рациональные основные понятия , которые присутствуют во всякой мыслимой психологии, пока она является именно психологией и, таким образом, имеет дело с психическим, с Я, интенциональностью и т. д.
Но, конечно, эта априорная феноменология, хотя она и есть в себе первая точная основная наука, не исчерпывает всей априорной психологии, поскольку психология есть все же наука о том психическом, которое выступает в данном мире как реальный момент и как психофизическая данность включается в порядок природы и подчиняет себя ему. Поэтому психология обоснована также в Apriori природы. Тем самым она покоится также и на эмпирическом и априорном естествознании и обоснована собственным Apriori, которое должно принадлежать психофизическому как таковому, однако еще никогда не было разработано. [190]
Мы показали, что чисто феноменологическая психология имеет смысл только как эйдетическая наука. С другой стороны, мы видим теперь, что любая подлинная, в хорошем смысле точная психология или, лучше сказать, любая психология, которая должна иметь образ рациональной науки о фактах, подобной рациональному (здесь – математическому) естествознанию, в той мере есть в широком смысле «феноменологическая психология», в какой она имеет дело с реально психическим не на основе смутной эмпирии и смутного эмпирического образования понятий, но на основе универсального феноменологического опыта и основывающегося на нем эйдетического феноменологического учения о сущностях, на основе, могли бы мы сказать, априорной логики психологии в ее собственной сущности.
Из нашего изложения могло создаться впечатление, что психология есть одна из точных позитивных наук, а также, как эйдетическая – наряду с другими эйдетическими науками. Между тем, хотя психическое и выступает как одна реальная область в мире среди многих других, оно все же имеет замечательное свойство, которое как раз и исследуется в его чистоте в феноменологии: психическое интенционально относится или может относиться ко всему внепсихическому и всему вообще мыслимому. Люди существуют в мире среди других реальностей, но они имеют и сознание этого мира, включающего и их самих, и именно ему мы обязаны тем, что для нас вообще присутствует некий мир, обладает для нас значимостью как сущий, как удостоверяющий себя в отдельных случаях часто неверно, но в целом все же верно, как определяющийся теоретически хорошо или плохо, истинно или ложно и т. д. Мир есть для нас то, что он есть, из действий нашего собственного сознания. Так, науки любого уровня суть интенциональные образования, которые приобретают свой смысл истинных благодаря подтверждению, осуществляемому как отдельными субъектами, так и интерсубъективно. Научно значимая теория есть система интерсубъективных результатов, которые имеют конституирующийся и обогащающийся в самой субъективности объективный смысл. Теория науки как универсальная логика, как наука об априорной форме науки как таковой и об а priori обрисованных типах наук (регионах) остается наукой в обычном смысле, как теория, как система получающихся в результате истин [191] . При этом жизнь, субъективно образующая всю истину и науку, остается нетематизированной. Конечно, полная и всесторонняя теория науки требовала бы, чтобы готовые результаты (Leistungen) исследовались как образования в производящей субъективности, чтобы все формы и структуры научного (и так же – вообще любого) разума были бы подвергнуты исследованию. Конечно, это исследование целиком и полностью относилось бы к универсальной чистой феноменологии, которая, таким образом, охватывала бы собой любую теорию познания, теорию науки, теорию разума.
Это выглядит как какая-то реставрация психологизма. Между тем, этим лишь сказано, что универсальная феноменология, поскольку она делает понятной научную теорию в качестве ноэмы с сущностной необходимостью соответствующих ей ноэз, одновременно включает в себя универсальную психологию разума и его действий – конечно, наряду с феноменологией неразума и всей областью пассивности сознания, которая носит название ассоциации. Однако эта феноменологическая психология разума по своему основному положению не является философской. Из-за того, что она имеет дело с Apriori, она столь же мало становится философской, сколь мало становится таковой геометрия, которая, исследуя пространство, также имеет дело с пространственным Apriori. Теория разума в позитивности, психологическая теория разума относится, таким образом, все еще к позитивным наукам.
И все же не только эта психологическая теория познания, но и вся феноменологическая психология некоторым образом близка философии. А именно, если она уже обоснована и обоснована полностью, универсально, то для того, чтобы всей этой феноменологии и учению о разуме придать трансцендентальное значение, нужен только коперниканский переворот . Радикальная перемена смысла происходит благодаря тому, что постоянная предпосылка, на которой покоится вся научная позитивность, в том числе и позитивность эмпирической и феноменологической психологии, благодаря эпохэ выводится из игры: предпосылка, которой является предданный и в обычном опыте [полагаемый] как само собой разумеющееся существующий мир. Другими словами: вместо того, чтобы уже заранее полагать некий мир, этот предданный мир, и спрашивать лишь о том, как этот мир может быть истинно определен, мы имеем дело с этим миром как с ноэмой. Абсолютно, чисто, как таковая полагается субъективность, в которой конституируется мир и которая не понимается больше как душевно-животная (animalische) субъективность в мире. Одним словом, психологически-феноменологическая редукция преобразуется в трансцендентально-феноменологическую и, тем самым, психологическая феноменология – в абсолютную, или трансцендентальную.
II. Феноменологическая психология и трансцендентальная проблема
Идея чисто феноменологической психологии выполняет не только описанную выше реформаторскую функцию для эмпирической психологии. По глубочайшим основаниям она может служить в качестве первой ступени раскрытия идеи основной трансцендентальной науки, трансцендентальной феноменологии.
§ 10. Трансцендентальный поворот Декарта и психологизм Локка
Исторически феноменологическая психология также выросла отнюдь не из собственных потребностей самой психологии. Хотя действительный прорыв совершился только в начале этого столетия, ее история ведет нас к основной работе Локка и к тем ближайшим результатам, которые исходящие от нее импульсы дали у Дж. Берклии Д. Юма. В «Трактате» последнего мы уже находим первый набросок систематической феноменологии, первую попытку систематического исследования сферы чистых переживаний, хотя и без применения эйдетического метода и, к тому же, при абсурдном сенсуалистическом истолковании связи жизни сознания как таковой. Уже в классической английской философии (у Локка) намеренное ограничение [исследования] чисто субъективным определялось внепсихологическими интересами.
Обращенная к внутреннему (innengewendete) психология служила трансцендентальной проблеме, разбуженной Декартом, который, однако, не понял ее в ее подлинном виде и не разработал ее. В первой «Медитации» Картезия уже можно почувствовать присутствие, хотя и в неразвитом, но готовом к развитию виде, той мысли, которую можно назвать основным мотивом новоевропейской философии, существенно определяющим ее специфический стиль. Это мысль о том, что все объективно-реальное и, в конце концов, весь мир имеет для нас бытие и так-бытие только как действительное и возможное cogitatum нашего собственного cogitatio , как возможное опытное содержание наших собственных опытов, как входящий этим содержанием в нашу собственную (а порой и в мою) жизнь мышления и познания и принимающий в нашей (интерсубъективной) деятельности подтверждения приоритетный образ очевидно обоснованной истины. Истинное бытие, таким образом, есть для нас обозначение действительных или возможных результатов познания.
Именно здесь заключалась мотивация для всех трансцендентальных проблем – как подлинных, так и неподлинных. Уже у Декарта эта мысль приняла ту форму, которая ввела в заблуждение и его, и целые столетия. Она прошла такой, по видимости самопонятный, путь превращений: испытывающая и познающая субъективность зависит только от себя самой. В ее чистой имманентности разворачивается познание. Очевидность egocogito , чисто субъективного внутреннего опыта, необходимо предшествует всем другим очевидностям, уже предполагается относительно всех них. Как же я, познающий, могу правомерно выходить за пределы состава собственных переживаний, которые одни даны мне с непосредственной очевидностью? Конечно же, только с помощью опосредующих умозаключений! Как тогда выглядят эти опосредующие умозаключения? Что придает им ту чудесную силу, которая выводит в трансцендентный сознанию мир?
Подлинная трансцендентальная проблема была, кроме того, скрыта проблемой реализма, на протяжений столетий вводящей в заблуждение, как и пресловутыми абсурдными «самопонятностями» теории умозаключений, которую только предстоит создать. Однако трансцендентальная проблема все же была подготовлена и поставлена, взгляд был направлен в сторону универсальной субъективности сознания и наличия для нее мира, и декартовский метод сомнения может рассматриваться как первый метод демонстрации трансцендентальной субъективности, по крайней мере – собственного трансцендентального ego и его когитативной жизни. Это можно назвать первой трансцендентальной теорией и критикой универсального опыта мира, которые служат в качестве фундамента для трансцендентальной теории и критики объективных наук.
Из-за неудачного развертывания и даже искажения трансцендентальной проблемы у Декарта это ego становится чистым mens как substantiacogitans , как реальная, для себя сущая душа ( animus ), принадлежащая, опять-таки, для себя сущей и лишь благодаря каузальному упорядочению связанной с ней телесной субстанции.