христианско-католического социального порядка с его вечными творческими принципами, возвышенными идеалами, несокрушимыми основами и чудесным историческим развитием»[39].
Ход мыслей программы и всех обосновывающих ее сочинений таков: на основе вечного идеала требуется водворение определенного социального строя; законы этого порядка систематизированы и разъяснены в Corpus juris canonici. Водворение определенного социального строя необходимо, во-первых, как цель, потому что христианство, одобряя одни социальные отношения, осуждает другие (например, противоречие интересов), и, во-вторых, как средство, так как определенный социальный строй является лучшей, чем другие, гарантией роста христианского сознания. Следовательно, предстоит «реставрация общества» в духе христианства. Социально-политическому идеалу отводится совершенно подчиненная роль по отношению к религиозному. Слова другого католического писателя – М. де Вогюэ – могут служить, как motto этого направления: «Из всех центров моральной силы, которые нам известны, лишь одна церковь достаточно сильна для того, чтобы дать элементы социального возрождения. Лишь она одна имеет право и способность возвещать истинные законы общежития»[40]. Далеко не так однородна и ясна мне точка зрения представителей евангелическо-социального направления…
Всего более приближается к католическо-социальной точке зрения Тодт. Он имел в виду дать «изображение социального содержания христианства и социальных задач христианского общества на основании исследования Нового Завета». Тодт смотрит на Евангелие не только как на основу и исходную точку всей евангелическо-социальной реформаторской идеи, а надеется вывести из него основы новой общественной организации, как две капли воды похожей на «социальное государство». Принципиальное тождественное воззрение мы встречаем в евангелическо-социальной программе 1893 г. Против него именно восстает новая фракция христианских социалистов. Гере признает особенной заслугой Штекера то, что он избегал всякой попытки «развить новую программу непосредственно из нравственного, религиозного и социального содержания Библии», и считает заблуждением взгляд, что можно создать «евангелическую теорию и практику хозяйства». Следовательно, Библия вовсе не служит арсеналом для этих реформатских планов. Что же должно заменить ее? До сих пор на это нет достаточно ясного ответа. Не черпают ли «молодые» христианские социалисты стремление «к социальным реформам в обширном масштабе, направленным ко благу всех малых и страждущих»[41], из учений христианства? Читая их журнал «Hilfe» или припоминая заключительные главы книги Гере: «Drei Monate Fabricarbeiter», где Гере вручает евангелическо-социальному конгрессу оружие «этики Евангелия» и возводит конгресс в ранг «социально-этической инстанции», можно прийти именно к этому заключению. Но опять-таки тот же Гере ставит Штекеру в заслугу, что его программа построена на чисто политических, социальных и нравственных соображениях по данным экономической науки, без непосредственного отношения к Писанию. Откуда же берутся идеал и программа нового евангелическо-социального движения, что служит масштабом реформ, к которым оно стремится: учение Евангелия, катедер-социалистическая этика, или же что-либо иное?
Предпринятое пастором Гере в его новой книге[42] разграничение «социально-этического» и «социально-политического» направления тоже мало уясняет дело. И после того все еще спрашивается: чем же руководствуется «социально-политическое» направление? Его «исходной областью» должно быть «главным образом, простое христианское сознание» (с. 175). Оно должно считаться «наряду с положениями социальной этики», «главным образом с экономическими фактами», «принципами политической экономии» и т. д. Из него должна вырасти «христиански справедливая, реформаторская партия всего мелкого люда» (с. 176). А далее опять в качестве «помощницы» новой реформаторской партии призывается «новая немецкая политическая экономия», в честь которой, между прочим, поется при этом очень печальный хвалебный гимн. Она стоит «исключительно на почве экономической действительности» (с. 183) и выставляет свои «проекты реформ, сообразно с обстоятельствами» (с. 184). «И так как она – ее похвальная характерная особенность – насквозь проникнута этикой, то эти проекты реформ еще более обнаруживают ее глубокое родство с реформаторскими планами долженствующей возникнуть евангелическо-социальной партии реформ». Положим, что «наука», будь даже это сама «новая немецкая политическая экономия», не может дать идеалов политической деятельности, а лишь ее представители; на этом основании надо бы ожидать, что новая партия реформ примет катедер-социалистические идеалы. Но против этого опять говорят рассуждения (с. 186), где проповедуется возвращение к идеалам христианства: партия должна быть истинно христианской. «И это в том смысле, что она будет самоотверженно стремиться к тому, чтобы осуществить и применить в экономической и социально-политической жизни нашего народа все нравственное и религиозное содержание христианского учения». В прочно установившиеся взгляды Гере, несомненно, вкрался катедер-социальный дух и сделал их колеблющимися, неуверенными. Христианско-социальный пастор вступил в брак по расчету с «этической политической экономией». Он чувствует потребность обеспечить за потомством по крайней мере право собственной точки зрения – «веру отца». Но, по всей видимости, в этом супружестве решающий голос принадлежит жене. В общем, картина представляет мало отрадного. Может быть, мои последующие критические замечания внесут некоторый свет в эту темную историю.
Но прежде, чем перейти к ним, упомянем еще о новых претендентах на господство в царстве социальной политики – гигиенистах расы. В последнее время с полным правом был поставлен вопрос: не грозят ли современные «гуманные» стремления, в особенности направленные к защите так называемых «слабых», физическим и умственным вырождением нашей расы, что было бы равносильно началу конца всей человеческой культуры. На основании таких соображений выставляется положение, что «социальная политика» прежде всего должна способствовать сохранению и развитию «силы нашей расы». Книги, трактующие об этом вопросе, дают социал-политику в высшей степени интересный материал[43].
Авторы будут, пожалуй, очень изумлены, если я припишу им стремление к «идеалам» там, где они пытаются доказывать объективно. Но фактически дело идет именно ни о чем другом, как об определенном идеале, который должен служить путеводной нитью социальной политике. Выяснить свое отношение к этому по существу очень симпатичному направлению я смогу там, где буду подробнее говорить вообще о «защите слабых» в социальной политике. Прежде всего необходимо ответить на принципиальный вопрос: может ли расовая гигиена, религия или этика и вообще какая-либо отдельная дисциплина удовлетворительным образом намечать цели социальной политики, согласны ли мы признать чуждое владычество в сфере социальной политики, или желаем возвратить ей автономию[44]?
IV
На поставленный выше вопрос я здесь же, наперед, отвечаю следующим образом: я считаю ошибочным господствующий взгляд, что социальная политика должна заимствовать свои руководящие идеалы из чуждых ей дисциплин и, наоборот, требую автономности социально-политического идеала.
Обоснование этой точки зрения необходимо распадается на две части; в первой я постараюсь доказать, что, будучи возможным, господство чуждых идеалов в области социальной политики не необходимо и его можно избежать, а во второй – что хотя оно и возможно, но не целесообразно.
1) Зависимость социальной политики не представляет необходимости. Многие социальные теоретики держатся того мнения, что заимствование целей социальной политики извне, т. е. чуждое господство в этой области, является неизбежным. Этот взгляд, хотя и в существенно различных формах, мы находим столь же распространенным среди расовых гигиенистов, как и у представителей христианско– или этическо-социального направления. Рассмотрим же его, поскольку основательны аргументы, приводимые в защиту этого взгляда.
Как мы видели, расовые гигиенисты – сплошь люди с естественнонаучным образованием. Отсюда понятна их склонность возводить определенный порядок общественных отношений, например, тот, который, по их мнению, наиболее соответствует требованиям расовой гигиены, в сан «естественной законосообразности», в стремлении к осуществлению расово-гигиенического идеала видеть нечто само собой понятное, стоящее выше всяких сомнений и споров. Такой взгляд страдает неясностью. Нет какого-то общественного порядка «на естественной основе», существующего в силу закона природы. Кто до сих пор не уверился в этом, тому достаточно прочесть, например, книгу Отто Аммона, о которой мы уже упоминали выше. Там каждый «естественный» или необходимый общественный порядок основательно приводится к абсурду. Да и кто мог бы удержаться от смеха, узнав, что в таком «на законе природы» покоящемся обществе, как его необходимые элементы, фигурируют, между прочим, крупные торговцы, наемные рабочие и рентьеры[45].
Это напоминает худшие времена незрелой, хвалебной «вульгарной экономии», которые мы должны бы уж пережить теперь. Впрочем, мне кажется, что автор названной книги думал сказать не такую бессмыслицу, как он сказал. Может быть он хотел только выразить мысль, что существующий порядок нашего общества построен в приблизительном соответствии со способностями живущих в нем людей, – мысль, отстаиваемую также Шмоллером и о которой можно еще рассуждать. А чудовищная идея об «естественной законосообразности» биржи и рентьеров находится вне круга предметов обсуждения для каждого философа общественности, не живущего в состоянии полнейшей невинности.