ычайным. «Публика пришла в восторг и потребовала автора; но как поощрение такого рода было еще новостью, то и поставило Княжнина в недоумение. Дмитревский нашелся при этом случае: он вышел на сцену и объявил, что для автора восхитительно лестное благоволение публики; но как в театре его нет, то он, в качестве его почитателя и друга, осмеливается за него принести благодарность публике. Раздались громкие рукоплескания, и с этого времени, когда пиэса ознаменовывалась успехом, принято за обыкновение вызывать автора» (П. Арапов. Летопись русского театра. СПб., 1861, стр. 123). В главных ролях «Росслава» с громадным успехом выступали также виднейшие актеры XVIII в. П. А. Плавильщиков и Я. Е. Шушерин (до 1786 г. в Москве, затем в Петербурге). Однако после начала Французской революции, несмотря на громадный успех трагедии, она была исключена из репертуара петербургского театра с 1789 по 1801 г. на сцене этого театра не состоялось ни одного представления «Росслава». — См. «Архив Дирекции императорских театров», составленный Молчановым, Погожевым и Петровым, СПб., 1892). Негласное запрещение с трагедии было снято только в начале XIX в., и она вновь пошла на петербургской сцене с выдающимся трагическим актером А. С. Яковлевым в главной роли, однако текст значительно изменялся и перерабатывался, а наиболее острые места вообще выбрасывались. В Москве «Росслав» шел и в 1790-х годах, причем в главной роли выступал П. А. Плавильщиков, переехавший в 1793 г. в Москву. Трагедия прочно удерживалась в репертуаре русских театров до середины 1810-х годов, но текст подвергался изменениям (одна из таких переделок сохранилась в фондах Ленинградской театральной библиотеки). Переработка сводится в основном к трем моментам. Во-первых, значительно сокращаются монологи, особенно в первой части трагедии; сокращена роль Зафиры; выброшено более половины сцены между Росславом и Зафирой (действие III, явление 4); выкинуты заключительные слова Росслава и Зафиры, так что трагедия кончалась словами Росслава: «Меня и наградит едина добродетель». Во-вторых, несколько модернизируется язык (таких поправок мало). В-третьих, выбрасываются или переделываются идеологически «неподходящие» монологи и реплики. От центрального монолога Росслава «Ты росс, а ты того ж не можешь ощущать...» (действие II, явление 1) оставлена только одна первая строка; другой монолог Росслава из этого же явления значительно изменен, выброшены замечательные слова: «Не может повелеть мои князь мне подлым быти» и весь монолог, состоявший из 19 стихов, сокращен до семи:
Он права не имеет!
На троне истину и милости храня,
Когда б я винен был, спасти б он мог меня.
Но правому на смерть пускай он даст веленье,
Тогда ко мне его познаю уваженье,
Пусть князь сказал бы мне: умри, Росслав, как жил, —
Тогда б мой государь моим и другом был.
В реплику Любомира (действие II, явление 3) о том, что царь «законов первый раб, он подданным пример», внесено существенное изменение: «Законодатель быв, он подданным пример». Значительно ослаблен и лишен политической остроты один из сильнейших монологов Росслава (действие II, явление 3), сокращенный к тому же с 11 стихов до семи:
Цари! вас смерть зовет пред суд необходимый;
Свидетель вам ваш век, судья неумолимый
Пред веком будущим, где правды на весах
Судиться будете во всех своих делах.
Тогда, с сей высоты упавшие безмерной,
Одни предстанете пред суд нелицемерный.
Тогда вострепещи.
Действие I. Явление 1. Ругаясь мной — предав меня поруганию.
Явление 3. Я млею!.. Я горю!.. В комедии «Чудаки» щеголь Ветромах, доказывая, что русский язык груб и не пригоден для объяснения в любви, в качестве примера приводит именно эти слова.
Действие II. Явление 3. Предубежден величием твоим — заранее убежденный в твоем величии.
Действие III. Явление 1. В единовластие недавно съединенна. Объединение русских удельных княжеств вокруг Москвы было завершено при великом князе Московском Василии III (княжил 1505–1533).
Из праха чуждых рабств подъемлюща чело. При великом князе Московском Иване III (княжил 1462–1505) было окончательно свергнуто татаро-монгольское иго.
Действие IV. Явление 2. Превыше человек — превыше людей.
Вадим Новгородский. Впервые — отдельное издание, СПб., 1793, и — с того же набора, но с исправлением некоторых опечаток — РФ, ч. 39, 1793, стр. 123. Трагедия была закончена Княжниным в конце 1788 или в начале 1789 г. В готовившемся спектакле в главных ролях должны были выступать известные актеры Я. Е. Шушерин, П. А. Плавильщиков, Е. Ф. Баранова и др. В связи с начавшейся во Франции революцией Княжнин был вынужден взять трагедию из театра. Спустя два года после смерти драматурга, 5 марта 1793 г., один из опекунов детей Княжнина, псковский помещик П. Я. Чихачев, продал книгопродавцу И. П. Глазунову оставшиеся ненапечатанными произведения Княжнина: «Вадим Новгородский», комедии «Чудаки», «Траур, или Утешенная вдова», «Жених трех невест», комическую оперу «Мужья — женихи своих жен» и «несколько мелочных розных пиес, писанных собственною его рукою» («Объяснение» П. Я. Чихачева генерал-губернатору псковскому и смоленскому Г. М. Осипову от 1 января 1794 г.[1]). Глазунов, не имевший собственной типографии, отдал «Вадима Новгородского» и «Чудаков» для издания в типографию Академии наук. Президент Академии наук Е. Р. Дашкова согласилась на напечатание трагедии по представлению О. П. Козодавлева, не читая ее (Записки княгини Е. Р. Дашковой, Лондон, 1859), стр. 238). 4 июня состоялось определение канцелярии Академии о напечатании 1212 экземпляров отдельного издания трагедии и перепечатке ее с того же набора в РФ. Отдельное издание было готово 14 июля, а 30 сентября была выпущена из типографии 39-я часть РФ, в которой, помимо «Вадима Новгородского», были напечатаны трагедия Крылова «Филомела», его же комическая опера «Бешеная семья» и комическая опера «Опасная шутка» неизвестного автора. Вскоре к Дашковой явился генерал-прокурор А. Н. Самойлов с выговором от императрицы за напечатание пьесы. Он сообщил, что Екатерина сравнивает трагедию с «Путешествием из Петербурга в Москву». В тот же вечер на приеме Екатерина спросила Дашкову: «Что я вам сделала, что вы распространяете против меня и моей власти такие опасные правила?» — и добавила, что она считает необходимым сжечь трагедию «рукою палача» (Записки Дашковой, стр. 239). Началось следствие. Его вел генерал-прокурор под непосредственным наблюдением императрицы. Следствие велось тайно, через Секретную экспедицию Первого департамент Сената, то есть через знаменитую Тайную канцелярию. Пытались найти виновных в издании трагедии, обвиняли в этом Дашкову, Глазунова, вдову Княжнина и сына драматурга, Александра Княжнина. Вот, например, один из ходивших по городу слухов, сообщенный Д. П. Трощинским, который в это время был статс-секретарем Екатерины, то есть лицом весьма осведомленным: «На сих днях княгиня Екатерина Романовна имела некоторую неприятность, по причине напечатанной в Академии трагедии «Вадим Новгородский», сочинения умершего Княжнина... Действительно, тут есть такие ужасные монологи, которых нигде бы не потерпели в самодержавном государстве. Много было о нем разысканий, и наконец нашлось, что сын Княжнина, из числа повес и негодяев, найдя между запечатанными бумагами отца сию трагедию, украл ее и продал, как говорят, книгопродавцу, но как уже она очутилась в академической типографии — не знаю» (Архив князя Воронцова, кн. 12, М., 1877, стр. 381). Скоро Тайная канцелярия напала на след. 7 ноября Самойлов запросил псковского и смоленского генерал-губернатора Осипова о помещике Чихачеве, приказав снять с нею допрос; о собрании сочинений Княжнина 1787 г. был запрошен Горный корпус, в типографии которого оно печаталось; 12 ноября генерал-прокурор послал письмо командованию Измайловского полка с требованием прислать для объяснений служившего в полку сына покойного драматурга. В эти же дни было дано распоряжение о конфискации во всех книжных лавках и в типографии Академии наук непроданных экземпляров трагедии и 39-й части РФ. Наконец, Самойлов отправил секретное предписание московскому главнокомандующему князю А. А. Прозоровскому:
«Секретно.
Милостивый государь мой князь Александр Александрович!
По случаю вышедшей в печати трагедии «Вадим Новогородский» сочинения Княжнина с дерзкими в ней помещенными словами, которых до четырехсот экземпляров препровождено отсюда в Москву для продажи от здешнего купца Ивана Глазунова, который и сам теперь находится в Москве, ее императорское величество высочайше указать соизволила, чтобы ваше сиятельство, призвав его, спросили, где вышесказанные экземпляры находятся, и оные, как от него, так и от прочих книгопродавцев отобрав и запечатав, с сим нарочно посланным курьером доставить ко мне, да и прочие его, Княжнина, сочинения, вышедшие в печать по смерти его, просмотреть, и ежели и в них окажутся подобные нелепые изречения, то и те, запечатав, прислать сюда, но если и без таковых изречений из его сочинений покажутся вашему сиятельству сумнительны, таковых, останови продажу, прислать по одному экземпляру. Благоволите, ваше сиятельство, исполнить все оное с осторожностию, без огласки, по данной вам власти, не вмешивая высочайшего повеления... Трагедия сия «Вадим Новогородский» не только особо, но и вместе с прочими сочинениями Княжнина продается, почему для сведения вашего сиятельства имею честь препроводить по экземпляру».
Показания А. Княжнина и ответ директора Горного корпуса П. А. Соймонова ничего не дали следствию. П. Я. Чихачев подтвердил, что продал рукописи Княжнина Глазунову, но что в рукописи «Вадима» «некоторые дерзкие выражения были, в том нимало я не сведущ, и по прочтении мною оной рукописной трагедии ничего заметить не мог, а наиболее утверждаясь тем, как еще при жизни его, Княжнина, задолго были сочинены и многие представлены, полагая за верное, что уже и оная трагедия была публично на театре представлена, по нежительству моему в Петербурге мне неизвестно, а све