науки, а это значит, что нельзя давать никакого решения в экономических, политических, религиозных и других каких-либо вопросах в виде готовой, неприкосновенной догмы, нельзя требовать общего признания того, что, может быть, для отдельной личности представляет собой дело веры, а надо исследовать, спрашивать, открыто ждать от беспристрастного исследования его любого решения и содействовать участию в этом испытывании, спрашивании и исследовании и других на вполне равных правах. Только на почве такой непредвзятости (это слово является в этой связи вполне определенным) мыслимо – а на этой почве и вполне возможно – «нейтрально», т. е. независимо от какого-нибудь заранее установленного решения, ставить и совместно обсуждать вопросы хозяйства, политики и мировоззрения. В противоположность этому нейтральность, которая бы состояла в отказе вообще от рассмотрения вопросов, стоящих как раз в центре жизни, не соответствовала бы достоинству науки: это значило бы именно отрицать ее независимость, ее самостоятельность, на которой мы тем не менее постоянно настаиваем. Или наука действительно только служанка ограниченных практических стремлений, а значит, и партий, или она не может отказаться от намерения поставить перед своим форумом и эти последние, в конце концов самые важные для человека, вопросы, наиболее близко касающиеся глубочайшего человеческого существа, – не для того, чтобы высказать о них свои диктаторские отзывы, которые ставили бы еще больше препон дальнейшему исследованию, а именно в смысле освобождения собственного суждения и открытия бесконечного, но методически удостоверенного прогресса в убеждении, следовательно, в смысле неограниченной проверки и исправления.
Именно убеждение, что серьезному исследованию, свободному от предвзятой партийной догмы, должно в конце концов удасться пробиться к ясности и если и не к последним выводам, то тем более проникнуть к закономерному безграничному прогрессу познания, – это убеждение лежит и в основе стремлений самого народа к серьезному научному углублению своего образования. Только на почве этого беспристрастного стремления к истине можно свободно выступать с обеих сторон и искать соглашения, только на этой почве безусловной свободы, духовной независимости может развиваться это дело; каждый шаг, который ведет в сторону от этой почвы, может под конец иметь своим последствием только то, что истинная цель этой социальной воспитательной работы будет совершенно недостигнута.
Ведь в этой работе мы видим не дело известного отеческого попечения, исходящего от более одаренного счастьем высшего слоя по отношению к обиженным духовными благами. Если даже мы сами рассматриваем нашу работу как дело высшей справедливости, а не как даваемую с миной снисходительности милостыню и хотим, чтобы и другие смотрели на нее так же, тем не менее другая сторона будет все-таки ощущать ее как милостыню до тех пор, пока господствует настроение, что как будто мы (этот высший слой) владеем полным, истинным, человеческим образованием, но готовы теперь ради великодушной цели справедливого уравнения отдать небольшую часть его остальным людям. Но в духовном нет вообще такого давания и принимания, дележа и уравнения, как в области материальных благ, а есть только работа над общим делом, на которое никто не может заявить права собственности – ни большого, ни малого, ни равного, ни неравного, в котором каждый может только принимать участие вместе с другими по мере и особенному направлению своих духовных сил. Истинный учитель ни в каком случае не чувствует себя в роли дающего, а вербует сотоварищей для дела, которое не принадлежит никому отдельно, а всем вместе, – для дела, которое вообще никогда не бывает готово, в котором все дело заключается в самой работе. Словом, короче говоря, только свободные могут воспитывать свободных.
Поэтому руководство, конечно, должно остаться за наукой и в конечном счете за философией:, я понимаю это слово не в смысле специальности (философия вообще не «специальность»), а в его первоначальном, платоновском, значении: как стремление поставить все бытие и жизнь человека на основу строго испытанной истины, более того, сообразовать с идеей, а в заключение с бесконечной, задачей, истины. Ибо истина для человека существует только как вечная задача, хотя и с несомненно достоверным направлением к цели. А из определения этой цели должно вытекать еще одно: эта образовательная работа не должна вестись без всякого плана и давать крохи то тут, то там; надо стремиться к тому, чтобы все даваемое стояло в органической, связи, между собою, так, чтобы одно всегда вытекало из другого или по крайней мере могло вытекать.
Что вообще должно быть достигнуто этими курсами? Во всяком случае, не профессиональное, специальное образование. Значит, только временный импульс или более благородное духовное времяпрепровождение – так заключает большинство. Но вряд ли есть потребность в этом. Эта сторона удовлетворяется колоссально разрастающейся и распространяющейся научно-популярной литературой, а также художественными произведениями. Занимательные и поучительные статьи из всех областей науки и искусства можно теперь найти во всякой сколько-нибудь сносной ежедневной газете, а тем более в еженедельниках и ежемесячных журналах. Сюда присоединяется вся столь прославленная работа образовательных союзов прежнего покроя. Все это ценно как первое побуждение. Но именно: чем больше достигается эта цель – дать толчок к духовным запросам, тем больше должно рождаться желание получить более полные, более связные знания. Такие требования могут быть удовлетворены только циклом лекций и к тому же при лучших лекторских силах. Между специальной ученостью и простым, поверхностным занятием и импульсом есть еще то среднее, к чему именно стремимся мы – к основательному образованию, т. е. не к нагромождению бесполезных знаний, чтобы гулять в них для духовного отдохновения, как в саду, а для того, чтобы в человеке нечто образовывалось, формировалось и складывалось в одно своеобразное целое и притом не больше не меньше как с намерением сделать его самого определенным нечто, дать его внутренней жизни ценное само по себе духовное содержание. Отдельные побуждения для этого недостаточны, а должно быть дано руководство к урегулированной дальнейшей работе, необходимо пробудить понимание более и более широких связей, духовно находящихся в нашей власти, должны быть открыты глаза на закономерность в природе и человеческой жизни, во всех мирах познания нравственности и искусства, необходимо пробудить понимание вопросов об основаниях и основаниях оснований.
Таким образом, можно, конечно, действительнее всего опровергнуть постоянно повторяющийся упрек, что распространяются только опасное полуобразование и дилетантизм. Мы хотим бороться именно против этого опасного полуобразования, создаваемого путем ежедневной прессы и партийной науки (я говорю не об одной партии, а о всех), против которого нет как раз никакого другого средства, кроме беспристрастной научной проверки. А что заняться ею оказывается в состоянии каждый, у кого есть честная воля, здоровый рассудок и сколько-нибудь удовлетворительная подготовка из народной школы, это показал опыт всюду, где работали серьезно и с достаточной выдержкой. Наука вообще не требует никакого другого духовного вооружения, кроме светлой головы и свежей рабочей силы; оба эти качества имеются часто скорее у неученых, чем у некоторых уродливых ученых, у которых простое открытое понимание и действительно здоровое стремление к работе, под которыми я разумею влечение к живому творчеству, а не к мертвому копанию, часто тонет в море ограниченных специальностью частных знаний. При этом, во всяком случае, предполагается, что лектор вполне свободно владеет своей областью и может черпать изо всей полноты знаний, чтобы найти всегда доступное пониманию, и отсюда уже шаг за шагом вести дальше по направлению к трудному. Одним словом, он должен владеть некоторой долей педагогического такта, под чем я понимаю не что-либо таинственное, а способность сознавать на каждом шагу, что можно считать знакомым и на достигнутой ступени доступным пониманию и что – нет. В отдельных лекциях, имеющих целью дать только стимул, достаточно, если каждая частность сама по себе наглядна и понятна в данный момент: не обязательно, чтобы она оставалась, поэтому нет особой нужды и в проникающей непреложной связи, которая как бы приковывает одно к другому, но все это необходимо, когда целью становится действительное внутреннее образование (в раньше указанном смысле).
Что касается предметов, то, может быть, сначала мы будем беспомощно стоять перед неограниченной массой материала. Значит, надо искать ограничения, руководясь, с одной стороны, точкой зрения необходимости, с другой – точкой зрения, данной вначале, не слишком высокой ступенью понимания. Вспоминаются слова Гете: «Нужно вести от нового к полезному, а оттуда к доброму». Это действительно естественные ступени. Исходят из пробуждения более благородного любопытства; для этого достаточно отдельных лекций. Полезное, пригодное и необходимое самому учащемуся в жизни подвигает уже на большой шаг вперед; оно является, конечно, самой крепкой нитью, чтобы привязать его к делу. Однако полезное не должно ставить преград и выдвигаться на первый план. Решающим фактором должно явиться доброе, т. е. то, что оказывает на самого учащегося внутреннее и непреходящее поощряющее влияние.
И потому общим центром, к которому направляется все, должен быть сам человек. Нигде не применимы с таким правом, как здесь, слова, что самая истинная цель изучения для человека – это сам человек. Мы хотим дать людям образование. Что для этого более необходимо, что другое вообще более нужно с интеллектуальной стороны, как не изучение человека? А такая задача действительно охватывает все: ведь человек действительно микрокосм, мир в миниатюре, как бы сконцентрированный в одном пункте. Физическая антропология (анатомия и физиология человека) возбудила к себе всюду самый сильный интерес, а это само по себе ведет ко всем естественным наукам: физике, химии и общей биологии, где всюду отношение к человеку является первым и последним пунктом, а на пути между этим начальным и конечным пунктом эта линия может удаляться выше и ниже человека, в звездные пространства и в невоспринимаемое микроскопическое, или в отдаленнейшие предмиры. От физиологии получается вместе с тем переход к психологии, а оттуда, как и прямо от естественных наук, к логическим, а также этическим и эстетическим вопросам. Таким образом, уже с антропологической стороны открывается перспектива на проблемы философии, в известном смысле она ведь представляет собой, собственно, науку о человеке. А в ней с естественными науками встречается другая главная ветвь познания – познание наук о духе, т. е. социальных наук и истории, к чему следует причислить и языковедение. Это есть уже настоящий гуманный интерес. Насколько гуманны естественные науки, это мы начинаем понимать только с недавнего времени, хотя оно могло быть общеизвестным уже со времен Канта. В противоположность этому вопросы хозяйства, права и образования должны непосредственно касаться человека вообще, а особенно работающих и захваченных специальными интересами самой жизни. Они принуждают опять-таки перейти к истории и достигают в заключении своей последней концентрации и высшего уровня точки зрения в этике, эстетике и философии религии.