собственность и лишенным ее, одинаково несущественное как для теоретика, так и для практика социальной политики. И в то же время, например, политика обложения торгово-промышленных предприятий и т. п. очень легко может относиться к первой категории мероприятий, поскольку ее целью или следствием является содействие развитию или нанесение вреда крупной или мелкой промышленности, капитализму или ремесленному производству.
Читатель уже догадывается, какую цель я преследую, делая это различие в мероприятиях экономической политики: я хочу выделить первую категорию мер в качестве социальной политики. Таким образом мы получаем следующее определение этого понятия: под социальной политикой мы понимаем те мероприятия экономической политики, которые имеют целью или следствием сохранение, содействие развитию или уничтожение, подавление определенной экономической системы или ее составных частей. Ей я противопоставляю индивидуальную политику — те мероприятия, которые направлены ко благу отдельных лиц или групп, без различия их принадлежности к определенной экономической системе, а значит, также и к определенным социальным классам. В пользу моей терминологии говорят следующие основания:
1) Этим достигается выделение, так сказать, экономической политики первого класса и обособление ее от других мероприятий, что делает возможным разграничение важного от неважного, постоянного от преходящего.
Тогда сравнительно незначительные мероприятия, следствием которых является воздействие на экономический строй в определенном направлении, будут иметь для нас несравненно большее значение, чем самые обширные индивидуально-политические мероприятия. Вопросы о том, большее или меньшее число лиц, вместо денежной помощи из налога в пользу бедных, будет охотнее получать более или менее высокую ренту из специальной страховой кассы, больший или меньший процент с доходов богатых людей будет взят посредством подоходного налога, будет ли помощь голодающим ткачам оказана из дохода с благотворительного базара или из кассы военного ведомства, составленной взносами сердобольных людей и т. д., – имеют бесконечно меньшее значение для всей экономической жизни, а вместе с тем и жизни общества в целом, чем, например, вопросы: будет ли следствием осуществления данной меры законодательной охраны рабочих вытеснение или сохранение мелкого производства, ведет ли известная политика к увеличению или уменьшению крестьянских хозяйств, способствует или препятствует данная мера налоговой политики развитию крупных магазинов, укорачивает или удлиняет данное распоряжение существование домашней и кустарной промышленности, произойдет ли расцвет или упадок крупной промышленности вследствие принятого торгового договора и т. д., и т. д.
2) Выделяя в особую группу мероприятия, влияющие на характер экономической системы, мы вносим порядок в пестрый ряд явлений экономической политики. Я, по крайней мере, не вижу лучшей точки зрения для группировки однородных и разграничения неоднородных мер. Ясная формулировка политико-экономических систем дает нам систему экономической политики. Она получается из группировки влияющих на данную экономическую систему мероприятий путем обособления и соответствующего наименования совокупности мер, касающихся отдельных отраслей и областей этой экономической системы и т. д. И эта систематика будет опираться на «сущность вещей», а не обязана своим возникновением преходящим историческим обстоятельствам.
Наконец, спрашивается, в-третьих, не произвольно ли мы назвали лишь одну группу мероприятий экономической политики «социальной политикой»? Я думаю, что совершенно нет.
Прежде всего, что касается значения этого выражения в разговорном языке, которое всегда должно быть принимаемо во внимание при установлении научной терминологии, то мы видели, что в данном случае оно по большей части так неопределенно, что не препятствует произвольному толкованию выражения «социальная политика». Мне кажется даже, что многим неясно представлялся именно тот смысл его, который дается нами – сравните, например, вышеприведенное определение из «словаря
государственных наук». Во всяком случае, разговорное значение понятия подходит не ближе к единственному ясному определению Адольфа Вагнера (социальная политика = политика устранения недостатков, возникающих из процесса распределения), чем к нашему. Слово же «социальная» политика по своему смыслу, несомненно, находит самое лучшее применение по отношению к мероприятиям, влияющим на характер «социального строя». При употреблении его в этом смысле, содержание и его словесное выражение вполне покрывают друг друга.
II
Если мы в последующем изложении, установив понятие социальной политики, попытаемся прибавить кое-что для характеристики ее сущности, то нам представится, очевидно, двойная задача: во-первых, исследовать, какова суть и значение политики вообще, а следовательно, и социальной политики; во-вторых, – выяснить характерные особенности социальной политики, которые именно отличают ее от других отраслей политики.
Так как мы не задаемся здесь целью писать статью о политике вообще, то для выяснения нашей точки зрения по отношению к первому пункту придется ограничиться лишь несколькими намеками. Если вся политика, говоря словами Шлейермахера, представляет «плодотворную деятельность», то она покоится, очевидно, на идее осуществимости свободно избранных целей. Здесь говорится, конечно, не о произвольном преследовании фантастических, лишенных плана целей. Это значило бы стать на точку зрения мечтательного утопизма, не имеющего почвы в действительности и не могущего оказывать обратного влияния на жизнь.
А надо ее понимать в том смысле, что политика, как всякая «плодотворная деятельность», несовместима с мыслью о невозможности влияния единичной воли на естественную необходимость совершения. Недавно мне довелось в другом месте[34] указать на то, что неумение согласовать свободную осуществимость самостоятельно поставленных целей с идеей строгой причинности в социальной жизни обусловливается смешением точек зрения социального теоретика, считающегося лишь с причинной необходимостью, и политического деятеля. В несколько другой форме ясно выразил ту же мысль Джон Стюарт Милль[35], сказав: «Учение о независимости социального прогресса от неизменных законов во многих головах неразрывно связано с мыслью, что индивидуальными усилиями или правительственными мероприятиями нельзя оказать значительного влияния на ход общественного развития. Это – заблуждение. Из того, что все совершающееся, в том числе также и акты человеческой воли, является следствием определенных причин, не следует, что волевые акты вообще и даже волевые акты отдельных индивидуумов не могут быть, в свою очередь, причинами большого значения».
Милль указывает, вслед за тем, на деятельность капитана во время бури и продолжает: «Как ни безусловны законы социального развития, они не могут быть более безусловными или строгими, чем законы природы, и, однако, человеческая воля может превратить их в орудия своих замыслов, и степень, в которой она достигает этого, составляет главное различие между диким и высоко цивилизованным человеком»[36].
Во всякой политике, как «успешной деятельности», можно различать два существенных элемента: цель и средства к ее достижению. Поскольку эта цель, по сравнению с существующим положением дел, представляется лучшим и желанным, поскольку она противопоставляется реальному status quo в качестве сравнительно законченной идеи, мы можем назвать ее политическим идеалом, осуществление которого должно быть достигнуто политическими мероприятиями.
О политическом идеале мы и будем говорить в дальнейшем изложении. Каково вообще, – должны мы спросить, – может быть к нему отношение науки? Очевидно, оно должно быть двоякое: наука может рассматривать идеал в его необходимости или в его свободе. Она может или объявить его причинно обусловленным в его возникновении – генетическая точка зрения, или же осветить его в его ценности и значении – критическая точка зрения. Последняя, в свою очередь, исходит из молчаливого предположения веры в возможность успешного изменения направления политической деятельности, так как без этой веры критика была бы праздной, чисто академической болтовней. Как я представляю себе до сих пор остающееся совершенно без внимания учение о причинной необходимости идеалов партийной политики, я показал по отношению к современному пролетарскому идеалу в цитированной уже работе.
Здесь же, напротив того, я намерен попытаться осветить некоторые новые стороны критической точки зрения. Относительно своей точки зрения я должен прежде всего сказать, что я не придаю научной критике роли руководительницы по отношению к политическому идеалу. В одном из значительнейших новейших сочинений о социальной политике, вышеупомянутой книге Штамлера, сделана попытка утилизировать учения кантовской этики о «регулятивной идее» для социальной жизни. Штамлер ищет сущность социальной «закономерности» в телеологическом соотношении социальных событий с единой объективной целью всей социальной жизни, которую научное мышление должно установить a priori. Эту точку зрения я считаю ошибочной, но, так как для подробного опровержения ее здесь не место, нам приходится ограничиться замечанием, что он относит в сферу познания такую область человеческого бытия, которая в главных своих элементах выходит за его пределы. Все политические стремления имеют своим конечным основанием общее миросозерцание и жизнепонимание отдельных людей, а это последнее, в конце концов, укрывается в метафизическую область веры, куда не смеет последовать за нею познание. Часто указывавшееся противоречие кантовской этики, что она уничтожает дело всей жизни своего творца, переходя через указанную в «критике разума» границу человеческого познания, и вносит в этику онтологическое доказательство, которое было устранено из науки и утилизировано религией, – это же противоречие губит и рассуждения Штамлера.