Но мне принципиальным кажется, что если об обязательном образовании должны заботиться общественные учреждения, государство и общины, то необязательное образование взрослых, напротив, должно быть всегда предоставлено свободному усмотрению отдельных личностей: здесь рекомендуется добровольное отношение к делу, которое само по себе наиболее ценно. Конечно, государство и община должны помочь отысканию средств в случае нужды, хотя следует предпочесть, если это не так необходимо, чтобы эта работа была поставлена совершенно независимо на добровольные взносы и пожертвования и чтобы она не зависела от государственной и общественной помощи. Но, во всяком случае, если предлагаются общественные средства, то необходимо твердо держаться того, чтобы прием таких пожертвований не был связан ни с какими дальнейшими условиями, чтобы на свободное движение этим не налагалось никаких ограничений, чтобы общественная власть была не вправе претендовать на какое-либо влияние на дух и устройство курсов или каких-либо других начинаний, как на возмещение. Само по себе это возможно; так, например, обстоит дело в Вене, но возможно также и обратное, и до сих пор в Германии, особенно севернее линии Майна, оно представляется более вероятным. Итак, следует стремиться к тому, чтобы обойтись совершенно без помощи государства и общины, особенно же без денежной помощи. Из этого вместе с тем последовательно вытекает, что университеты и высшие школы (которые являются у нас государственными учреждениями) как таковые не должны брать в свои руки организаторского руководства этой социальной работой и претендовать на него, как на свое право, ибо у нас это обозначало бы уже до некоторой степени передачу этой организации в руки государства, в то время как в Англии и Соединенных Штатах Северной Америки этому нет места, потому что университеты там не являются государственными учреждениями. Если мы не проникнемся в этом отношении, так сказать, до мозга костей духом, который не потерпит никакой опеки со стороны общественных властей, то мы не достигнем своей цели; и как бы мы тогда не заверяли, нам просто не будут верить, что мы хотим воспитывать к свободе, а не к рабству. Если суждено нам дожить до такого дня (мы, старики, наверное, не доживем), когда само государство до своего последнего органа будет проникнуто духом свободы, то только тогда можно будет говорить о передаче этого предприятия в руки государства, но ни одним днем раньше.
Все эти соображения приобретут свой настоящий вес лишь тогда, когда завтра в виде естественного заключения наших рассуждений мы обратим внимание на нравственную, эстетическую и религиозную, т. е. на собственно гуманную, сторону этой свободной образовательной работы в ее связи с целым задачи народной культуры в отношении тела, души и духа.
Работа над образованием взрослых в нравственном, эстетическом и религиозном отношении
Работа над образованием взрослых из народа была бы совершенно не в духе Песталоцци, если бы она ограничилась образованием рассудка. Одним из важнейших требований швейцарского педагога была точная согласованность и гармоническая связанность образования «головы, сердца и руки», т. е. интеллектуальных, нравственных и рабочих сил. Уродливо было бы не только пренебрежение нравственным воспитанием в сравнении с интеллектуальным и техническим, но также если бы они шли рядом, не касаясь друг друга. Только при помощи этой здоровой гармонии всех душевных сил образование может действительно проникнуть в жизнь. Под «жизнью» понимается, собственно, не что иное, как это единство, это неразрывное, гармоническое действие душевных сил, в котором все они поддерживают или по крайней мере не препятствуют друг другу. На самом деле каждое одностороннее изолированное развитие одной из них может действовать только разрушающе на все человеческое существо, так что в действительности оно не достигнет своей полной «жизни». Ибо человек не составлен как бы из нескольких таких лиц; он есть одновременно думающее, проявляющее волю и созидающее существо; в его здоровом внутреннем устройстве каждая из этих сил помогает другим и сама нуждается в их помощи; без них она вообще не могла бы существовать. Тем не менее по своему роду они различны, как различно и их образование. Также относятся названные силы к силе эстетического творчества и в заключение к не менее глубоко скрытой силе внутренней человеческой жизни, в которой коренится религия. При этом мы сначала не предрешаем вопрос, представляет ли собой эта сила нечто совершенно иное или она как-нибудь содержится в других, да и вообще что она из себя представляет.
Но в конечном счете всякое образование должно исходить, по Песталоцци, из одной единственной элементарной силы – силы работы, творческого деяния. Это для него почва, на которой соединяются силы рассудка и воли, а также художественное влечение и действительно живая религия, и вступают именно в то требуемое гармоническое взаимоотношение. И это представляется мне совершенно верным. Уже вчерашняя наша беседа привела нас к тому, что из этого пункта должно исходить действительно все. Из непосредственной работы, что бы это ни было – промышленность ли, ремесло или сельское хозяйство и т. д., – вырастают оба могучих ствола знания, которые потом расходятся в большое количество ветвей и разветвлений: здесь имеется непосредственный переход к естественным и социальным наукам, а отсюда потом открываются пути во все стороны научного образования. Если мы сказали, что человек должен стоять в центре, то человек не абстрактное, а конкретное существо – определенный человек в своих определенных условиях жизни, особенность которых определяется главным образом его работой, его жизненной работой, И если это должно быть и будет отправной точкой, то указанный только что путь для дальнейшей работы диктуется необходимо самим существом дела.
Особенно к нравственной, стороне образования, которую рассмотрим прежде всего, мы подходим именно с этой стороны. Ведь в каждой человеческой работе работает не один человек: всякая человеческая работа носит в существенных чертах общественный характер; работа отдельных личностей входит в организм рабочего целого, в мир работы, в котором соединяются многие рабочие, – значит, они должны понимать друг друга. Исследуя материю работы (то, что работается), приходят к естественным наукам как к ее основе; исследуя форму общей работы, приходят к социальной, основе. А последняя не есть уже просто дело рассудка, а также и воли:, разные воли должны прийти к соглашению – простого понимания оказывается недостаточно. Таким образом, необходимо приходят к законам, по которым воля одного ищет соглашения с волей другого. А законы эти в широком смысле называются нравственными, Рабочий – это человек с волей, работодатель – с не меньшей, и так – все, кто принимает участие в общей работе, какое бы место он не занимал в ней. Между всеми ими отношения не только как между частями одной машины, но и человеческие отношения, прежде всего – правового порядка (они заключают между собой договоры); но сверх этого между ними существуют еще такие «нравственные» отношения, которые не растворяются в правовых. Мораль может требовать иногда отказа от права или исполнения по отношению к другому лицу такого требования, которое не является требованием права. Таким образом, прямой путь от тесно связанных друг с другом технологии и политической экономии ведет к изучению устройства социального тела, социальной жизни вообще, значит, к государствоведению, правоведению, далее к истории права и государства и под конец к философии права и государства. А во всем этом уже всюду заключены основные этические понятия, так что подготовленная всем этим могла бы уже быть дана в основных чертах и собственная этика как последнее учение о законах определения воли, как собственная логика воли.
Таким образом, в сторону нравственного мы были бы уже у цели, если бы нравственность была в первой линии или же исключительно делом учения. Но давно уже признано и при малейшем раздумье становится ясным, что она, наоборот, является прежде всего делом упражнения, деятельности, которое, конечно, предполагает ясное понимание, но для которого часто недостаточно и самого лучшего разумения. Учение, обращающееся только к этой стороне человека, может скорее достигнуть чего-нибудь только тогда, когда уже раньше была заложена основа нравственной жизни, на которую затем может рассчитывать учение, стремясь к тому, чтобы уже имеющееся в жизни и известное в глубине души выразить в понятиях и, таким образом, выяснить его дальше, очистить и укрепить.
Истинно надежную основу нравственного познания и нравственной воли может, значит, положить только упражнение в нравственном деянии, в нравственно обоснованном сообществе. И при этом здесь различаются две ступени: во-первых, сообщество между собою работающих в общем деле, на которое указывает им уже общность их интересов и их положения. Эта солидарность сначала может не только казаться эгоистичной, но даже и быть такой в действительности, и все-таки это солидарность, т. е. в ней живет и действует отдельная личность не только сама для себя, но и в интересах ближайшего к себе сообщества. Этого не следует недооценивать или, еще того хуже, порицать. В самом тесном и самом близком союзе отдельная личность учится хотеть не для себя одной – она учится чувствовать и признавать, что один стоит за всех и все за одного. Сначала развивается то, что Руссо назвал общей волей, общее «я» (Moi commun), которое, твердо обоснованное один раз, уже представляет из себя нечто несравненно большее, более богатое и глубокое, чем бедное, изолированное «я» отдельной личности. И семья, нравственную силу которой Песталоцци по справедливости ставит так высоко, есть, если угодно, эгоистический союз; тем не менее она является именно как ближайшее расширение индивидуальных пределов, безусловно необходимой, первой школой нравственного хотения, т. е. такого хотения, которое не хочет для себя ничего такого, чего бы оно не хотело для других. И, согласно изображению Песталоцци, она добивается этого именно как рабочее сообщество. Если сообщество работающих простирает сво