегородки не следует разрушать, и в басне «Общество» говорит:
На свете положен порядок таковой:
Крестьянин, князь, солдат, купец, мастеровой
Во звании своем для общества полезны,
А для монарха их, как дети, все любезны.
В оригинальных баснях Майкова достается подьячим, неразумным дворянам, жадным господам («Вор», «Детина и конь», «Господин со слугами в опасности жизни», «Вор и подьячий»).
С художественной стороны басни Майкова еще далеко не совершенны. Поэт не владеет необходимой краткостью, выразительностью изложения. Его рассказы уснащены лишними деталями, справками, которые задерживают развитие сюжета. Известный совет Хераскова: «Чистите, чистите, чистите ваши стихи!» очень годился бы Майкову, чьим произведениям порой можно пожелать более тщательной отделки. Поэт не прочь срифмовать: злаго — сыскало, вместо холмы́, дары́, добы́ча, яныча́р — ставит хо́лмы, да́ры, до́бычь, яны́чар и т. д. Иные фразы построены столь запутанно, что как бы нуждаются в переводе:
Народ мой образ есть морския тишины,
Которо, укротясь после жестокой бури,
Поверхность кажет нам подобною лазури...
Но во времена Майкова слог его вполне выдерживал требования, предъявлявшиеся к литературному языку.
Расцвет литературного творчества Майкова наступил в конце 60-х — начале 70-х годов, пришелся на годы русско-турецкой войны (1768—1774), на события которой Майков часто откликался.
Россия воевала с Турцией в 1735—1739 годах, когда была взята крепость Хотин и Ломоносов написал об этом оду, положившую начало новому русскому стихосложению. Война закончилась мирным Белградским договором, согласно которому Северное Причерноморье и Кавказ почти целиком оставались за Турцией. Такую границу Россия не могла считать установленной окончательно — она была невыгодна и опасна. Крымом владели татарские ханы, подчинявшиеся турецкому султану. Они совершали разбойные набеги в Приазовье и на Украину. Россия не имела портов на Черном море, и отсутствие их затрудняло вывоз хлеба, задерживало развитие сельского хозяйства на черноземном юге страны.
Европейские державы после побед русской армии в Семилетней войне опасались ее возросшего могущества и потому искали силу, способную ей противодействовать. Английские, французские, прусские министры настраивали Турцию против России; обещая военную помощь и деньги. Интриги велись также в Швеции и Польше.
Год 1768 показался турецкому султану благоприятным для войны, ибо русское правительство было серьезно занято польскими делами. Под нажимом Екатерины II в Польше удалось установить гражданское равноправие православных и католиков, что вызвало сильнейшее недовольство польской реакции. Противники этой реформы опубликовали в г. Бара свои призывы к защите «вольности и веры» и подняли вооруженный мятеж. Для борьбы с Барской конфедерацией, объединившей магнатов и шляхту, были направлены русские военные силы, и открытие второго фронта на юге требовало от страны крайнего напряжения.
Когда началась война, Екатерина учредила под своим предводительством Военный совет, исполнявший роль Главного командования. Были созданы две армии. Во главе 1-й поставили генерал-аншефа князя А. М. Голицына. В его войсках насчитывалось более 80 тысяч человек. 2-ю армию, вдвое меньшую по численности, принял генерал-аншеф П. А Румянцев, опытный полководец, стяжавший немалые лавры в Семилетнюю войну. Ему приказали только не пускать турок в Крым и быть готовым помочь 1-й армии. Такое назначение Румянцева объяснялось тем, что Екатерина его не любила: он в свое время помедлил с признанием ее императрицей и вообще казался слишком самостоятельным.
Робко задуманная и плохо проведенная Голицыным летняя кампания прошла неудачно для русского оружия, хотя и турки успехов не имели. Неспособность Голицына стала очевидной, и Екатерина, скрепя сердце, согласилась отстранить его от должности и назначить командующим 1-й армией Румянцева. Во 2-й армии его заменил генерал-аншеф П. И. Панин.
Успехи объявились быстро. В начале сентября 1769 года турецкая армия потерпела на Днестре крупное поражение, и крепость Хотин была оставлена. Русские войска, развивая наступление, заняли Бухарест и Яссы. В летнюю кампанию следующего, 1770 года 1-я армия одержала блестящую победу над турецко-татарским войском на реке Ларга, почти не понеся потерь, затем на реке Кагул у Траянова вала разгромила 150-тысячную турецкую армию и захватила крепости Измаил, Килию, Аккерман. Тем временем 2-я армия осаждала Бендеры и в ночь на 15 сентября штурмом, стоившим ей многих жертв,