Снова и [уже] с другой стороны проявится неубедительность обсуждаемой точки зрения, если мы обратим внимание на особенности атрибутивных и косвенных представлений. Возможно, в случае прямых и без расчленяющих форм, направленных на наглядно присутствующий предмет представлений (например, «это» – то, что я как раз вижу, «Иоганн» – который как раз стоит передо мной), велик соблазн предположить, что сам предмет есть значение, соответственно, [допустить] наглядное созерцание значения; напротив, невозможность подобной точки зрения проявится сразу, как только мы обратим внимание на расчлененные представления или на простые представления, но относящиеся к своим предметам совершенно неопределенным образом. Если кто-то говорит «какая-то белая поверхность», «какой-то красный четырехугольник», то мы можем наглядно созерцать нечто подобное; однако мы тем самым созерцали не значение, а его предмет (точнее, предмет, которому полагаются атрибуты), и между обоими зияет непреодолимая пропасть. То, что я как раз имею в фантазии – это красный четырехугольник. Наглядно созерцая, я схватываю в предмете момент красного и момент четырехугольной протяженности; но даже если бы теперь эти моменты и репрезентированные словами «красный четырехугольник» частичные представления нашего целостного значения были бы тождественны, то осталось бы еще многое другое, что в любом случае принадлежит этому целому, между тем как о его наглядном созерцании в предмете не может быть и речи. Как быть, прежде всего, со значением неопределенного артикля? Наглядно созерцаемый четырехугольник есть Это, не Неопределенное. Неопределенность, которую выражает «ein», не созерцается в качестве момента в предмете, в качестве его части, не существует в прямом смысле неопределенных предметов, но только представления, которые относятся к предметам неопределенным образом, и то, что таким образом мыслится, нельзя наглядно прояснить никаким другим способом, к примеру, указав неопределенные представления и возможные суждения, в которых они получают отношение к непосредственно представляемым предметам.
Гораздо труднее достичь ясности относительно функции различных частей одного составного представления, относительно способа, каким каждая вносит свой собственный вклад в единое предметное отношение целостного представления, и насколько они сами в одном и том же или различных смыслах могут претендовать на предметное отношение. Не всегда можно так же уверенно, как в вышеприведенных примерах, решить, представляет ли часть представления также часть предмета представления, даже если мы охотно идем на то, в настоящее время зачастую обычное, расширение понятия части, которое включает в себя материальные фрагменты точно так же, как несамостоятельные («абстрактные») моменты предмета. В представлении «это дерево с зелеными листьями» или также в представлении предложения «это дерево имеет зеленые листья», которое определенным образом представляет тот же самый предмет, части предложения «зеленые», стало быть, без сомнения соответствует что-то представленное в объекте, какая-то часть, поскольку цвет, если и не в качестве материальной части, то все же в качестве позитивного признака, является реальной составляющей предмета. Как обстоит дело, однако, с выраженным в атрибутивной, соответственно, предикативной форме отношением обладания? Несомненно, материальные фрагменты и позитивные моменты предмета формируют его реальное единство; однако присутствует ли также обладание, отношение целого и части в качестве позитивного момента в предметном единстве? Если мы ответим «да», тогда мы должны будем последовательно все без исключения отдельные отношения частей и снова отношения этих отношений друг к другу и к целому и так in infinitum – все то, что фиксирует бесконечное сцепление логических связей – все снова и снова относить к частям предмета. Другой пример. Пусть простое пространственное отношение «а рядом с b» представлено таким образом, что а находится слева от b. Если мы можем признать наглядное объединение в [отношении] друг рядом с другом в качестве вещного единства, то может возникнуть сомнение, указывают ли оба коррелятивные представления «а слева от b» и «b справа от а» различным образом на то же самое вещное единство или они представляют две стороны, два наличные в нем и как бы совпадающие позитивные момента. Тот, кто решается на последнее, должен был бы последовательно истолковывать также это отношение единства обоих как момент наличного целого и, сверх того, все ожидаемые подлежащие признанию новые отношения в связи с а, b и их отношениям первой, второй… ступени, равным образом в связи с частям и моментами этих частей и отношений in infinitum. Сколь чудовищными ни казались бы эти последствия, они со всей серьезностью выводятся и защищаются. В надежде, что тем самым можно более глубоко прояснить понятие предмета, Твардовский без устали отслеживал все более усложняющиеся связи (Verwickelungen) надстраивающихся друг над другом отношений частей, как бы ни страшился он в другом направлении относить все внешние определения предметов, их отношенческие атрибуты, так же как и чисто формальные, такие как тождество и единство, к их предполагаемым частям.
В любом случае, обсуждения был бы здесь достоин другой, более близкий естественному мышлению взгляд. Вместо того чтобы каждому члену из бесконечного разнообразия различных по значению определений и значимых для него отношений подчинять по одной новой части предмета, можно было бы, отвлекаясь от всего внешнего, признавать в области внутренних определений ровно столько, сколько может быть высказано в не аналитических и аналитически друг от друга независимых суждениях. Скажем, имеются разнообразные точки зрения восприятия в представлении и в познании того же самого предмета или положения дел, другими словами, имеется множество различных значений в отношении той же самой предметности, и в них основываются разнообразные истины, которые в своем разнообразии не выражают никакого внутреннего богатства собственно предметных моментов, но только богатство форм отношений, точек зрения и поворотов познания. Практическому мышлению они предоставляют неизбежные последовательности, чтобы создать необходимую связь вещно различных познаний, они делают возможными аналитические трансформации данных познания и связей, благодаря которым скрытые имплицитные положения дел достигают эксплицитного познания, эквивалентные положения дел могут быть познаны в качестве эквивалентных, несовместимые в качестве несовместимых, и так далее.
Вероятно, здесь возразят: как должны различные представления представлять тот же самый предмет, если они не обнаруживают в нем различные стороны, различные части или моменты, посредством которых они, отражая [его], относятся к нему, посредством которых они могут предоставлять одну, с различных точек зрения на то же самое, спроектированную картину. Там, где нет различий в вещи, также представление не может проводить никаких различий, иначе оно фальсифицирует познание предмета, оно вносит в него то, чего в нем нет. Далее: как бы мы могли истинным образом приписывать предмету определенности, в то время как он не имеет в себе ничего соответствующего им; мы не можем, следовательно, избежать того, чтобы приписывать также внешним, отношенческим определениям собственные части или моменты предмета.
Здесь, однако, необходимо ясно иметь в виду, что представление не является отражением. Подобное неуместно, согласно нашим более ранним анализам, при субъективных и еще менее при объективных представлениях. Апелляция к понятию картины, [как] мы увидели, вообще не содействует тому, чтобы факт представления обнажил свое своеобразие и неповторимость. Нельзя объективное сходство между картиной и вещью, которое функционирует в качестве одной лишь предпосылки отношения изображения, смешивать с подлинной сущностью этого отношения и, соответственно, делать вид, что специфическая сущность (das Eigentümliche) представляющего отношения редуцирована к наличию простого отношения сходства и таким путем уменьшено число примитивных фактов. Сходство между двумя предметами, сколь бы велико оно ни было, еще не делает один изображением другого. Только благодаря способности представляющего существа использовать сходное в качестве репрезентантов для чего-то сходного с ним, иметь наличным в сознании лишь одно и, однако, вместо него подразумевать другое – одним словом, благодаря способности представления, – картина становится картиной. И суть дела не станет более понятной, если сходство изображения сколь угодно увеличивается, и менее [понятной], если оно сколь угодно уменьшается и, в конце концов, исчезает; несомненно, что часто сходство является незначительным и в бесчисленных случаях совершенно отсутствует: не все же репрезентанты являются репрезентантами изображениями. Следовательно, также мысль, лежащая в основе аргумента, – представление должно отражать, по крайней мере, некоторые части или моменты вещи, чтобы оно вообще еще могло функционировать в качестве отображения, – теряет свою доказательную силу.
Но мы уже сделали слишком много уступок оспариваемой точке зрения, поскольку мы вместо объективных представлений, которые только и имеют здесь решающую силу, привлекли к обсуждению только субъективные. Применительно к значениям, естественно, совершенно не может идти речь об изобразительном отношении к вещам, разве что их смешивают, неоднократно [уже] обсуждавшимся образом, с составными частями субъективных феноменов; или термин отображение используется в таком же переносном смысле, как и в математических дисциплинах, чтобы тем самым обозначить отношения взаимного соответствия, здесь, следовательно, между частями значения и, соответственно, интендированными частями вещи. А требование, что, по крайней мере, отдельным значениям должны соответствовать, с другой стороны, части или позитивные моменты вещи, к которым они специально относятся, говоря точнее, которые они напрямую интендируют, может быть все же выдвинуто лишь в качестве априорного, если идея подлинного отношения сходства внутренне все еще является направляющей, и, таким образом, постоянно прибегают к вышеприведенному аргументу. Почему же, напротив, не выдвигается требование, что значение или представление всегда должно соответствовать своему предмету, так сказать, в том виде, каков он есть, согласно всем его частям и моментам? Не ясно ли само собой, что оно, подчеркивая что-то отдельное в предмете, будет способно представлять предмет в целом? Требование, естественно, не выдвигается, поскольку очевидно, что значения абсолютно различного содержания могут представлять один и тот же предмет, и благодаря этому обнаружилось, что исключено, чтобы значения подобным образом полностью (absolut) отражали бы свои предметы. Не должно ли точно так же быть очевидным, что значения получают предметное отношение посредством содержания, которое в ряде случаев не имеет особого и непосредственного отношения к какому-то отдельному фрагменту, к какой-то отдельной части предмета, которая может быть названа его частью в собственном смысле? Примеры подтвердят это, они также покажут, что к одним и тем же предметностям могут быть отнесены различные значения, при этом различие не затрагивало бы особого отношения к частям и сторонам вещи.