{*}
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Христиерн, тиран, владеющий Даниею и Швециею.
Кедар, полководец Христиернов.
Адель, наперсник Кедаров.
Зафира, княжна, остаток рода прежних шведских правителей.
Росслав, полководец российский в плену у Христиерна.
Любомир, посланник российский.
Воины Христиерновы.
Народ.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Участие в твоей я горести примаю,
Но странна таинства сего не понимаю,
Чем твой геройский дух толь тяжко удручен;
В сияньи славы ты, тоскою омрачен,
От кликов радостных народа убегаешь
И посреди торжеств грустишь и воздыхаешь.
Отечество, тобой избавленно от бед,
Иль малу мзду твоей заслуге подает?
Кто чувствует себя быть славы недостойным,
Тому среди торжеств удобно ль быть спокойным?
Что слышу? — кто ж тебя достойней может быть?
И не твоя ль рука умела низложить
Воздвигшихся на нас злодеев горделивых?
Не ты ли отвратил набег сармат кичливых?
Не ты ли нас, Кедар, от ига плена спас?
Или неправеден победы звучный глас?
О ты, которого усердию вверяюсь!
Адель! познай, чем я толико сокрушаюсь. —
Ты видишь, славою взносим я к небесам,
Но, в сердце стыд нося, себе я гнусен сам.
Речь каждая мое сугубит изумленье:
Герою ль чувствовать позора угрызенье!
Спасителю граждан!
И вся сия страна,
Сии великие дая мне имена,
Обманывается, Адель, тебе подобно.
Рушение врагов, на нас восставших злобно,
Победы слава, чем Стокгольм в сей день гремит, —
Могу ли изрещи... не мне принадлежит!
Кому же, государь?
Плененному Росславу!
Адель! его на мне, его ты видишь славу.
Сей росс, к которому я дружество питал,
Противный росс теперь врагом мне лютым стал.
Ты помнишь, как сей вождь российска славна войска,
Влекомый пламенем стремления геройска,
Изранен, весь в крови, во узы шведов пал
И, умираючи, сражатися престал.
Дивяся мужеству и храбрость почитая,
Чтоб исцелить его, старанье прилагая,
От края гроба я несчастного отвлек;
Но к гибели моей его спасал я век!..
Доброт его души непобедима сила
Твердейшей дружбы нас союзом съединила.
Се добродетели всесильно торжество!
Казалося, я в нем зрю неко божество.
Его великою душою восхищенный,
С ним дружбу славой чтил я, роком ослепленный.
Ты помнишь, как наш царь, свирепый Христиерн,
Имея в ярости коварствами дух черн,
Несчастье пленника тягча своим гоненьем,
То таинство извлечь старался принужденьем,
Которое герой российский сохранял
И муки злейшие и смерть в ничто вменял.
Что тайну от него наш царь познать желает,
То вся сия страна равно со мною знает;
Но в чем то таинство, того священный вид
И от Аделевых очей равно закрыт.
Я другу моему всего себя вручаю.
Познай то всё, что я с царем единый знаю.
Тиранов храбрый враг, неустрашим Густав,
Спасти граждан или умрети предприяв,
Скрывался в странах, в России заключенных,
Росславу одному лишь только откровенных,
Чтоб верну помощь дать отеческой стране,
Против тирана гром готовит в тишине;
А лютый Христиерн, свое предвидя бедство,
В познаньи тайны сей себе лишь видит средство
Тогда б он мог врага коварством погубить,
А после б силою и россов подавить;
Но, шведов ревностью к Густаву устрашенный,
Не смеет он разить, на россов огорченный.
Он знает: если меч в Россию принесет,
Густав вослед себе всё войско увлечет.
Блаженство россиян в сей тайне заключенно,
И наше торжество над ними несомненно,
Когда бы сей Росслав, гонений не стерпя,
Густава мог открыть, страданью уступя.
Но тверд, неколебим сей камень бед в пучине,
Не содрогался, противяся судьбине,
Гремящи над главой он тучи презирал
И волны ярости ногами попирал.
Чтоб друга прекратить ужасные напасти,
Просил царя его моей предать я власти.
«Ты видишь, государь, — я так ему вещал, —
Что твердый дух его под бременем не пал;
Но часто тот, кого и смерть не ужасает,
Приятству дружества и ласке уступает».
Вторично друга я избавил моего:
Темница — был мой дом, а узы — честь его.
Но между тем сармат свирепое стремленье,
С собою в Швецию влеча опустошенье,
Простерло до царя смятение и страх;
Потрясся Христиерн на троне в сих стенах.
Кедара одного своею чтя отрадой,
Царь трона своего меня избрал оградой.
Я с войском выступил, Росслава взяв с собой.
Почто я сделал то? — Гонимому судьбой,
Мне легче было бы на том кровавом поле
Попранным зреть себя во гробе иль в неволе! —
О, рок! о, грозный рок! свершити не могу...
Победу уступить я должен был врагу.
Но лютый друг Росслав, геройским полон жаром,
Упавшим на меня обременен ударом,
Унылых ратников надеждою, стыдом
Ко славе обратя, свой страшный кинул гром.
Во мраке нощи скрыт, в победе безопасна,
Рассеял, разметал сего врага ужасна.
И сам начальник их от плена не избег,
Который огнь войны кровавыя возжег.
Величье скромностью своею возвышая
И унижением Кедара утешая,
Блеск славы своея Росслав от всех сокрыл
И, войско обманув, ему меня явил,
Сиянья своего лучами окружение,
Но в сердце лютой тьмой позора помраченна.
Я зляе всех сармат Росславом поражен.
Злодеем он в уме моем изображен.
Так злобу он привлек, явя тебе услугу?
И можно ль ненависть за то питати к другу?
Могу ль его любить, всечасно трепеща,
И раболепствуя и милостей ища?
От слова странника, в плененьи заключенна,
Вся слава может быть в минуту помраченна.
Но кто толико мог великодушен быть,
Чтобы тебе свою всю славу уступить
И имя вечности твое во храм поставить,
Восхощет ли тебя тот самый обесславить?
О том, что дружество соделало его,
Кто ныне знает?
Я; довольно и сего.
Но сердца глубину льзя ль смертного измерить!
И кто и сам себе из смертных может верить?
В волнении страстей колеблясь, человек
По ветрам счастия всегда свой правит век.
Пример тому Адель во мне возможет видеть:
Ты мнил ли, чтоб я стал Росслава ненавидеть?
И кто возможет знать, что, дружбу отменя,
Открывши всё, Росслав не погуби́т меня!
Кто знает, может быть, уже в сию минуту,
К паденью моему готовя пропасть люту,
Перед Зафирою являет весь мой стыд
И славу ей свою и мой позор твердит;
Ругаясь мной, собой то сердце наполняет,
Которым обладать Кедар вотще желает!
Что слышу, государь!
Лютейшей страсти глас!
Я жертва горестна Зафириных зараз!
Прельщаться сей княжной — какое дерзновенье!
Или, снедая ввек в молчании мученье,
Бесплодно хочешь ты сию княжну любить,
Котору царь судил своей супругой быть?
Ты ведаешь его к Зафире пламень страсти;
Страшися раздражить его жестокость власти, —
Ты знаешь злость его.
Лютейший он тиран,
Но, гром бросая, сам им может быть попран.
Зафира славного сего остаток рода,
К которому любовь питается народа.
Стыдящий тяготой своей монарший сан,
Низринется с рамен народа истукан,
Коль, власти пожелав, княжна граждан подвигнет.
А может быть, Кедар блаженства и достигнет.
Я знаю, как тиран Зафире нестерпим;
Ты знаешь, как Кедар народом стал любим. —
Но что вещаю я! О, страшная преграда!
Росслав! в погибели твоей мне вся отрада!
Росслав, я знаю то, к Зафире мысль стремит!
Не ошибаюся, хотя мой враг таит.
В Зафире и самой я, к муке нестерпимой,
Призна́ки зрю к нему любви неодолимой.
Против него угроз тирановых в часы
Зрел ужасом ее затменные красы.
Спасать его ее старанья торопливы,
Вздыханья, взоры — всё — свидетели нельстивы,
Что мил Росслав, что мне затворен к счастью путь,
Что должно острый меч в его вонзити грудь.
Мне должно ли губить, теперь Адель то знает,
И слава и любовь мне то повелевает.
Се время мне к тому удобно настоит.
Уже против него тиран опять гремит.
Но должно, злобу скрыв, мне дружество казати
И, обнимаючи, Росславу грудь пронзати.
Се он; Адель, поди и всё ты примечай
И тайну страшную во сердце заключай.
Чем друга моего я вижу зрак смятенный?
Грущу, отечества драгого отчужденный.
Российскую страну в плачевны дни сии
Объемлют зависти ужасныя змии.
Европа, будуще ее величье видя,
Трепещет, в ней свою царицу ненавидя;
И чтоб пожрать ее, смущая тишину,
Отвсюду к ней влечет кровавую войну.
В те дни, когда мечи моих граждан блистают,
Несчастного меня оковы отягчают.
Сколь горько мне! Герой то может ощущать,
А друг мне способы с свободой к славе дать;
И если я просить тирана устыжаюсь,
К герою с просьбою спокойно обращаюсь.
Герою!.. Мне ль сии пристойны имена?
Тебе спасением должна сия страна...
Коль в ревность к Швеции долг дружбы превращаешь,
То знай, Кедар, ты тем Росслава унижаешь.
Все готфы для меня и царь твой ничего,
А делал всё Росслав для друга своего;
Сражался не за них я, готфов гром бросая, —
Я спас сию страну, Кедара лишь спасая.
Победа славная!..
Тебе принадлежит.
Усердья моего не превращай мне в стыд,
Не устыжай меня, твердя мою услугу:
Тот должен тем себе, кто чем обязан другу.
И если вольность я тобой приобрету,
Не милостью твоей, но должностью сочту.
Пребуди о моем уверен попеченьи:
Потщусь скончать твоей неволи огорченьи;
Но если вольность я и возвращу тебе,
Ты будешь ли за то благодарить судьбе?
И не останется ль чего во здешнем граде,
Что огорчит тебя свободы во отраде?
Когда возможет росс отечеству служить,
Что росса, государь, удобно огорчить?
Зафиры о тебе усердные старанья,
В час бед твоих ее сердечные страданья,
Те вздохи горестны, те слезы, трепет сей —
Свидетели, что мил герой российский ей.
Душ нежных чувствию, к несчастным состраданью,
Сему толь редкому во смертных дарованью,
Которое людей со божествам равнит,
В Зафире, государь, даешь иной ты вид;
И, милосердие во слабость превращая,
Ты унижаешься, Зафиру унижая.
Но ты восторги те или возмог забыть,
С которыми привык о ней ты говорить?
Восторги те, мой друг! мне ясно изъявляют,
Что тщетно от меня твои уста скрывают.
Не отрицаюся, я ею восхищен
И добродетелью и красотой прельщен!
Почто Росславовых очей ты не имеешь,
Чтоб зреть красы... но ты трепещешь и бледнеешь.
Я трепещу!.. но знай, сей трепет о тебе
Я друга моего в ужасной зрю судьбе
И ужасаюся, твои предвидя бедства.
Княжною обладать нималого нет средства:
Лютейший к ней тиран кровавый дух стремит.
Спокоен будь; Кедар Росслава мало чтит,
Коль страстию его лишенна мнит покоя.
Тиранка слабых душ, любовь — раба героя.
Коль счастья с должностью не можно согласить,
Тогда порочен тот, кто хочет счастлив быть
Се добродетели единые законы.
Неодолимые меж нами суть препоны:
Я помню честь и долг; хоть смертно я горю,
В Зафире я княжну врагов российских зрю.
И если б днесь ее и было сердце вольно,
Чтоб пламень погасить — я росс, — сего довольно.
Дивяся твердости я духа твоего,
Иду освободить я друга моего.
Пребудь спокоен.
Нет, прешел мой век спокойный.
Что сталося со мной? Зафира!.. Недостойный!..
Когда отечество зрю и пагубной судьбе,
Я млею!.. Я горю!.. Я гнусен сам себе!..
Мне, в сердце чувствуя порочное полненье,
Во узах ощущать любовно утешенье!
В разлуке с сей страной мне горесть обретать!
Мне вольности моей хотеть и трепетать!..
Россия! я твои в сей час внимаю пени:
Ты больше не Росслав, Росслава нет и тени!
Оставь терзающи меня мечты сии —
О долг! отечество! о боги вы мои!
Не будет вредно вам Росславово смущенье.
Его страсть — новое вам жертвоприношенье...
Но трепещу! — кто? я! который брани в час
Без робости внимал ужасный смерти глас;
Который на ее окровавленном лоне,
Стремясь возлюбленных граждан ко обороне,
Спокоен, лютости ее одолевал
И к гибели с мечом, как к пиршеству, ступал.
Я ныне трепещу, от страха содрогаюсь
И жертвовать, увы! любовью ужасаюсь...
Чтобы спастись или чтоб меньше хоть страдать,
Мне должно от очей Зафиры убегать;
Я зрю ее; беги, беги, Росслав несчастный!
Се твердости твоей единый враг опасный.
О храбрый росс! почто от глаз моих бежишь?
И что ужасного в лице Зафиры зришь?
Или тебя когда враждою огорчала?
Я плена твоего оковы облегчала;
Противяся твоей погибельной судьбе,
Ты знаешь, трепеща, старалась о тебе.
Я знаю, жизнию Зафире долженствуя...
Но я, тебе мои заслуги описуя,
Не благодарности желаю от тебя:
Тебя спасаючи, спасала я себя.
Чту должностью хранить гониму добродетель.
Провидяще сердца́ мне небо в том свидетель,
Какие чувствия мой дух к тебе хранит:
Ты — по отечестве — мне в мыслях первый вид.
Так, сча́стливей была б твоей я согражданкой.
Почто не рождена Зафира россиянкой? —
Но нет, не возмогла б я радости вкушать,
Всем жертвуя тебе, тебя от бед спасать.
Но пленник стоит ли безмерных толь щедрот?
России посвящен навеки мой живот,
Супругою ты здесь царю обетованна;
На трон восходишь...
Мне супругой быть тирана!
Погибни сей престол, когда мне скиптр приять
За то, чтоб сердце мне мучителю отдать.
Пустыня и Росслав — вот счастье выше трона.
Твое мне сердце — трон, твоя любовь — корона.
Любовь моя и жизнь, Росслав, мне то равно.
С тираном трон и гроб несчастной мне одно.
Познай по сем, познай, колико я страдала:
Когда тебе рука злодея угрожала,
Когда отверстый гроб я зрела пред тобой,
Я расставалася тогда, не ты, с душой;
Все страхи за тебя и муки ощущала;
Ты бодрствовал, а я рвалась и умирала
И, помощи прося лишь только от небес,
Не смея и рыдать, снедала горесть слез.
В тиране возбудить я ревность опасаясь,
Носила в сердце смерть, спокойною являясь.
Бессильна сокрывать я страсти пламень злой,
Порочна, может быть, кажуся пред тобой;
Но ежели княжну любовь уничижает,
Душа Росславова Зафиру оправдает;
Превышу всех царей, спряженная с тобой:
Царями полон свет, но где Росслав другой!
Что слышу? трон забыв, ко пленнику нисходишь;
Какие радости в твоей любви находишь?
Коль любишь ты меня, — счастливой умереть.
Иль бедствия страшного не можешь ты узреть,
Которое тебе...
Росслав любить страшится?
Страшусь. Чем более мой дух к тебе стремится,
Тем боле я стремлюсь огнь страсти истребить.
И мне ли, жертвою граждан родяся быть,
Забыв отечество, любовию пленяясь,
Законной ярости тирана подвергаясь
И страстью помрача мою невинну кровь,
Не за отечество умрети, за любовь?
Пускай за общество тиран разит Росслава,
Тогда последует во гроб за мною слава;
За добродетель я умру, не за порок;
Унизится тиран, он сколько ни высок;
Невинность погубя, на троне потрясется;
Превыше трона гроб Росславов вознесется.
Иль думаешь, что я могу тебя любить
На то, чтобы тебя любовью погубить?
Что на опасности твои я не взираю?
С тобою для тебя порфиру презираю;
В отечество твое последую тебе,
С Росславом буду жить, угодно где судьбе!
Ответствуя любви твоей любовью равной,
Я должен пред тобой открыть сей путь бесславный,
В который страсть твоя тебя стремится влечь;
Надежду хочешь ты граждан твоих пресечь,
Которая в тебе единой им блистает;
Зафира гибель здесь на троне оставляет.
Что сделать я могу?
Во твердость облещись!
И с мужеством на трон твоих отцов взнестись.
Когда достойною Росславу я кажуся,
Готова на престол и смерти не страшуся.
Хотя ужасная опасность мне грозит,
Отважуся на всё, мне то Росслав велит.
В сей час я устремлюсь к усердию народа,
Явлю возлюбленна ему остаток рода
И, для тебя и жизнь не ставя за урон,
Взнесуся на престол, чтоб дать герою трон.
Чтоб я, забыв в себе российска гражданина,
Порочным сделался для царска пышна чина!
Отечество мое чтя выше и тебя,
Могу ль его забыть я, троны возлюбя!
Пускай престола блеск гордыню обольщает,
Без добродетели корона помрачает.
Росславу царский трон бесславье навлечет,
Вселенна обо мне с презрением речет:
Се царь, любовию на чуждый трон взнесенный,
Неверный гражданин и властелин презренный,
Ни готф, ни росс, любви не могши одолеть,
И столько твердости души не мог иметь,
Чтобы, презря венец, быть обществу полезным.
Еще сей горести к моим судьбам преслезным
Недоставало мне, чтоб лютая. любовь,
Зафиры бедственной воспламеняя кровь,
Во сердце к ней того рождала отвращенье,
В ком в свете для нее едино утешенье.
Противна я тебе! на что ж мне больше жить?
Не оскорбив меня, то можно ль вобразить?
Кто? ты противна мне? о, слово преужасно!
Ах, если б я возмог открыта сердце страстно,
Когда бы в грудь мою проникнуть ты могла,
В каком бы торжестве себя ты обрела!
Узрела б...
Окончай, сверши мое блаженство.
Узрела бы любви позорно совершенство;
Увидела б, как твой прелестный взор — о, стыд! —
То всё мрачит, что мне мой строгий долг велит.
Увидела б, как кровь на сердце замерзает,
Когда отсель меня Россия отвлекает.
России отчужден — сим страсть мою измерь, —
Тобой крушуся я, — довольна ль ты теперь?
Уж глас граждан моих во сердце сем слабеет;
Быть россиянином уже Росслав робеет;
Но ты не торжествуй, любови слыша глас:
Что внемлешь ты теперь, в последний слышишь раз.
В последний! а меня любовью уверяешь,
А сам, а сам мою ты смерть определяешь.
Не смерть, но славу.
Ах! какая слава то!
Несчастной без тебя вселенная ничто.
Часы, в которые с тобою мне не быти,
Из жизни я моей желала б исключити...
В последний раз ты мне любовь твою явил,
Но сердца моего ты тем не истребил,
Во гробе только лишь оно тебя забудет;
Мысль каждая моя — Росслав единый будет.
Как станет смерть смыкать моих зеницы глаз,
И я тогда «люблю» скажу в последний раз.
Увы! в сей самый час ты то должна сказати!
Итак, в сей час должна Зафира умирати?
Живи — родясь красой тирана укротить,
И долг и честь тебе повелевают жить,
Гражданам жизнь твоя нужна; ты, помня славу,
Храни дражайший век.
Не нужен он Росславу!
Ты плачешь? ах, престань мне сердце раздирать,
Которо уж собой не может обладать.
Ты плачешь! я мятусь... Ты плачешь!.. я страдаю...
Россия, зри мой стыд, зри, как ослабеваю!
Но, ах! доколь еще Росславом быть могу,
Прости, я не тебя, но сам себя бегу.
Постой, Росслав драгой!.. В моей безмерной страсти
Какие, рок! себе предвижу я напасти!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Какое счастие, неожида́нно мной!
Зрю росса в сих странах, зрю друга пред собой,
Во славе нашего подателя закона,
Несуща на себе величье росска трона.
Сомненья нет, сего послания вина
С надеждою души Росславовой равна.
Хотя ты, зря меня, веселие вкушаешь,
Но будешь радостней, когда вину познаешь
Сего нечаянна посланья моего.
Обрадуй росса ты и друга своего.
Уже ль, победой мы на верх взнесенны славы,
Возможем предписать врагам свои уставы?
Уже ль Россия зрит главы согбенны их
Во прахе, в трепете у страшных ног своих,
И Любомир принес ее гремящу волю?
Россия может ли иметь толь славну долю
Когда Росслав от ней далеко отлучен,
Когда ее герой во узах заключен?
Ты унижаешь тем российских храбрых воев:
Колико сограждан, толико там героев.
Ты ведаешь то сам; но что ж виной тому,
Что прислан росс предстать тирану моему?
Зачем, о небеса! я вижу Любомира?
Или... я трепещу!.. или просити мира?
Ни мира, ни войны, — Росслава одного.
Смущенный тягостью несчастья твоего,
Наш князь, не как сии цари высокопарны,
Владыки гордые, друзья неблагодарны,
Которые за кровь, пролитую за них,
Довольной платой чтут для подданных своих,
Коль око возведут на них благоприятно, —
Имея сердце наш властитель непревратно,
То помня и в твоей несча́стливой судьбе,
Чем он и общество обязаны тебе,
Чтоб друга своего из бедства искупити
И чтоб отечеству героя возвратити,
Прислал меня сюда то всё врагам отдать,
Что храброю рукой Росслав возмог отъять.
Он грады твоему тирану предлагает,
А от него тебя единого желает.
Что слышу! за меня он грады отдает,
Чтоб гражданина спасть, отмещет плод побед
И, уступая верх над россами без брани,
С прошеньем ко врагам простер с престола длани.
О Христиерн! О ты, свирепейший тиран!
Как много злостью я твоею ни попран,
То всё ничто; лишь тем мне муки приключаешь,
Что ты сей стыд нести мне с жизнью оставляешь.
Причины не могу отчаянья понять
Ты росс, а ты того ж не можешь ощущать.
Ты росс, а князю ты того не мог представить,
Колико может тем от трон свой обесславить.
О, стыд отечества! Монарх, свой долг забыв
И сан величия пристрастьем помрачив,
Блаженству общества меня предпочитает
И вред России всей в очах вельмож свершает.
А вы, отечества избранные щиты, —
А паче, Любомир, и ты, мой друг, и ты! —
Не общество в предмет поставя, князя волю,
Охотно низости подвергли россов долю.
В могуществе своем трепещущи рабы,
Достойны ль вы своей блистающей судьбы?
Но если б сам Росслав, героя чтя во друге,
Имея долг воздать отечеству заслуге,
Во совещании был должен избирать,
Спасти — иль общество для польз его предать;
Вспомоществуемый монарха состраданьем
И общества всего усерднейшим желаньем,
Сего героя гроб отверстый запереть, —
Что б другу своему назначил?
Умереть!
Я друга своего тем только б обесславил,
Коль общества во вред ему бы жизнь оставил...
Но князь за что меня, за что так мало чтит,
Что в дар отечеству мне жизнь отдать претит?
Иль мыслит он, что так мой дух ослаб в плененьи,
Что дни мои могу влачить в уничиженьи,
Что жизнь могу сносить, отечество предав? —
Росслав я в лаврах был — и в узах я Росслав.
Или предательством то может быть сочтенно?
Что князь тебе велит, то должно быть священно.
Как кровь за общество мне лить повелевал,
Ты знаешь, как я то́ священным почитал.
В награду он за то о друге сожалеет,
Он жизнь тебе дает...
Он права не имеет!
На троне истину и милости храня,
Когда б я винен был, спасти б он мог меня.
На человека он как человек взирая,
Возмог бы, строгости законов умеряя,
Виновному свою щедроту изъявить
И сожалением Росслава посрамить;
Но в жертву общества назначен я судьбою;
Россия! ты должна торжествовати мною;
Тут власть молчит, и я из власти исключен,
Лишь добродетели единой посвящен.
Ничто меня, ничто не может свободити.
Не может повелеть мой князь мне подлым быти. —
Жалеет друга он, ввергая друга в стыд,
Он жизнь диет. — Почто умрети не велит!
Тогда бы и, сие услыша поколенье,
К Росславу бы ого познати мог почтенье;
Когда мой князь мне рек: «Умри ты так, как жил», —
Тогда б он мне, тогда б по-царски другом был.
Советы, может быть, я важны прерываю,
Но шествие царя к послу я предваряю.
Мой князь, предубежден величием твоим,
Не мыслит, чтобы он был в подданном гоним;
Чтоб готфов сильный царь, со россами спираясь,
Не могши их попрать, во гневе унижаясь,
Во гражданине им едином отомщал
И над Росславом бы весь гром свой истощал.
Величию царя то было бы не сродно;
Почто ж томить его в плену тебе угодно?
Почто? за то ль, что он, ступая славы вслед,
Отечество свое возвысил тьмой побед,
Что имя заслужил российского героя?
Он должность исполнял, напасти готфам строя.
Кто за отечество падет с победы в плен,
И от самих врагов тот должен быть почтен.
Что князю твоему впутает дерзновенье
Предписывать хранить мне к узникам почтенье?
Иль слабые его успехи надо мной?
Но то, что начато, не кончено войной.
Еще на троне я, еще повелеваю,
И кроме я моих законов здесь не знаю.
Кто мне осмелится уставы подавать,
Кто?
Человечество, коль можешь ты внимать
Священный глас его, самих царей судящий.
Я слышу гнева глас, продерзностных разящий.
Сей гнев, предерзостных готовый поражать,
До трона росского не может досягать,
И меч твой россиян еще не устрашает.
То ведает весь мир, и Христиерн то знает.
Я знаю, дерзостный! но вскоре, может быть,
С мечом пред воинством я то могу забыть.
Оставим, государь, могущей рока воле
И храбрости сие решить на ратном поле;
А между тем внемли из уст моих в сей час
Победоносного ты князя кроткий глас.
Успехи позабыв, войной приобретенны,
Венцы лавровые, Росславом соплетенны,
Кропя он дружества почтенным током слез,
Чтоб лютость умягчить против него небес,
Нисходит своея победы с колесницы.
Прими ты от его простертыя десницы
Все грады, отняты от царства твоего,
И возврати ему Росслава одного.
Но помни, что не страх его к сему приводит,
Что славы столько же он в благости находит,
Колико в мужестве.
Он грады отдает;
Благодарю его, но мне в том ну́жды нет.
Царь готфов милостью его не одолжится;
Что отнято мечом, мечом и возвратится.
Так жертвуя твоей лишь гордости одной,
Ты утешаешься кровавою войной.
Сам царь кровь подданных своих в ничто вменяет.
Дар князя твоего престол мой унижает.
За цену меньшую Росславов плен минет;
И сам себя Росслав от тяжких уз спасет,
Коль помня то, что́ он, и, отложа упорство,
Открыв, чего хочу, покажет мне покорство.
Чем должен я тебе? Хоть я в плену и слаб,
Ты готфов царь, я росс, я пленник твой, не раб.
Ты пленник ли иль раб, но ты в моей днесь власти,
В моих руках твое и счастье и напасти.
Свобода, жизнь мои во власти суть твоей,
Но ты над чувствами души не властен сей,
Котора, честности уставы чтя едины,
Но может упадать под игом злой судьбины.
Ты долгом чтишь меня к измене принуждать,
А я за общество со славой умирать.
Дерзаешь, своего владыку раздражая,
Пред ним величиться, царя ты унижая.
Иль может правдою царь быти огорчен?
Покорство — часть раба, будь в оной заключен.
Раба? — Один тот раб, кто, презря добродетель,
Корысти покорен, бесчестия содетель,
Хотя бы всею он вселенною владел;
Чем выше, тем гнусней позор порочных дел.
В оковы, воины!
Все пра́ва разрушаешь
И князя моего величье оскорбляешь.
Коль хочешь, возвратись ко князю твоему,
Как мало я его страшусь, сказать ему.
Бесстрашен буди, царь; но чем сильней властитель,
Тем больше должен быть он истины хранитель
И чтить священнейшим народных прав закон.
Иль может от всего освобождати трон?
Или, не убоясь в сияньи быть наказан,
Царь сильный должностью никоей не обязан?
Законов первый раб, он подданным пример.
Величию царя на свете нету мер.
Цари! вас смерть зовет пред суд необходимый;
Свидетель вам ваш век, судья неумолимый
Вам время будуще, в которо на весах
Вы правды будете судитися в делах.
Страшитеся сего суда нелицемерна!
Вас мрачный гроб, прияв с величия безмерна,
Отколь мрачат лучи блистающих венцов,
Отъемля вашу власть, отъемлет и льстецов;
И смерть, срывая с вас багряную порфиру,
Кто ни, являет то попранну вами миру.
Тогда вострепещи.
Ты должен трепетать!
(К воинам)
В темницу!
Государь!
Престани раздражать
Царя, которого ничто не устрашает,
Кой в гневе сам себя и всё позабывает;
Ступай и, более твоих не тратя слов,
То знай: чтоб искупить Росслава из оков,
Мне ваша не нужна щедрота чрезвычайна,
Нужна единая Росславова лишь тайна.
С какою гордостью сей пленник дерзновен
Стремится раздражать мой гнев, им воспален!
Иль вправду духом он всех смертных превосходит?
Подпору гордость в чем его себе находит?
Издавна ты, Кедар, обязан дружбой с ним,
Тебе он должен был спасением своим.
Но днесь щадить его не возмогу я боле.
Твоей я, государь, его вручаю воле.
Упорством раздражен, подобно я тебе,
Противиться его не буду злой судьбе.
Я, кротостью склонить надежду всю теряя
И пользы царские всему предпочитая,
Днесь сам прошу тебя упорна наказать.
Хоть алчу я его на части растерзать,
Но важно таинство утратить с ним страшуся.
Я прежде средства все употребить потщуся
Во сердце у него сокрытое извлечь,
А после мстящий мой его повергнет меч.
Зафира, восстеня, его отвергнет казни.
Поняти не могу вины ее боязни.
Жаленье может ли к несчастным столько быть,
Чтоб много так себя в усердьи к ним забыть,
И человечество, стенящее в мученьи,
Удобно ль произвесть толики в нас движеньи?
Я, может быть, мрачусь единою мечтой,
Но, государь, позволь открыти пред тобой,
Что мне усердие мое к тебе внушает.
Не милосердие едино побуждает
Зафиру пленника от гроз твоих спасать, —
От жалости одной возможно ль так страдать?
Сомненья произвесть в тебе я не желаю,
Но, кажется, сия Зафира...
Понимаю.
Да вострепещут те, мою которы страсть
Стремятся обмануть, презревши царску власть.
Я слышу, государь, и, слыша, содрогаюсь.
Я, может быть, твоей досаде подвергаюсь,
Но трона готфского царя нужна мне честь.
Чужда была всегда устам Зафиры лесть.
Пускай иной, себе лишь только благ желая,
Постыдну для царей свирепость похваляя,
Несчастных тяжку часть и паче тяготит;
Зафира языком, как сердцем, говорит.
Я слышу, гнев ты свой к Росславу умножаешь,
В темницу вверг его и смертью угрожаешь...
Со огорчением дивлюсь восторгам сим,
Которы ты явишь всегда очам моим,
За пленника сего, прегордого Росслава.
Но что тому виной?
Твоя едина слава.
Что скажут? Что, врагов бессилен побеждать,
Лишь слабых пленников ты можешь поражать;
И, притесняючи несчастну добродетель,
Не в поле ты врагам, на троне бед содетель.
Прияв достойный дух величию царей,
Свирепство укроти!..
Погибнет мой злодей.
В окаменение сим словом погруженну,
Недвижиму, без чувств, как громом пораженну,
Зафиру ль вижу я иль только тень ее?
Открой к Росславу мне участие твое.
Ты знаешь, он мне друг: поверь свою мне тайну.
Когда б! — но счастию сему необычайну
Возможно ль быть? — когда была бы то любовь,
Что так твой дух мятет, твою волнуя кровь,
Какие б радости во грудь мою влиялись;
К спасенью друга мне пути бы оказались;
К тирану ненависть тогда познав твою,
Смелей бы устремил усердну грудь мою
Служити истинной княжне граждан несчастных.
Росслава счастье зрю в твоих очах прекрасных.
Ты токи слез лиешь! падет злодей, падет!
Спасен мой друг!..
А с ним Зафира оживет!
Познай бессмертну страсть, которою сгораю...
Чем страсть явить? взгляни, увидишь: умираю...
О, мысль смертельная! Росслав на смерть сужден,
И будет он во гроб мученьем провожден.
О, ужас! О Кедар! твой друг на крае гроба,
И адом на него лютейша дышит злоба.
Уж меч взнесен, и кровь в минуту потечет;
Твой друг во сердце сем отчаянном стенет,
И, умирающи к тебе простерши взгляды,
Во мне твой просит друг спасения отрады.
Отдай, Кедар, мне жизнь и душу возврати!
Коль презришь ты мой стон, где помощь мне найти!
Итак, что любишь ты, нельзя и сомневаться?
Когда неверным то возможет показаться,
Что я еще живу, что я сей вижу свет,
Коль нет во мне души, то и любови нет.
Я верю.
Но почто сии свирепы взгляды?
Не обманулася ль?
Наполненны досады,
К злодею ненависть глаза мои явят.
Ты любишь! — чувствую я весь во сердце ад! —
Спокойся... другу я убежище открою...
Готово росскому спасение герою;
Поди: злодея смерть в сих взорах включена.
Тебе, герой, судьба несчастных вручена.
Открылось всё теперь, исчезло и сомненье,
Которо иногда мне было в утешенье!
Открылось всё! в любви взаимныя горят
И мне посредником их страсти быть велят!..
Я буду! буду нам посредником ко гробу!..
Превосходящую мою все меры злобу
Глубоко в сердце скрыв, тирановой рукой
Повергну мертвого Росслава пред собой.
Сколь счастливы они и в самом злоключеньи!
Единый милый взор, прервавши их мученьи,
Затмив все варварства их тяжких бед творца,
Среди страданья им вселяет рай в сердца.
А я, я мучуся, отрады не имея;
Но вскоре обрету в стенаниях злодея!
Опровергая всё, что к счастью мне претит,
Подвигну шведов я с тираном свергнуть стыд.
Тиран, совместник мой, тиран не пощадится.
Мой дух с Зафирою на троне съединится...
Чтоб прелестей ее не зреть в руках чужих,
Не пощажу и сих я прелестей самих.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТИЕ
Во горести и то считаю в утешенье,
Что зреть тебя могу!
Тиран свое веленье,
Чтоб мне в темнице быть, опять переменил.
Не всё ли то равно, я где бы здесь ни был?
Двора тиранова чертоги все — темница.
Впоследне солнце зрит Росславова зеница.
Се плод послания от князя твоего,
Се плод усердного старанья моего!
Росслава только лишь погибель ускоряю,
Но гнусны узы вверг, гробницу отворяю.
Почто смущаешься, меня в оковах зря?
Иль страждет честь моя от лютости царя?
Я зрю с презрением тираново гоненье;
За общество ношу сих уз обремененье.
Се цепи тех златых достойнее цепей,
Которыми цари, во слепоте своей,
Нередко к своему величию и трону
Возводят низких душ, граждан своих к урону.
Итак, в упорности сам гибели вина,
Которая тебе тираном суждена,
Ты пользе общей смерть свою предпочитаешь,
Защитника в себе граждан своих лишаешь
И, будто утомясь отечеству служить,
Чтоб кончить тяжку жизнь, не хочешь больше жить.
Давно ли Любомир о мне так низко мыслит?
Но нет, мой друг, меня мой друг таким не числит.
Он только слабостью лишь дружбы омрачен
И недостойнейшим жаленьем удручен,
Спасти Росслава дни стараяся напрасно,
Вещает то, с его что мыслью несогласно.
Могу ли жизнию толико польз подать,
Колико возмогу, дерзая смерть приять?
Ты знаешь, Любомир, могущество тирана,
Под игом коего страна сия попранна
Стонает с Данией, отечеством его;
В единовластие недавно съединенна
Россия, вновь родясь, слаба, неутвержденна
Из праха чуждых рабств подъемлюща чело,
Терпела, всякое одолевая зло;
Ты знаешь, наконец ее ослабша сила
Коликой кровию за храбрость заплатила.
Против тирановых превосходящих войск
Что мог российских чад соделать сонм геройск?
С мечами умирать, но умирать бесплодно;
Погибель нам влекло то чувство благородно, —
Оставило б оно наместо всех отрад
Престол без подданных, отечество без чад.
В такое грозное сынам российским время
Я, сколько мог держать, поддерживал их бремя,
Как весть нечаянна восхитила мой дух:
Достигнул до меня отрады полный слух,
Что есть еще душа меж готфов возвышенна
Уныньем сограждан во рабство устыженна,
Их алчет свободить, мучителя поправ,
И что из мрака уз восстал герой Густав.
Тогда Россию спасть открылися мне средства,
И, чтобы прекратить скорее наши бедства,
Я свой направил путь ко мстителю сему,
Надежное отверз убежище ему,
Известное лишь мне, где, скрыт тиранска зева,
Готовит он удар геройска гнева.
Сим бурный Христиерн, на троне потрясен,
В стремлении своем на россов умягчен
И, шведов всякий час страшася возмущенья,
Оружье разделил для собственна спасенья.
Ты знаешь, сим Российская страна
На быстрых крылиях побед вознесена;
Ты знаешь, ежели Густава я открою,
России изменю и чести, и герою,
И если жизнь мою ничтожную спасу,
Два царства в жертву я тирану принесу.
Ты знаешь то, мой друг, а ты того желаешь.
А если средство есть, которо забываешь,
Спастися с честью, — что скажешь ты, мой друг?
Тогда от радости восхитится мой дух,
Что жизнь мою могу я с честию полезну
Еще на жертву несть отечеству любезну
И что пролитую стократно кровь мою
Для пользы сограждан еще я пролию...
Но нет, то лишь мечтанье Любомира.
Любовь, которою к тебе горит Зафира,
Услуга, чем тебе обязан сам Кедар,
Что всё известно мне, — отвергнут тот удар.
Какие средства мне к спасению находишь!
Любовь несчастную на помощь мне приводишь,
Котора, руку мне свою дерзнув простерть,
Не могши спасть меня, затмит мою лишь смерть
И, тленность на моем свою покинув гробе,
Угрызнуть честь мою оставит жало злобе.
Рекут: познав сию плачевную любовь,
Росслав одной любви на жертву пролил кровь.
А если не забыл Кедар мою услугу,
Коль хочет, может он подать спасенье другу;
Но я себя к тому не возмогу склонить,
Чтоб просьбою себя от смерти свободить.
Но если сей Кедар, Росславу лицемерен
И только лишь одной своей корысти верен,
Коварствуя, тебя желает погубить?
Превыше низостей, могу я их простить.
Но я не возмогу и в сей же час открою,
Чем Швеция должна российскому герою.
Постой! коль правда, что Кедар мне изменил,
Почто же хочешь, чтоб и я бесчестен был?
И чтобы славы дар, мной дружбе принесенный,
За подлость подлостью обратно возвращенный,
Кедара посрамя, и мне бы сделал стыд?
Сие Кедаров дух злодейский обнажит;
И здесь народ, познав, что ты его спаситель,
Против тирана твой пребудет защититель.
Когда, почтение ко мне еще храня,
Не хочешь оскорбить пред смертию меня,
Оставь, оставь сие намеренье бесплодно
И дай мне внити в гроб отверстый благородно.
В местах, где чести нет, честь хочешь сохранять, —
Мне дружба и мой князь велят тебя спасать.
Тиран меня прислал... Росслав! твое спасенье
Зависит от того... Тиран, в ожесточенье
Тобою приведен, возносит страшный меч!
Уже готова смерть с твоим мой век пресечь!
Но если... Знаю я, ты страху не причастен
И добродетели всегда одной подвластен,
Считаешь за ничто мне люту смерть твою.
Но жизнь, с твоей навек спряженную мою,
Но жизнь Зафиры ты или в ничто вменяешь?
Ты твердостью твоей Зафиру умерщвляешь!
Взгляни на мой ты зрак: увидишь смерть в глазах
И душу всю мою, лиющуся в слезах.
Храни твой век, его считая мне священным!
Не льстяся счастием, не мне определенным,
Твоею вечно быть, желаю ли того?
Единого прошу спасенья твоего.
Коль любишь ты меня, живи! и я блаженна,
От смерти страшной мне твоей освобожденна,
Дни томны без тебя в уныньи проводя,
Что жив ты, сердцу в том питанье находя
И чувствуя в тебе я душу отвлеченну,
Снесу жизнь тяжкую, разлукой сокрушенну.
Живи не для меня, возлюбленный герой!
Защитник общества, спасаема тобой,
Храни дражайший век отечеству любезну
И гордость отложа для россов бесполезну,
Тирану покорись, себя освободи,
В сем унижение величие найди;
И, вобрази мое страданье беспредельно,
Отверзи таинства сокрытие смертельно.
Когда бы знала ты, что в тайне страшной сей
Спасение страны заключено моей,
Тогда б ты, жизни честь мою предпочитая
И добродетелью любовь превозмогая,
Велела б мне сама позорну жизнь презреть
И, в гробе тайну скрыв, со славой умереть.
Велела б умереть! кто, я? кому? Росславу!
Увы! вкушаючи нежнейшую отраву,
Могу ли что твоей я жизни предпочесть.
Тебя зреть — то мне жизнь, любить — моя то честь!
И то мне смерть, когда Росслав меня забудет:
Что ж мне тогда во всем, когда тебя не будет.
Велела б умереть! ах, если б ты, любя
Так пламенно меня, как я люблю тебя,
Дерзал одолевать свирепость рока злого,
Сего б ты не сказал ужасного мне слова
И, неё бы находя во сердце лишь моем,
Отечество, и долг, и славу б видел в нем.
Сомнением твоим я только отягчаюсь;
Люблю тебя, люблю — но я не ослепляюсь.
По долгу счастия противник моего,
Достоин жалости, не гнева твоего.
Жалей несчастного, кто всё с тобою тратит,
Но выше кто любви отечеству долг платит,
Жалей несчастного, но подражай ему:
Отважься вслед идти Росславу твоему.
Когда б ты зреть могла тобою сердце страстно,
Хотя и пленное, но должности подвластно,
Увидела б, княжна, как должен воздыхать,
Который родился собой пример давать;
Узрела б, как любовь, бесплодно ополченна,
Без действа сердце рвет, стенаньями стесненна.
Тогда, над слабостью превозносясь душей,
Ты славу б обрела и в слабости твоей.
Могу ль мужаться я? увы! Росслав близ гроба!
Уже тиранова свой зев разверзла злоба.
Спаси себя — и всё, что хочешь, сотворю.
Коль должно, буду я супругою царю.
Я часть мою снесу, как будет ни сурова,
Спаси себя — потом терзаться я готова.
Спаси... Я слышу шум... Тиран сюда идет,
Предыдет страх ему, а смерть за ним вослед.
Ужели жалость в том Зафирина успела,
В чем власть царя доднесь успеха не имела?
Открыто ль таинство? могу ль, его познав,
Не быть жесток?
Или я больше не Росслав?
Оставим лютости; я оными скучаю
И гнев, хоть праведный, однако ж, укрощаю
С престола преклоню к щедроте я себя,
Сокровища мои открыты для тебя;
Скажи, что знать хочу, и можешь всё имети.
Оставь твое сребро, сии тиранов сети,
Ко удержанию на их главе венца
Могущи уловлять лишь подлые сердца;
Будь тронов ты и всех сокровищей владетель,
Возьми и жизнь, но мне остави добродетель.
Когда бы ты был царь, несчастьем ввержен в плен,
Твоею дерзостью я б не был удивлен;
Царя бы чтил в тебе, себя я уважая;
Но ты, в пленении против меня дерзая
И гнева моего не устрашаясь гроз,
Чтобы не трепетать, кто ты таков?
Я росс!
Ты пленник дерзостный, ты раб мой!
Тот свободен,
Кто, смерти не страшась, тиранам не угоден.
Внемли! — Хочу тебя впоследне пощадить
И дерзости твоей в последний раз простить,
Хочу тебя спасти... Зрю, что тебя смущает
И тайны важной мне открыть не допущает:
Страх злобу заслужить от князя твоего;
Но будь мой подданный, оставь, оставь его.
От твоего твой рок зависит произвола, —
Чего желаешь ты, скажи?
Ниже́ престола.
Умри, злодей! мое терпенье истреби,
Надежду на кого взлагаешь?
На себя.
Во узах и в моей стеснен всевластной воле,
Оставленный от всех и в самой жалкой доле,
Спасение во мне одном могущий зреть, —
Что можешь ты?
Могу тебя и смерть презреть.
Увидь мучения, уж смерть тебе готова,
Когда велю терзать, откроешь всё.
Ни слова.
Хотя бы за предел простерти могши гнев,
Дышал ты муками, как ада страшный зев;
Хотя бы на земле ты тартар мне устроил, —
Что б сделал тем? Мою б лишь славу ты удвоил.
Увидим. — Воины!
О, россы!
Государь!
Зафира!
Пленник он, а ты здесь сильный царь,
Во власти он твоей, не помрачай короны.
Смятение твое, твой плач, твой ужас, стоны —
Ни для меня то всё; и вижу ясно я,
Чем страждет днесь душа растерзанна твоя.
Кто, я? Я стражду? нет... Но ты невинность гонишь...
Но ты... ах, ежели на жалость не преклонишь
Ты сердца твоего... Когда Росслав падет...
Когда... остави мне...
Умрет мой враг, умрет.
Ты плачешь! — Воины!
Не плачу — умираю.
А я ужаснейшу мне тайну открываю!
Бессилен изъяснить, что в сердце я терплю,
Лютейшей казнию я вам сие явлю;
В мучениях своих познаете, как стражду.
Готовьтеся на смерть, я вашей крови жажду.
Росслав!..
Зафира!..
Ах! ты гибнешь за меня!
И ты приемлешь смерть, несчастным дух пленя.
О, верх мучительства гонящия судьбины!
О, мысль, ужаснейша самой моей кончины!
Росслав умрет! увы, тиранских жертва злоб,
Не придет он уже на мой печальный гроб
Зафиры хладный прах утешить воздыханьем
И оживить меня драгим воспоминаньем!
Я в гроб не за одно отечество вхожу:
Участницей любовь во смерти нахожу, —
Се, что меня крушит, но так судьбам угодно.
Престань рыдать; прервав стенание бесплодно,
Себя Росславовой любовницей яви,
Неколебимостью тирана удиви.
Великия души твоей я гласу внемлю.
Тобой восхищена, я оставляю землю.
Росслав меня своей любовницей нарек.
Взнесенна словом сим превыше человек,
Бесстрашно следую к стране я неизвестной,
Где встречуся с твоей душою я небесной,
Где ты мне замени́шь красу самих небес.
Не буду я стонать и лить не стану слез.
Мужайся, укрепись; меня не ослабляя,
Взирай на смерть мою не мучась, не стоная;
Не обесславь часа последня моего.
Увидит то герой, достойна ль я его.
С Росславом мне и смерть приятней, как порфира.
Прости.
О, рок!
Почто ты медлишь здесь, Зафира?
Хочу я мужеством наполниться твоим,
Хоть мало крепости дать чувствиям моим,
Которою ты так всех смертных превышаешь,
Которой следовать ты мне повелеваешь;
Хочу, Росслава зря, Зафиру научить,
Как смертью с ним себя без стона разлучить,
Без горести, без слез...
Но слезы проливаешь!
Росслав возлюбленный, и ты, ты сам стонаешь!
Стонаю.
Вспомнив, что последний близок час,
В который люта смерть навек разлучит нас,
Дай сердцу моему ты волю без помехи
Вкушать в слезах моих жестокие утехи;
И, видя, как тебя смертельно я люблю,
За страшны горести, которы я терплю,
Подай награду мне твоим драгим стенаньем.
Коль хочешь, веселись Росславовым страданьем.
Престань досадовать, я расстаюсь с тобой,
Иду я слабости мои сокрыть.
Постой.
Остановись еще.
Продлити хочешь муку.
Чего желаешь ты?
Простри свою мне руку,
Простри, дражайшая, в залог любви твоей,
Отраду дай душе растерзанной моей,
Которая тебе единой предается.
Последний малый час Зафире остается
От дней, которые я россам посвятил.
Уже отечеству я долг мой заплатил;
Лишаяся всего пределом люта рока,
В сей только час могу любити без порока;
В сей краткий час, когда ко смерти осужден,
С тобою быть могу любовью сопряжен;
Во всем я пламени могу тебе казаться.
Живя, не мог быть твой, могу твоим расстаться.
Вот как спрягает нас немилосердый царь.
Свирепа смерть нам брак, гробница — наш алтарь!
Тиран, взволнованный и злобой и любовью,
Алкая и страшась упиться вашей кровью,
В свирепости своей мной паки утолен,
И вознесен на вас удар остановлен.
Зафира! ты одна от смерти свобожденна;
Но смерть Росславова лишь только удаленна.
Спасенна ль я, коль нет спасения Росславу!
Увидь у ног твоих...
Храня мою ты славу,
Не унижай меня прошением твоим;
Когда б я истинно Зафирой был любим,
Коль в сердце бы своем Росслава ощущала,
Иными чувствами она бы то вещала.
Не возбраняй ты мне к его ногам упасть,
Росслав! мне всё то бог, тебя что может спасть.
Оставь спасение его моей приязни.
Тиран хотел тебя предати тайно казни;
Но я ему сказал, коль винен ты пред ним,
Законами на казнь ты должен быть судим,
Не тайно восприять преступка воздаянье.
Теперь готовит он на площади каранье,
Где все увидят то и у́зрит сам Кедар...
Потщуся отвратить от друга сей удар.
Но между тем царя исполним мы хотенье:
Росславу предписал в темнице заключенье...
Иду.
Ты в узах ли, в темнице ль — я твой друг.
Умерь отчаянье, спокой смятенный дух.
Кто, я отчаян? я? — Кто честен, тот спокоен.
Один порочный дух растерзан и расстроен,
Не могши в совести убежища сыскать,
Не смеет сам к себе в напасти прибегать.
Или ты мыслишь, что тебе я лицемерю?
Ты хочешь, чтобы я тебе поверил? — Верю.
Спасенна жизнь твоя — спокойно в гроб иду.
Во гроб!.. постой... но я тебя и там найду.
Или отчаянье едино только средство?
Потщимся отвратить ему грозяще бедство.
Еще осталась ночь к спасению его.
О, ночь! ужасна ночь для сердца моего!
Но, может быть, она ужасна и злодею.
Народ здесь предан мне, — я смерти не робею.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Се час, последний час моих приходит дней;
В последний раз узрю свет утренних лучей;
Уж мрачныя врата мне вечности отверсты;
Уж емлет косу смерть во грозны смертным персты;
Иду — к отечеству любовью подкреплен,
Утешен совестью и славой озарен,
Иду без горести, о смерть, твою пить чашу!
Тобою жизнь мою и паче я украшу
И, показав, как росс свой должен век кончать,
Тобою положу бессмертия печать...
С каким спокойством тот, о смерть! тебя встречает,
Кого глас совести ничем не уличает.
О добродетель! всё заключено в тебе,
Что праведна душа в награду ждет себе;
Отрад предвечных тех еще не постигая,
Тобой предчувствует она блаженство рая;
Надежды чистыя лучом себя пленя,
Смерть — тихий вечер ей прошедша светла дня.
Одной любовию спокойство сердца рушу;
Зафира! ты одна мою колеблешь душу,
Со всеми прелестьми воображаясь мне.
Я зрю несчастную в сей варварской стране,
Я вижу на моем рыдающую гробе
И Христиерновой подверженную злобе.
Я зрю влекомую, как жертву, к алтарю
Немилосердому супругой быть царю.
Я внемлю вопль ее и жалостно рыданье...
Сокройся от меня, плачевное мечтанье!..
Я слышу стук; идут... идут меня вести
Ко смерти.
Наконец могу тебя спасти,
Могу я удалить героя от гробницы;
Ступай: отверста дверь ужасныя темницы.
Любовь народную и всё употребя
На то, чтоб только лишь, Росслав, спасти тебя,
Отечество, к венцу я право покидаю;
Что мне во всем? я всё в Росславе обретаю.
Ты видишь токи слез, текущи из очей!
Се слезы, радостью пролитые моей,
Которых сладости я в первый раз вкушаю.
О, как блаженна я! Росслава я спасаю!
И купно с ним могу от сих ужасных стран
Препроводить его в жилища сограждан.
Ступай... Но что, Росслав! ты мне не отвечаешь!
Недвижим...
Мне бежать?
Тебе. Что здесь теряешь?
Оковы, смертну казнь. Я покидаю трон,
Отечество, но я не зрю себе препон.
Росслав колеблется, а я не размышляю.
Что скажут?
Что тебя всему предпочитаю,
Что в свете для меня нет счастья, ни отрад,
Что троны без тебя, венцы и всё мне ад,
Что, где Росслав со мной в какой-нибудь судьбине,
Мне тамо рай везде, в лесах ли иль в пустыне.
Тебя, дражайшая, как душу я любя,
В утрате света я теряю лишь тебя.
Я вижу счастие в тебе неизреченно;
Но должностью сие мне счастье воспрещенно.
Я чувствую, что я, с тобою сопряжен,
Превыше б человек на свете был блажен.
Когда б мой долг с моей отрадой соглашался,
С лучами б я небес в твоих очах встречался.
В тебе одной я б мог всю благость неба зреть;
Но то не для меня — мне должно умереть!
Мой долг, мой строгий долг отверз меж нами бездну,
В которую паду, терзаючи любезну.
Какой злодейский долг — несчастну погубить!
Ты помни жизнь мою, чтоб смерть мою забыть.
И, видя мой пример, россиянам устроен,
Утешься, что я в гроб вхожу тебя достоин.
Я счастлив должен быть лишь только тем одним,
Что гроб ты мой почтишь стенанием твоим.
Коль любишь ты меня, страшись! Сраженна роком,
Опла́чу смерть твою не стоном — крови током.
Но нет, когда любовь мою вообразит,
Росслав меня, Росслав так люто не сразит.
Или Зафирины ему стенанья сладки?
Спеши: осталися уже минуты кратки,
Уже спасительной бледнеет ночи тень,
Багряная заря влечет кровавый день!
О, день погибели моей с тобою купно!
Иль сердце к жалости Росслава неприступно?
Ты должен жизнь мою, жестокий! возвратить;
Хоть благодарностью мне должен отплатить,
Когда не чувствуешь ты пламени подобна,
Которым лишь одним я жизнь питать удобна.
Воспомни, сколько раз спасала я тебя.
В сей лютой крайности все чувства погубя
И увядающа тобой во цвете века,
Могу я снисходить до низости упрека;
И, смерти твоея снести бессильна вид,
Могу дать чувствовать тебе укоров стыд.
Воспомни все мое к тебе благодеянье
И жизнью лишь твоей мне сделай воздаянье.
Какой я гнусный дар Зафире принесу,
Когда бесчестьем жизнь и робостью спасу;
Когда, позорный бег предпочитая гробу,
Подвигну варвара несытую я злобу
Плененным россам здесь за стыд мой отомщать
И кровь граждан моих невинну проливать.
Или, что зляй того, я дам тирану права
За жизнь постыдную бегущего Росслава
Обратно требовать плоды моих побед,
Которы князь мой так охотно предает...
Предатель низкий благ отечества драгого,
Преступник долга я, толико мне святого,
Ты хочешь, чтоб я всё у ног твоих забыл
И целой жизни честь в минуту погубил.
Отчаян, потеряв я славы всю награду,
Где скроюсь от себя и в чем найду отраду?
В моей любви.
Она мне станет вспоминать,
Что за нее меня свет должен презирать;
И, став виновницей преступков всех Росслава,
В чем было счастие, в том будет мне отрава.
Я, зря всечасно...
Нет, не любишь ты меня,
И, тщетно нежности Зафириной маня,
Ты и не чувствовал ко мне любови вечно...
Умри! — коль сердце так в тебе бесчеловечно;
Когда желаешь ты погибели моей, —
Умри! — но ты не льстись в жестокости твоей,
Что лютого часа в страдании дождуся,
В который казнию твоею поражуся.
Не мысли ты, что я, надежды всей лишась,
Зря близку смерть твою, умеренно крушась,
Обыкновенну страсть во сердце заключая
И смертию моей тебя лишь устрашая,
Могу последний вздох Росславов пережить,
Чтоб плакать, а потом утешенною быть.
Нет, варвар! нет! в сей час увидишь, как пылаю;
Узнаешь, как люблю, увидя, что́ дерзаю;
Не льстись убегнуть в гроб от смерти моея;
В жилище мрачное тебе предыду я,
Где будет нас судить небесно правосудье.
Страшись! се острие — отчаянья орудье.
Когда спасенья мне уже в Росславе нет,
Оно к убежищу несчастну приведет
И даст утеху мне моей пролитой кровью,
Коль любишь ты меня, карать тебя любовью;
А если вид любви в тебе обман скрывал
И к пущей гибели лишь лесть ты мне являл,
Когда, мой слыша стон, душа твоя спокойна,
Увидишь ты теперь, того ли я достойна.
Насыться зреньем сим и торжествуй, герой,
Виновник бед моих, зри смерть мою...
Постой!
Постой, жестокая! иду, тебе покорен.
Я трепещу!.. К чему мне путь тобой отворен?
Ко счастью нашему. Меня коль любишь ты,
Перед светильником любви падут мечты,
Которыми тебя геройство ослепляет.
Твое мне сердце всю вселенну заменяет;
Коль любит так Росслав, как он мне то твердит,
Вселенную ему Зафира заменит.
Ступай!.. Но что! иль дух мой тщетно утешался?
Довольствуйся и тем, что я поколебался.
Жестокий!
Любомир! соединись со мной
Спасти Росслава.
Нет, уж труд напрасен твой.
Храня условие, уставленное нами,
Тебя с Росславом ждал за градскими стенами,
Где море, согласясь с ночною темнотой,
Способствовало нам желанной тишиной.
Природа дремлюща успех обещавала;
Но злобная душа Кедара не дремала.
Познав устроенный отселе нами бег,
Он воинами весь наполнил тихий брег.
К спасенью нам тебя нималого нет средства.
Се твердости твоей печальнейшие следства.
Содетель бед твоих, ты гибнешь наконец.
Не гибну, славы я приемлю в дар венец.
Ты смерть за общество бедою почитаешь,
А ты, мой друг, себя ты россом называешь!
Ты твердостью души жестокость сердца чтишь;
Зри скорбь прекрасный, зри, как ее разишь;
Свирепость вся твоя на ней изображенна;
Под игом горести несносной отягченна,
Ее стенания спираются в груди.
Жди казнь твою в сей час: в ее кончине жди.
Молчанье смертное уста ее смыкает,
Лишь взорами тебя за лютость укоряет.
Виновник мук ее, зри смерть в ее глазах
И душу нежную, текущую в слезах.
Сокройте от меня вы ваше сожаленье,
Престаньте повергать мой дух во ослабленье;
Почто о мне рыдать? Я с славой в гроб иду
И за отечество от варвара паду.
Почто о мне рыдать? Бесчестья не причастен...
Кончаю жизнь, как росс, я, страху не подвластен.
Но если, вашими стенаньями смущен,
Хоть каплю слез пролить я буду принужден,
Тогда погибну я, но я погибну вами.
Не отнимайте вы слез горестных реками
Последней в твердости утехи моея.
Не сделайте того, явил чтоб слабость я;
Чтобы тиран, меня со светом разлучая,
Утешился б, во мне унынье примечая;
Чтоб в ярости своей хвалиться он возмог,
Что росса он своим терзанием содрог.
Подверженну его бесчеловечной власти,
Оставьте душу мне моей превыше части.
С какою горестью несу печальну весть!
Свершилось всё!
Злодей!
Храня твою я честь,
Нашел к спасению тебя от казни средство.
Коль неминуемо твоей кончины бедство,
Коль друга не могу от смерти свободить,
Позора горести могу тебя лишить.
Предупреждающий на площади стыд казни,
Прими сей лютый дар ты от моей приязни
И смертью смерть твою бесчестну отжени.
Поди и дар ты сей для подлых душ храни,
Которы, суждены приять достойну кару,
Главу злодейскую смертельному удару
Пред оком общества страшатся предъявить.
Не казнь — один порок лишь должен нас стыдить.
Да узрят смерть мою все общества и царства!
Ты дружбы моея...
Оставь твои коварства
И часть мою свершай.
Тирана гнусный раб!..
Но душу описать твою язык мой слаб.
Один небесный гром, таких, как ты, карая,
То может изъяснить, Кедара истребляя.
Но дерзновение в тебе отколь сие?
Мне право подает бесчестие твое
Открыть в сей час твою злодейством душу черну.
Неверен другу ты, неверен Христиерну,
Княжны несчастныя прельщаясь красотой,
Во тайной ярости коварною рукой,
Завесой дружбы скрыв намерения злобны,
К успеху всякие считал пути удобны,
И ты губи́шь — кого? свирепейший злодей!
Кто, откровенностью обманутый своей,
Превыше всех коварств, не зря твою отраву,
С победой уступил тебе свою здесь славу,
Под именем твоим кто спас сию страну, —
Росслава!..
Небо, зря ужасну ту вину,
Днесь молнии своей на казнь ему не мещет!
Росслав умрет, а он!..
Увидь, как он трепещет, —
Се казнь его; и зри души моей покой.
Он страждет — я счастлив, оплаканный тобой.
Величья своего сияния в средине,
Он, может быть, моей завидует судьбине;
И, гласа совести не могши истребить,
Удобен ли он так, как я, счастливым быть?
Свершайте, царскому покорствуя уставу.
Куда, куда его влекут?
На смерть!
Зафира упадает.
На славу!
О ты, которую мой рок не мне судил,
Которую всего я более любил,
Единый только долг тебе предпочитая,
Владычествуй собой, печаль одолевая.
Мой гроб в глазах моих блистательней, как трон.
Вселенной там найду почтенье и твой стон.
О, коль бесценная за смерть мою награда!
А ты, отеческа, мой друг, достигнув града,
Вещай мою, вещай к отечеству любовь:
Что жертвой малою мою я чтил бы кровь,
Но с жизнию моей Зафиру я теряю.
Я больше делаю, как только умираю...
Напомни россам, как я долг хранить умел,
Что польза их виной моих всех славных дел.
Блажен и всех моих желаний тем достигну,
Коль смертию моей их к ревности подвигну
Стремиться доступать бессмертия венца, —
Но мне известны суть моих граждан сердца.
Россию до небес взнесенну вображаю!
Наполнен мыслью сей, с восторгом жизнь кончаю.
Где я?.. Росслав!.. где ты? мне твой не слышен глас.
Увы! свершилось всё — в сей час, в сей страшный час
Надежда для меня во гробе лишь осталась.
Еще не вся твоя надежда миновалась.
Тревожит тайный слух обрадованный град,
Что свергнется в сей день тиран со трона в ад
И что уже Густав, Росславом сохраненный,
К спасению граждан геройством устремленный,
Летит со ветрами но Белтовым волнам.
Какою помощью герой сей будет нам,
Когда бы только лишь найти удобны средства
Намяло удалить грозящей камни бедства!
Но тратя сих минут, спеши народ узреть.
Бегу Росслава спасть иль купно умереть.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Волненье гнева глас в гортани пресекает!
Всё сердце из меня на мщенье излетает!
Зафира!.. можно ли сие снести царю!..
Тебе, Кедар, тебе, мой друг, благодарю:
Я прозорливостью усердной мне твоею
Жертв ярости моей в моих руках имею.
Ничто изменницу уж больше не спасет,
И сами прелести ей в пущий служат вред, —
Вину ее краса лишь только умножает
И всю мою любовь во злобу превращает.
Злодейство страшное! но слабая княжна
Не столь виновною казатися должна.
Росслав, один Росслав, исполнен гнусной лести,
Невинну обольстив наружностию чести,
Достоин злейшу смерть в мучениях вкусить.
Тем паче должно казнь его скорей свершить,
Что тайну сам Густав, явяся, открывает.
О, весть ужасная!
Всё слух сей подтверждает;
Уж полон здешний град опасною молвой,
Что вскоре над твоей монаршею главой
Вдали ревущий гром, обрушась, явно грянет
И что Густав сюда со воинством предстанет.
Кедар! днесь должно мне усердие явить
И тайно моего злодея погубить.
Ты знаешь, от моих сетей судьбой спасенный,
Народом как любим Густав предерзновенный.
Надежды нет его открытие поразить —
Иными средствами нам должно победить.
Где храбрость немощна, там нужны суть коварства:
Твердее ратных сил сии подпоры царства.
В сей крайности моей взлагаю на тебя
Мне трон мой сохранить, Густава истреби.
Ступай и избери к корысти прилепленных,
Продажных оных душ и чести отчужденных,
Которым бог сребро, — сокровищ не щади
И блеском золота их очи ослепи;
Блистай пред гордыми высоких санов славой, —
Да воруженные железом иль отравой
И пресмыкался по скрытнейшим тропам,
Змии, к Густавовым приползшие стопам,
О счастье своего царя за мзду радея,
Ужалят моего лютейшего злодея.
Не мысли, государь, чтобы в толпе рабов
Ты верных не имел, из коих всяк готов,
За честь тебе служа со искренней любовью,
Пожертвовать, как друг, тебе своею кровью.
Как друг? Не льщусь иметь друзей в рабах моих, —
Корысть мне их дала, корысть отымет их.
Нет нужды, из чего нам польза истекает, —
Всё свято для меня, что трон мой утверждает;
И мне ли чувствия разборчивы иметь:
Любовью, страхом ли — лишь только бы владеть.
Коль ревности успех ответствовати станет,
То вскоре страшный сей Густав дышать престанет.
Но между тем Росслав во бурных сих стенах
Возможет, государь, грозы умножить страх.
Вели отъяти в нем Густаву сильно средство:
Вели его карать и тем убави бедство.
Поди, представь ты мне с Зафирою его.
Брегися, государь, ты гордого сего,
Во мщении твоем внимая гнева жару,
Подвергнуть тайно здесь смертельному удару.
Не должно робости народу тем явить, —
Но смелой казнию град должно изумить.
Ударь перед лицом к смятенью склонной черни;
В сей час кровавою завесою задерни
Ее надежды луч; на площади лей кровь.
Представь преступников; хочу я, их любовь
Во ужас претворя, сим зреньем насладиться.
Всегда успеет кровь противная пролиться.
Или несчастие велико умереть?
Хочу напредь я их страдание узреть;
Хочу, изоблича Росслава преступленье,
Отъяти у него последне утешенье,
Что в добродетели одной влагает он;
Хочу Зафиры я услышать горький стон.
Поди!..
Безумствуя, княжна, в позорной страсти,
Почувствуешь в сей час моей всю тягость власти!
Владыку своего дерзая прогневлять,
Почувствуешь, меня как страшно оскорблять.
Тебя принудив снесть любовника терзанье,
В нем сделаю тебе достойно наказанье:
В страданиях его, чем устрашу весь град,
Пред смертию твоей ты вкусишь смерть стократ.
Потом... Но нет, тебе я люту жизнь оставлю
И смертию тебя от бедства не избавлю.
На гробе вражеском прогневанный твой царь
Воздвигнет брачный здесь для мук твоих алтарь;
С тобой спрягусь, презрев твои сопротивленья,
Спрягусь не для любви, а только для отмщенья.
Зачем меня призвал? Скорее, погубя,
Избавь от мерзости взирати на тебя,
Избавь, тиран!
Кокой гордынею надменный,
Ты можешь, подлою изменой обличенный,
Являть невинности спокойно торжество?
То сердца твоего велико божество,
Что так ты обожал, где делась добродетель?
Злодейских козней ты коварнейший содетель,
Не за отечество днесь будешь умирать.
Тиран! тебе ль меня порочным почитать,
Тебе?
Но как назвать твои преславны действа?
С княжной твой гнусный бег и хитрые злодейства?
Не ты ль, презревши честь Зафиры твоея
И страстью пользуясь княжны, не ты ль...
Не я.
Когда б я шествовал путем бездельства к счастью,
Давно б престал меня терзать твоей ты властью;
Давно б, когда б хотел, с Зафирой сопряжен,
В отечестве я мог без славы быть блажен.
Но я твои пути ко счастью презираю.
Несчастен и гоним, но честен умираю.
Ты честен? Может ли злодей сие сказать?
Окончи клевету, начав меня терзать.
Тирана низости прощаю я сомненье,
И Христиерново не нужно мне почтенье.
Хотя на троне ты, хотя но узах я, —
Пусть мир у ног твоих, со мною честь моя.
В злодействии твоем величиться дерзаешь!
Умри, злодей, умри!..
За что его караешь?
Считая за порок одну бесчестья тень,
Тем разве винен он, что я его в сей день
Кончину лютую оплакивати буду.
Невидяща ему спасенья ниоткуду,
На всё дерзающа в отчаяньи моем,
Против тебя, тиран, виновна я во всем:
Чтобы его спасти, я стражу обольстила,
Темницу страшну я герою отворила.
Но дух Росславов всё в ничто преобратил.
За то ль его разишь, что слишком честен был,
Что в узах, но, своей не покоряясь доле,
Превыше он тебя, седяща на престоле.
Коль должно наказать, карай меня одну,
Бессмертну страсть мою считая за вину,
Ту страсть, которую родила добродетель.
Кровавых ты злодейств в венце моем содетель,
Коль хочешь ты моей руки достоин быть,
Дай только жизнь ему, — всё, всё могу забыть!
Клянусь у ног твоих, о царь немилосердый!..
Ты слово мне дала, что дух Росслава твердый,
Который со твоим любовью сопряжен,
Не будет никогда тобою унижен.
Я чаял за любовь лишь только сей награды,
Но ты меня и той лишаешь днесь отрады...
Воззри ты на меня, восстань и кончи стон.
Не жизни — чести нам несносен лишь урон.
На жертву славы ты — моей потребуй крови, —
Я всю ее пролью во знак моей любови;
Но видеть смерть твою — оставь мне то, герой, —
В Зафириной душе нет твердости такой.
Твои страдания, рыданье, слезы, стоны
К спасению его суть вящие препоны.
Умрет...
Постой, тиран! престану я рыдать;
И сей утехи я не буду уж вкушать...
Что должно мне еще, о царь бесчеловечный?
Окажи!— суди меня, суди на муки вечны!
Коль хочешь, повели твоей супругой быть:
Исполню всё, чтобы Росслава свободить.
Ты кровию моей алкаешь ли упиться?
Вот грудь и вот кинжал — всё может совершиться.
В минуту кровь — твоя отрада — потечет.
В минуту ты меня увидишь мертву.
Нет.
Он должен умереть; он кровью мне заплатит
За слезы, что о нем при мне Зафира тратит.
От глаз моих на смерть влеките вы его!..
Постой — страшись, тиран, меня лишить всего!
Страшись отчаянья растерзанной тобою!
Страшись узреть меня в моей стране княжною!
Иду, в сей страшный час народа пред лицом
Твои злодействия, закрытые венцом,
Исчисля и мои представя к трону права,
Когда не возмогу освободить Росслава, —
Разрушить сей престол, тобой окровавлен.
Чтоб ты в сей день, его паденьем подавлен,
Ужасной смертию лишен моей державы,
Низвержен с трона в прах, без жизни и без славы,
Гнушеньем смертных всех в развалинах лежал,
Чтоб всяк тиран, зря смерть твою, вострепетал.
Остановите здесь безумством ослепленну.
Прострите на княжну вы руку дерзновенну
И смертью вами здесь рожденной обладать
Стремитесь в робости тирану угождать.
О гнусные рабы счастливого злодея!
Пронзите грудь мою и, крови не жалея
Властителей своих, оставшейся во мне,
Вы ползайте пред ним в отеческой стране!..
Итак, Росслава спасть старанье всё бесплодно.
Владей, тиран, владей, коль небу то угодно,
Чтобы в порфире тигр невинность пожирал
И честь, и святость прав ногами попирал;
Коль царствует порок, а добродетель мертва,
Когда иль всё тиран, иль всё на свете жертва, —
Владей, блаженствуй — сей тебя достоин свет.
А я, которой здесь пристанища уж нет,
Гнушаясь скипетром, тираном оскверненным,
И светом, силе лишь одной порабощенным,
Где счастие дает злодействию успех,
Где я в Росславе всех лишаюся утех,
Где небу жалобой скучаю я напрасной,
Я жизнь, от неба сей несчастным дар ужасный...
Всё гибнет, государь! весь город возмущен,
Освобожден Росслав, Густав у градских стен.
Что слышу! — но Кедар?
Растерзанный на части,
Упал сей твердый щит твоей монаршей власти.
Чиею дерзкою рукою?
Весь народ,
Повиновения расторгнувши оплот,
В его крови омыл убийственные руки.
Уже Росславу в казнь готовы были муки;
В унынии Стокгольм удара ожидал,
Который гордому Росславу угрожал.
Се росский вдруг посол летит на место лобно:
«Кого, — кричит, — кого караете так злобно?
Героя, коим град недавно сей спасен,
Которым сам Кедар к победе вознесен.
Кедар, враг честности, его заемля славу,
Под лестным дружеством готовил смерть Росславу.
Росслав — Густаву друг, а Христиерну враг!»
Едва он рек сие — вдали крутится прах,
Оружий виден блеск и слышны трубны звуки.
На небо Любомир тогда воздевши руки,
«О! тотфы, — вопиет, — приспел спасенья час;
Внемлите мужества тирану грозный глас:
Густав у ваших врат вас в помощь призывает».
Народ волнуется и всё опровергает.
Неустрашим Росслав, имея меч в руках
И гордо грудь неся, сугубит бури страх.
Все ратники твои, отовсюду притеснении,
Едва противятся, сил бодрости лишении.
Предстань им, государь! их взором ободри,
Яви бунтующим ты грозного царя.
Почто не возмогу в сей час во гневе яром
Весь город истребить одним моим ударом!
Тиран! Коль хочешь жить — раскайся наконец;
Сойди со трона здесь, сложи не твой венец.
Доколь еще во мне хоть капля крови будет,
Дотоле Христиерн, что царь он, не забудет.
Коль мне оставить трон предписано судьбой,
Низверженный венец падет с моей главой.
Но ты не льстись моей напастью утешаться:
Со мною ты должна во гробе сочетаться.
Рази! Коль жив Росслав, сладка мне смерть моя.
Я слышу шум — умри!
Прешла здесь власть твоя!
Тиран! ты в граде сем уже не страшен боле:
Густав, отечества спаситель, на престоле.
Росслав! спаситель мой!
Исторгнув скиптр из рук,
Исторгни жизнь мою: скорей избавь от мук
Зреть повелителем в той области Росслава,
Где Христиернова была громка держава.
Имея жизнь твою во власти я моей
И права мстить тебе, лютейший мой злодей,
Не мысли, чтобы я, забыв к себе почтенье,
Унизился б платить гоненьем за гоненье.
Тиран, утративший корону со главы,
Узнай сейчас во мне, все россы каковы.
Доволен, что я здесь, способствуя герою,
Спокойство моему отечеству устрою,
Что смертного на трон я сей стране дарю,
С душой и чувствами, пристойными царю,
Забвеньем бед моих злодею отомщаю:
Тирана презирал, а слабому прощаю.
Живи, гонитель мой.
Во мзду твоих щедрот
Я с дара твоего сберу достойный плод.
Чтоб трона наградить хоть мало мне утрату,
За жизни дар моей прими ты смерть в отплату!
О рок! последних ты отрад меня лишил
И всю твою на мне жестокость совершил.
Со страхом на мою судьбину я взираю;
Лишенный скипетра, без мести умираю.
Так есть на свете власть превыше и царей,
От коей и в венце не избежит злодей!
Спокойно всё теперь; под властию Густава
Равно с блаженством здесь твоя простерта слава.
Тебя алкают зреть вельможи, царь, народ.
Ступай в сей час вкусить твоей заслуги плод,
Ступай достойное приять благодаренье.
Награды ждут тебя, торжественно почтенье.
Не требую я сих, ничтожных, наград,
В дар пышной гордости блистающих отрад
Для добродетели одной я благ содетель,
Меня и наградит едина добродетель.
И, чем утешенну мне можно больше быть,
Могу еще, могу отечеству служить
И сердце я мое Зафире посвящаю.
В твоем я сердце трон и жизнь приобретаю!
<1784>