Это сочинение может служить дополнением к тем главам моего «Социализма и социального движения», в которых (в последнем издании) я уже пытался дать краткий очерк социализма в Соединенных Штатах.
Бреславлъ, 14 августа 1906 г.
В. Зомбарт
От переводчика
В переводе настоящей работы Зомбарта нами сделаны в некоторых местах слишком специального характера небольшие сокращения, в общем весьма немногочисленные. Большие трудности для перевода представляют многочисленные технические термины, касающиеся различных сторон американской жизни и промышленности; насколько возможно, мы старались подыскать для них соответственные русские выражения, но в отдельных случаях мы были вынуждены приводить прямо и непосредственно английское обозначение, как это делал и сам автор, когда не мог привести для них соответственного немецкого выражения.
Введение
1. Капитализм в Соединенных Штатах
Соединенные Штаты Америки являются обетованной землей, Ханааном, для капитализма. Ведь здесь впервые осуществились все условия, необходимые для полного и ясного развития его сущности. Страна и люди, как нигде более, подходящие для развития высших форм капитализма.
Страна, как нельзя более приспособлена к быстрому накоплению капитала, так как богата благородными металлами: Северная Америка поставляет треть всего имеющегося серебра и четверть золота; богата также плодородной почвой: равнина Миссисипи охватывает почти в пять раз большее пространство черноземной почвы, чем южнорусские и венгерские черноземные области вместе; богата, наконец, обильными залежами полезных минералов, которые добываются в них в три раза больше, чем изо всех европейских залежей. Поэтому она и способна, как никакая страна более, развитием и усовершенствованием неорганической техники вложить в руки капитализма то оружие, которым он завоевывает мир. Соединенные Штаты производят теперь уже почти столько же чугуна, сколько все остальные страны вместе (23 млн. тонн в 1905 г., а остальные страны вместе – 29,5 млн. тонн). И для капиталистической эксплуатации страна приспособлена, как нельзя более; как бы нарочно создана равнина Миссисипи для «рациональной» культуры почвы, для безграничного развития торговых сношений: пространство в 3,8 млн. квадратных километров, следовательно, почти в 7 раз большее, чем Германская Империя, без всяких «препятствий для торговли», с излишком даже снабженное некоторыми естественными путями для транспорта. На атлантическом берегу 55 удобных гаваней, тысячи лет ждущих капиталистической эксплуатации.
Итак, рынок, в сравнении с которым европейское государство то же, что средневековый город и его территория в сравнении с последним. Характерное для всего капиталистического хозяйства стремление к безграничному расширению, – стремление, которому узкая Европа ставит препятствия на каждом шагу, для которого все теории свободы торговли и всякая торговая политика являются всегда лишь жалкими суррогатами, – здесь, в необозримых равнинах Северной Америки, может впервые проявиться свободно. Действительно, если захотели бы конструировать идеальную страну для капиталистического развития из потребностей этой системы хозяйства, то по размерам и свойствам получилась бы именно только форма Соединенных Штатов.
Народ: как бы специально подготовлялись в продолжение столетий люди, которые были предназначены в лице теперешних поколений проложить дорогу капитализму в первобытные леса. «Покончив с Европой», они переправились в «Новый Свет», с твердым намерением построить свою новую жизнь лишь из рациональных элементов: они оставили на старой родине весь балласт европейских нравов, всю излишнюю романтику и сентиментальность, все свойства феодально-ремесленного строя, всю «традиционность» и взяли с собой лишь нужное и полезное для развития капиталистического хозяйства: могучую работоспособность и мировоззрение, возводящее деятельность в капиталистическом духе в божественную заповедь. Макс Вебер в одной из своих статей приводил доказательства в пользу того, какая тесная связь существует между требованиями пуританско-протестантской этики и рационально-капиталистического хозяйства. И этим руководящим элементам, субъектам современной хозяйственной системы, представилось в качестве объекта, т. е. наемной рабочей силы, население, которое тоже, казалось, как бы создано для того, чтобы довести капитализм до высшей степени развития. В течение столетий рабочих было мало, и они были очень дороги. Это принудило предпринимателей подумать о наиболее рациональном способе использования рабочей силы, придать, таким образом, законченный вид их хозяйству и производству и постоянно заботиться о том, чтобы заместить рабочую силу при помощи labour-saving-machinery (машинным сбережением труда). Так возникло стремление к величайшему техническому совершенству, подобного какому никогда не могло быть в странах старой культуры. И когда были созданы высшие формы технической и экономической организации, необозримые толпы людей ринулись сюда и могли послужить материалом для капиталистических аппетитов, когда истощились другие источники средств к жизни. Известно, что в последние десятилетия ежегодно в Соединенные Штаты переселялось не менее полумиллиона людей, а в иные годы число их превышало три четверти и более миллиона.
И, действительно, нигде на земле капиталистическое хозяйство не достигло такого высокого развития, как в Северной Америке. Нигде погоня за наживой не выступила с такой ясностью, нигде стремление к прибыли, добыча денег ради денег не представилась более ясно исходным и конечным пунктом хозяйственной деятельности, как именно здесь: каждая минута в жизни наполнена этим стремлением, и лишь смерть кладет конец этой ненасытной погоне за наживой. Некапиталистическое рантьерство (Rentnertum) решительно неизвестно в Соединенных Штатах. В связи с этим стремлением за прибылью стоит экономический рационализм такой чистоты, какого не знает ни одно европейское общество. И беспощадно идет капиталистический интерес к своей цели, хотя бы даже путь его лежал через трупы. Показателем этого могут послужить нам цифры, сообщающие о числе несчастных случаев на железных дорогах в Соединенных Штатах. «Evening-Post» вычислила, что число убитых на американских железных дорогах за промежуток времени с 1898–1900 гг. достигло 21847 человек, т. е. равняется числу погибших за это же время в войне с бурами англичан, включая сюда и тех, которые умерли от болезней в лазаретах. В 1903 г. на американских дорогах было убито 11006 человек, а в Австрии в том же году 172; таким образом, в Америке на 100 км приходится 3,4, на миллион пассажиров – 19 несчастных случаев, в Австрии на 100 км – 0,87, а на миллион пассажиров – 0,99 (цифры по Филипповичу). Без размышлений применяется та форма производства, та техника, которая обещает наивысшую прибыль. Тогда как мы видим нарушение общественных интересов в том, когда какое-нибудь угольное производство приостанавливает свою деятельность, управление американских трестов из года в год определяет в самом широком масштабе, какие предприятия будут работать, какие стоять. Так создает капитализм хозяйственную организацию прямо по своему плану: состояние индустрии, структура отдельных предприятий, размеры и формы производства, организация торговли и обмена, взаимоотношение между производством и сбытом товаров, – все это, как известно, построено на самых «рациональных» началах, лучше сказать: все это служит капиталистическим интересам.
Последствия не замедлили проявиться. По силе капитала, по степени капиталистического накопления Соединенные Штаты уже теперь, несмотря на свою «юность», далеко превосходят все другие страны. Указателем, по которому можно судить о высоте капиталистического прилива, является цифра банковских операций. В 1882 г. показано было в «Controller of the currency» 7302 банка, в 1904 г. их было 18 844. Первые обладали капиталом в 712100000 долл., вторые – в 1473904674 долл., в 1882 г. депозиты в банках исчислялись в 2785407000 долл., в 1904 г. – в 10448545990 долл. Вся сумма капитала («the banking power», «банковая сила») Соединенных Штатов (т. е. капитал, неприкосновенный капитал, депозиты и оборотный капитал), по исчислению того же докладчика, равнялась 13 826000000 долл., в то время как соответственные цифры для всех других стран вместе давали лишь 19 781 000 000 долл.
После этого нас не должны приводить в удивление те суммы капиталов, которые пошли на одну только промышленность в последние 20 лет. По статистическим данным, капитал, вложенный в «мануфактуры», равнялся:
1880 = 2790272606 долл.
1890 = 6525050759 —»-
1900 = 9831486500 —»-
Известно также, что Соединенные Штаты являются той страной, в которой программа «теории развития» Маркса осуществилась во всей полноте, и что концентрация капитала в ней достигла уже степени, при которой, как указывал Маркс в известной предпоследней главе «Капитала», уже близки «сумерки богов» капиталистического мира. Новейшая статистика относительно числа и размеров трестов дает следующую поразительную картину[48].
Существует 7 «больших» промышленных трестов, которые заключают в себе 1528 ранее самостоятельных предприятий. Концентрированный в них капитал равняется 2662,7 млн. долл. Самым крупным из этих 7 великанов является «U.St. Steel Corporation» (Стальная корпорация Соединенных Штатов) с капиталом в 1370 млн. долл., вторым по величине – «Consolidated Tobacco Со» (табачная компания) – с 502,9 млн. долл. За ними следует 298 «меньших» промышленных трестов, которые «контролируют» 3426 предприятий и располагают вместе капиталом в 4055 млн. долл. 13 трестов с 334 предприятиями и 528 млн. долл. находятся теперь в периоде образования, так что общее число промышленных трестов равняется 318 с 5288 предприятиями и 7246 млн. долл. капитала. К ним присоединяются 111 «значительных» – «Franchise» – трестов (телефонных, телеграфных, газовых, электрических и трамвайных предприятий) с 1336 отдельными предприятиями и с капиталом в 3735 млн. долл. И лишь теперь главнейшее: группа железнодорожных трестов. Числом их 6, из которых ни одно не располагает менее чем миллиардом долларов. Общая сумма их капитала превосходит 9017 млн. долл., и они «контролируют» 790 учреждений. Наконец, следует упомянуть еще о «независимых» железнодорожных обществах с капиталом в 380 млн. долл.
Если сосчитать вместе все эти исполинские предприятия, с которыми теперь связана большая часть хозяйственной жизни Америки, то получится колоссальная цифра 8664 «контролируемых» предприятий и 20379 млн. долл. номинального капитала. Подумайте, 85 млрд. марок в руках нескольких предпринимателей!
Как неограниченно господствует капиталистическая система, видно лучше всего, пожалуй, из самого строения общества, в котором вы не найдете ничего, что не было бы капиталистического происхождения. Нигде не встречаем мы пережитков докапиталистических классов, некоторая примесь которых сообщает каждому европейскому обществу свои характерные черты. Нет здесь феодальной аристократии, место которой всецело заняли магнаты капитала. Эпоха, которую Маркс мог лишь предвидеть, когда он писал свой «Капитал», настала теперь в Соединенных Штатах: здесь «eminent spinners» (выдающиеся прядильщики), «extensive sausage makers» (крупные колбасники) и «influential shoe black dealers» (влиятельные чистильщики сапог) наравне с «железнодорожными королями» властвуют над народом. «Когда владетель какой-нибудь большой западной железнодорожной линии проезжает в своем роскошном вагоне, то его путешествие похоже на триумфальное шествие короля. Правители штатов и областей склоняются перед ним; народные представители принимают его в торжественном заседании; города и поселения добиваются его благосклонности, так как, действительно, не в его ли власти принести счастье и гибель городу по своему благоусмотрению?» (J. Bryce).
Нет здесь старого феодального крестьянства и ремесленников. Вместо них сильное фермерство и очень немного мелкокапиталистических предпринимателей в торговле и индустрии; оба класса сильно пропитаны капиталистическим духом; охваченные стремлением к прибыли, они строят свое хозяйство на точных экономических рациональных основах. И группировка по профессиям этого по духу уже теперь вполне капиталистического народа с каждым годом все увеличивает количество капиталистически первенствующих групп: сельское хозяйство уже теперь в этой еще полуколониальной стране привлекает к себе меньше населения, чем в Германии, и быстро растет процент занятых торговлей и промышленностью, который уже и теперь значительно выше, чем у нас. С 1880–1890 гг. количество земледельческого населения в Соединенных Штатах упало с 44,3 до 35,7 % (в Германии процент земледельческого населения равен 36,12), а число лиц, занятых в промышленности и торговле, возросло с 10,8 до 16,4 % (в Германии 11,39 %).
Вместе с тем, и весь образ жизни народа все больше приспособляется к капитализму.
Соединенные Штаты уже и теперь – опять-таки вопреки их «молодости» – являются страной городов, вернее: страной больших городов. И я подразумеваю под этим не только цифровые данные, хотя также и статистика ясно указывает на превосходство городов. Правда, считая весь Союз, количество городского населения еще не так велико, как, например, у нас (в 1900 г. в Соединенных Штатах в городах с населением свыше 2,5 тыс. человек жили 41,2 % всего населения, а в Германии в городах с населением свыше 2 тыс. человек – 54,4 %), зато, во-первых, число больших городов с населением свыше 100 тыс. человек уже теперь больше, чем где бы то ни было (за исключением Англии): почти пятая часть всего населения (18,7 %) живет в них; во-вторых, рост городского населения идет чрезвычайно быстрым темпом: с 1890–1900 гг. оно возросло с 29,2 до 41,2 %; в-третьих, эта низкая общая цифра находит себе объяснение в том, что юг сравнительно беден городами. Если же взять одни только восточные штаты Союза, то там мы найдем, что процент населения, живущего «на земле», равен лишь 31,8; наоборот, процент живущих в городах с 100 тыс. жителей равен 35,8[49]. Но когда я говорю: Соединенные Штаты есть страна городов, то под этим я подразумеваю еще нечто другое, более глубокое, что, вместе с тем, показывает, почему я ставлю в связь города с капитализмом. Я разумею это в смысле такого характера поселения, который совершенно чужд всякому органическому росту, покоится на чисто рациональном базисе и руководится количественными точками зрения, который уже по идее вполне «городской». Европейский «город» лишь в самых редких случаях воплощает в себе эту идею целиком. Он вырос органически и в существе своем не более, как увеличенная деревня, главные черты которой сохранил и он. Что общего имеет Нюрнберг с Чикаго? Ничего, кроме внешних признаков, что много людей живут на улицах тесно друг подле друга и для своего прокормления нуждаются в подвозе извне. Но по духу между ними нет ничего общего. Ведь, первый есть лишь напоминающее деревню, органически выросшее образование, а второй – на «рациональных» основаниях искусственно построенный, действительный «город», в котором (сказал бы Тённис) истреблены все следы общины и выросло чистое общество. И, если в старой Европе «город» вырастает (скажем, лучше: вырастал до сих пор!) из деревни, заключая в себе все характерные черты последней, то в Соединенных Штатах, наоборот, вся прочая страна есть, в сущности, лишь городское поселение. Тот же рациональный ум, который создал квадратные, подобные ящикам, города, прошел с межевой цепью страну и по однообразному плану разделил ее, на всем ее огромном протяжении, на совершенно равные квадраты, которые при первом же на них взгляде отгоняют всякое предположение об «органическом» образовании поселений.
Нет также недостатка в Соединенных Штатах и в том, что всегда является отличительным признаком общества, покоящегося на капиталистических основах: я говорю о противоположности между богатством и бедностью. Точной статистики доходов и состояний в Соединенных Штатах нет. Но у нас есть некоторые попытки определить распределение богатств, правда, не безупречные, но все же имеющие некоторую ценность, так как они приняли во внимание все относящиеся сюда материалы[50]. Согласно этим исследованиям, из 60 млрд. долл. всего частного имущества (в 1890 г.) 33 млрд., или 54,8 %, находилось в руках 125 тыс. семейств, что составляет лишь один процент всех семейств, в то время, как 61/4 млн. семейств не имели никакой собственности. Но в каком бы виде ни находилось распределение всего количества имущества, не подлежит никакому сомнению, что нигде на свете абсолютная противоположность между бедностью и богатством не бывает даже приблизительно так колоссальна, как в Соединенных Штатах. Во-первых, уже потому, что «богатые» там гораздо «богаче», чему нас. В Америке, наверное, больше людей, обладающих 1000 млн. марок, чем в Германии, обладающих 100 млн.
Кто был когда-нибудь в Нью-Порте, «Байах» Нью-Йорка, тот, наверное, вынес впечатление, что там миллионы есть массовое явление. Нет на земном шаре такого второго места, где бы великолепные княжеские дворцы были обычным образцом домов, какими они являются в Нью-Порте. И кто ходил когда-нибудь по магазинам Тиффани в Нью-Йорке, тому даже в самых блестящих и роскошных магазинах европейских столиц почудится как бы запах бедноты. Магазины Тиффани, имеющие филиальные отделения в Париже и Лондоне (о таких «бедных» городах, как Берлин и Вена, понятно, не может быть и речи), именно благодаря этому и могут послужить прекрасными примерами для сравнения роскоши, а следовательно, и богатства высших «четырехсот» в трех названных странах. Директора главного отделения в Нью-Йорке рассказывали мне, что большая часть товаров, которые они продают в Нью-Йорке, привозится из Европы, где они и приготовляются специально для Тиффани. Является совершенно невозможным, чтобы какие-нибудь предприятия в Европе, даже их собственные отделения в Париже и Лондоне, могли бы предлагать товары по таким ценам, как в Нью-Йорке. Наиболее дорогие предметы потребляются исключительно в Нью-Йорке дамами высшего круга.
А с другой стороны, пожалуй, только в восточной части Лондона можно отыскать такую нищету, как в американских больших городах. Недавно вышла книга[51], которая хоть и не может претендовать на pendant к «Положению рабочего класса» Энгельса, как выразилась в одной критической статье Флоренса Келли (для этого не хватает ей той широты теоретического горизонта, которая делает книгу Энгельса поворотным пунктом в развитии социальных наук), но которая все же превосходно достигает своей цели – именно осветить самые глубины нищеты американских больших городов. Автор ее прожил в качестве Settlement-worker’a (в культурном поселении) целый год в самых трущобных кварталах различных промышленных городов, делал, следовательно, собственные наблюдения, которыми и сумел чрезвычайно оживить свой литературный и статистический материал. По его смете, число лиц, живущих в нищете, т. е. не имеющих самого необходимого в пище, одежде и жилище (underfed, underclothed and poorly housed, недокормленные, плохо одетые и плохо поселенные), достигает в период обычного процветания в общем до 10 млн., из которых 4 млн. являются признанными нищими. В 1897 г. в Нью-Йорке к общественной помощи бедным прибегло более 2 млн. людей (?)[52]; в периоды промышленного подъема (1903 г.) 14 %, а в дурные периоды (1897 г.) 20 % всего населения этого города живет в величайшей нужде (distress); это количество только известных бедных и, если причислить сюда еще и стыдящихся своей нищеты бедных (так полагает автор), то число живущих в нужде (in poverty) в Нью-Йорке и других больших городах редко падает ниже 25 %. В Манхэттене (главной части Нью-Йорка) – в 1903, следовательно, «хорошем» году – 60463 семейства, т. е. 14 % всех семейств, были выселены из своих квартир. Каждый десятый покойник хоронится в Нью-Йорке на кладбище для бедных, как нищий.
Наконец, есть еще один несомненный указатель высокой ступени капиталистического развития в Соединенных Штатах: это своеобразие духовной культуры.
Есть ли в американском народном характере черты, которые были бы общи всему населению страны? В этом можно было бы сомневаться, если принять во внимание колоссальные размеры страны, и люди, разыгрывающие из себя «знатоков» американских условий жизни, очень остерегаются высказывать что-нибудь общее для всего народа Союза.
Различия, по их мнению, там так же велики, как между отдельными народами Европы: ведь американская нация населяет целый континент, а не отдельную страну. Однако, эти мудрые суждения слишком поверхностны. Конечно, свойства страны в высшей степени разнообразны в Соединенных Штатах. Но все учреждения, и в особенности также характер народа, поразительно однообразны. Это часто утверждали действительные знатоки, как Брайс и другие, и каждому, кто приходил в соприкосновение с американской жизнью, если только он способен проникнуть хоть немного глубже поверхности явлений, должно именно это показаться отличительным признаком американского государства. Причины этой удивительной согласованности общественных учреждений в различных штатах изложил вполне убедительно Брайс. Но чем объяснить это однообразие американской народной психики? Или, быть может, нам еще не следует искать объяснения, а удовольствоваться лишь символизированием своеобразного «american spirit», «американского духа», который «без достаточного основания», помимо всяких социальных причин, спустился с неба на избранный народ? Но это тем менее входит в наши намерения, что мы не можем серьезно верить в исключительность этого удивительного «американского духа», а думаем скорее (при ближайшем рассмотрении) найти в нем старого знакомого, который уже не раз встречался нам в Lombardstreet’e или в Берлине W., здесь же лишь выросшего до значительных размеров и развившегося в более чистый тип. Мы попробуем найти его объяснение в известных условиях, развившихся уже в Европе и лишь доведенных до конца в Америке, а одновременно с этим объяснить его однообразие.
Но от того, кто своеобразие американского народного духа исследует в его сущности, не может остаться скрытым, что корни именно наиболее характерных черт его лежат в капиталистической организации хозяйственной жизни. Я попробую разъяснить это.
Известно, что жизнь в капиталистической среде приучает переносить необходимую в сфере хозяйственных отношений оценку всех благ на деньги также и на нехозяйственные отношения, т. е. при оценке вещей и людей мерилом стоимости брать деньги. Понятно, что, если этот прием приобретет право гражданства и будет применяться целым рядом поколений, то вследствие этого чувство чисто качественной ценности мало-помалу ослабнет. Утрачивается понимание прекрасного, артистически законченного, т. е. всего специфически художественного, что не поддается количественному определению, чего нельзя ни взвесить, ни измерить. От вещей, ценность которых определяют, требуют, чтобы они были или полезными и приятными (отсюда вкус к «комфорту»), или «дорогими» (этим объясняется любовь к материально-драгоценному: все, что служит украшением, все это в Соединенных Штатах нагромождается в избытке, начиная с дамских туалетов и кончая приемными палатами какого-нибудь Hotel a la mode). Если же «цена» не бросается сама в глаза, то без больших церемоний прямо обозначается цифра стоимости этого предмета.
«Вы уже видели в доме Mr. X Рембрандта в 50 тысяч долларов?», – нередко приходится слышать подобный вопрос. «Сегодня на рассвете яхта Карнеджи в 500 тысяч долларов вошла в такую-то гавань» (газетное сообщение). Понятно, что и в оценке человека главную роль играет его имущество, его доход. Исчезает понимание личности и ценности индивидуального.
В конце концов получается то, что эта привычка заменять все качественное измеримой денежной стоимостью внушает применять эту оценку также и там, где при всем желании невозможно брать деньги мерилом ценности. Этим вызывается преклонение перед количеством, как перед таковым, а следовательно, и то направление мысли американской души, которое вдумчивый Брайс называет «а tendency to mistake bigness for greatness» (тенденция принимать толщину за величину), т. е. почтение перед всякой весомой и измеримой величиной, будь то число жителей в городе, число перевезенных почтовых пакетов, скорость поездов, высота памятника, ширина реки, число самоубийств или еще что-нибудь в этом роде. Это «помешательство на величине», столь характерное для современного американца, хотели объяснить огромными размерами его страны. Но почему в таком случае нет его у китайца? Или у монгола в плоскогорьях Азии? Почему не было его у индейца, жившего в этой же широкой стране? Везде, где у таких первобытных народов развивается представление о величине, оно носит, если можно так выразиться, космический характер: его порождает бесконечность звездного неба, необозримость степей, и, что отличает его, так это именно неизмеримость.
Оценка цифровых величин могла укрепиться в душе человека лишь при посредничестве денег в капиталистическом обращении (но не денег самих по себе: ошибка Зиммеля!). Конечно, огромные размеры американского континента способствовали затем укреплению этой особенности, но раньше, чем ум смог превращать географические представления в числовые оценки величин, он должен был вообще привыкнуть к цифрам.
Кто привык ценить лишь размеры явления, тот будет склонен также сравнивать два явления между собой, примеривая одно к другому, и большему он припишет большую ценность. Если одно из двух явлений по прошествии некоторого времени увеличится, то мы называем это успехом. Увлечение измеримыми величинами имеет, следовательно, своим необходимым следствием также и высокую оценку успеха, также в высшей степени своеобразная черта американского народного духа. Иметь успех всегда значит превосходить других, иметь больше других – быть «больше». Выше всего, конечно, ценится тот успех, который можно выразить в чистых цифрах, т. е. богатство. Также и неторговца прежде всего спрашивают, «как много» может он добыть своим талантом. Если это испытание не даст удовлетворительных результатов, то не остается другого исхода, как «величину» его славы принять за мерило его стоимости, его значения.
О каких своеобразных душевных процессах при этом идет речь, покажет, пожалуй, лучше всего отношение американца к спорту, в этом последнем его интересует лишь вопрос: кто будет победителем? Я присутствовал в Нью-Йорке на собрании, в котором сообщалось по телеграфу жадно ждущей толпе шаг за шагом о ходе шахматного матча в Чикаго! Все чувствования заключались в ожидании, на чью сторону склонится победа – и только в этом. Усилить эту эмоцию – задача пари; при помощи пари снова все значение спорта удачнейшим образом сводится на чистые денежные цифры. Можно себе представить, чтобы держали пари в греческой Палестре? Конечно, нет. Ведь здесь все восторгались неподдающимся вычислению проявлением личной красоты и силы, которые ценились одинаково и в победителе, и в побежденном. Мыслимо ли также пари на испанском бое быков? Опять-таки, без сомнения, нет. Женщины бросали здесь свои украшения, мужчины дорогие одежды тому torero, который элегантно и с grandezza нанес смертельный удар: здесь художественная оценка!
А оценкой определяется также и направление воли. Раз американец преклоняется перед успехом[53], то и все его стремления будут направлены на то, чтобы вести жизнь соответственно своему идеалу. В каждом американце, начиная с мальчика-продавца газет, мы видим беспокойство, стремление наверх, туда, через других. Жизненным идеалом американца является, следовательно, не спокойная жизнь, не дивная гармония личности, а только лишь «движение вперед». Отсюда его торопливость, безудержное стремление, беспощадное состязание на. всех поприщах. Ведь, если каждый в отдельности гонится за успехом, то каждый же должен стараться обогнать других; начинается Steeple chase, погоня за счастьем, как привыкли мы выражать это в несколько тривиальной форме, Steeple chasse, своеобразная скачка с препятствиями, отличающаяся от обычных скачек лишь тем, что цель ее не стоит на месте, а отодвигается перед состязающимися все дальше и дальше. Неутомимым назвали бы мы это стремление, бесконечным, пожалуй, лучше бы было сказать. Ведь безграничным должно быть всякое стремление за количеством, так как последнее само не знает никаких границ.
Эта психология гонки порождает сама собой и потребность в свободе борьбы. Нельзя считать идеалом жизни стремление обогнать других и в то же время желать быть связанным по рукам и ногам. Потому и требование «Laisser faire» является непреложным догматом американца, на который непременно наткнешься, если, по выражению Брайса, проникнуть в глубь американского духа. Но я хотел бы несколько иначе, чем Брайс, объяснить распространение этого основного воззрения. Конечно, отвращение ко всякой регламентации сверху, ко всякому государственному вмешательству, следовательно, «doctrine of noninterference by government with the citizens», невмешательство государства в жизнь граждан, у людей 1776 г. было вызвано чисто доктринерскими идеально-рационалистическими причинами. Но современного американца мало интересуют «высокие принципы» составителей конституции (framers of the constitution), поскольку они не имеют отношения к его повседневной жизни. Если он теперь так упрямо стоит на принципе свободы действия, то это только потому, что он инстинктивно признает этот принцип единственно пригодным для всякого гонящегося «за успехом». Как мало он доктринер и как охотно он жертвует своим принципом, если это не является препятствием на его пути, видно из того, что те самые американцы, которые написали на своем знамени «беспрепятственная деятельность индивидуума», ни на минуту не сомневаются ограничить самым беспощадным образом свободу индивидуума (чего никогда нельзя сделать в нашей «единовластно» управляемой Германии: вспомните о законодательном ограничении потребления алкоголя!) или даже ввести коммунистические учреждения, при виде которых у всякого свободомыслящего обер-бюргермейстера встали бы дыбом волосы (безвозмездное доставление всех учебных пособий ученикам народных школ в Нью-Йорке!).
Иметь успех для обычного среднего американца значит, главным образом, сделаться богатым. А этим объясняется, почему-то безудержное стремление, на которое мы указали, как на отличительное свойство американского народного характера, обращается прежде всего на хозяйственную деятельность. Лучшие и сильнейшие, которые у нас, – и еще более в романских странах и в Англии, где, как я пробовал доказать в другом месте, царят в этом отношении родственные американским условия (хотя и совсем другого происхождения), – кончают тем, что отдаются политической деятельности, в Америке направляют свою деятельность на хозяйственную жизнь, и в народе вырастает переоценка экономики, имеющая своим основанием ту же причину: веру, что здесь вернее всего достигнешь цели, к которой стремишься. И при этом экономики в смысле капиталистического хозяйства, символом которого является ценная бумага. Широкая публика спекуляциями на капитал и думает запустить руку в то колесо счастья, в котором лежат большие выигрыши. Нет на земле другой страны, где бы народные массы были так охвачены страстью к спекуляции, как в Соединенных Штатах, другой страны, где бы население так вкусило от капиталистического плода.
Этим мы и завершим круг наших рассуждений: мы исходили из капитализма, пробовали из него вывести все существенные элементы американского народного духа. А теперь мы видим, что деятельность последнего сама снова приводит к укреплению и росту капиталистической сущности, и что, следовательно, своеобразный «американский дух» как бы все снова и снова сам из себя порождается и, все больше очищаясь, приближается к spiritus capitalisticus purus rectificatus.
2. Социализм в Соединенных Штатах
Все вышеизложенное, конечно, не имело своею целью описать американское народное хозяйство (для этого я надеюсь подыскать случай в позднейших исследованиях), а тем менее дать картину американской культуры; не имел я также в виду дать сколько-нибудь обстоятельное изображение американского народного характера. Для всего этого требуется, без сомнения, гораздо более подробное изложение. Единственной целью этих строчек было привести указания на существование необыкновенно сильно развитого капитализма в Соединенных Штатах. И это доказательство, я надеюсь, можно считать удавшимся, если даже «благосклонный читатель» не был готов следовать за мной по всем проселкам моих рассуждений.
Сами же эти доказательства, в свою очередь, должны послужить исходным пунктом для некоторых размышлений относительно американского пролетариата. Так как мы знаем, что положение рабочих классов зависит от свойств капиталистического развития, так как мы особенно твердо усвоили, что все «социальное движение» обязано своим происхождением созданному капитализмом положению, что весь также «современный социализм» является лишь рефлекторным действием капитализма, то само собой понятно, что, желая создать себе представление о положении пролетариата в какой-нибудь стране, мы начинаем наши исследования с рассмотрения общей экономической ситуации. И этот прием оказывается особенно удачным в применении к Соединенным Штатам. Таким именно путем мы придем всего скорее к ясной постановке вопроса и будем спасены от опасности бесцельного писания de omnibus rebus et quibusdam aliis.
Итак, если действительно (как это я сам всегда думал и часто высказывал) современный социализм является необходимой обратной стороной капитализма, то страна с высочайшим капиталистическим развитием – именно Соединенные Штаты – должна быть в то же время классической страной социализма; ее рабочий класс должен быть представителем радикальнейшего социалистического движения. А, между тем, и у нас, и в Америке на все лады слышатся (грустные – со стороны социалистов, ликующие – со стороны их противников) утверждения противоположного: нет вообще никакого «социализма» среди американских рабочих; выступают там под флагом «социалистов» несколько обанкротившихся немцев, не имеющих приверженцев. Вот утверждение, которое должно вызвать наш живейший интерес. Ведь, вот, наконец, страна без социализма, несмотря на высокое капиталистическое развитие! Учение о неизбежном социалистическом будущем опровергнуто действительными фактами! И для социального теоретика, и для социального политика чрезвычайно важно проникнуть в сущность этого удивительного явления.
Прежде всего мы должны спросить: действительно ли верно то, что в Соединенных Штатах шт социализма, нет именно специально «американского» социализма? Ну, в такой абсолютной форме, конечно, это неправда.
Во-первых, там есть одна, или, вернее, две социал-демократические партии, в чисто европейском смысле этого слова, которые ни в каком случае не опираются на одних только немцев. На объединенном конгрессе социалистической партии в 1901 г. в Индианаполисе из 124 делегатов было лишь 25, т. е. приблизительно 20 %, неамериканских уроженцев. Эта партия на последних выборах президента имела 403338 голосов, к которым нужно еще причислить 50 тыс. голосов социалистической рабочей партии, так что в Соединенных Штатах в 1904 г. было подано столько же голосов за социал-демократов, сколько у нас в 1878 г., или сколько на последних[54] выборах в рейхстаг за свободомыслящих и антисемитов вместе. Но, без сомнения, цифра социалистических голосов (по причинам, которые будут изложены позднее) в Америке представляет собой minimum социалистически настроенных рабочих. В противность тому, как в Германии, число последних значительно выше, чем число поданных голосов.
Тем не менее, нельзя отрицать, что утверждение: американские рабочие чужды социализму – во многих отношениях имеет своим основанием истину.
В пользу него говорят прежде всего как раз приведенные цифры статистики выборов. Ведь, если даже и значительно увеличить их, то все же получается лишь крайнее меньшинство социалистов. Поданные за социалистического кандидата в президенты голоса составляют всего лишь 2,5 % от общего числа голосов. Да и это является завоеванием лишь самого последнего времени. На выборах 1900 г. социалистическая партия получила лишь 98417 голосов. Притом эти социалистические голоса в высшей степени ненадежны. Они подвергаются из года в год значительным колебаниям, на что указывают следующие цифры. За кандидатов социалистических партий было подано голосов:
Позднее я попробую дать объяснение также и этим любопытным скачкам цифр. Пока же я лишь привожу их, чтобы показать, на каких слабых основаниях стоит сейчас социалистическая партия в Соединенных Штатах даже и там, где она уже завоевала позицию.
Вывод, к которому приводят эти цифры, подкрепляется также целым рядом несомненных позитивных фактов, так что утверждение, из которого мы исходим, все больше заслуживает признания. Широкие слои американского пролетариата, в том числе также, и даже в особенности, «сознательные» рабочие, «ученые» рабочие, стоят вдали от социализма, равно как и наиболее видные среди «национальных» вождей.
Но это опять-таки нужно понимать с ограничением. «Стоят вдали от социализма» вовсе не значит, что они (как прежние английские чистые профессионалисты) были «манчестерцами» и отклоняли всякое государственное вмешательство или «государственно-социалистические» реформы.
Большая часть организованных рабочих и их вождей стоит сейчас за «political action», т. е. за самостоятельную рабочую политику. И среди требований, которые «American Federation of Labor» (Американская федерация труда) (следовательно, орган значительной части американских рабочих, руководимый «консервативным» Mr. Гомперсом, и во главе которого находится 9/10 антисоциалистических рабочих вождей), предъявляет законодательству, находятся следующие:
3. Введение установленного законом 8-часового рабочего дня.
8. Передача в ведение городского самоуправления городских путей сообщения, водопроводов, газа и электричества.
9. Передача в ведение государства телеграфов, телефонов, железных дорог и горного дела.
10. Отмена прав собственности на землю (и ее внутренние богатства) и замена их правом оккупации и свободного пользования[55].
А ведь это уже значительное расшатывание «основ существующего общественного порядка». И, спрашивается, в каком смысле признавал я правыми тех, которые утверждали, что американские рабочие «стоят вдали от социализма». Если бы я не боялся вызвать недоразумения применением теперь столь часто употребляемого, но не всегда в одном и том же смысле, слова, то я ответил бы: американский рабочий стоит «по духу» вдали от социализма (как понимаем его мы в Европе, т. е. от социализма марксистской чеканки). Но я постараюсь лучше объяснить мою мысль подробнее.
1. Нельзя сказать, чтобы американский рабочий (но в том же упомянутом смысле: американский «нормальный» рабочий, взгляды которого доминируют среди всей массы рабочих и стоят позади взглядов вождей) в общем был совершенно «недоволен» теперешним положением вещей; напротив, он чувствует себя хорошо, он удовлетворен и в хорошем настроении духа – как и все американцы[56]. Его мировоззрение исполнено самого розового оптимизма – жить и жить давать, вот его основные принципы. А это лишает основания все те чувства и настроения, на которых строится классовое сознание европейского рабочего: зависть, раздражение, ненависть против тех, кто имеет больше, кто живет в довольстве.
2. У рабочего, как и у всех американцев, этот безграничный оптимизм выражается также в вере в миссию, в величие своей родной страны, в вере, которая довольно часто принимает религиозную окраску; американцы – это избранный Богом народ, знаменитая «соль земли». Брайс очень метко выражает это, когда говорит: «… пессимизм, это роскошь немногих; оптимизм же – это достояние и вера 999 из 1000, потому что нигде более отдельный человек не связывается так непосредственно и постоянно с величием своей страны». А это значит: американский рабочий отождествляет себя с теперешним американским государством; он стоит за звездное знамя; он настроен «патриотически» (как это следует выразить в немецком смысле). Так как центробежная сила (вышеуказанное разногласие, «дурное настроение»), которая ведет к классовому обособлению, к классовому противоположению, классовой ненависти, классовой борьбе здесь слабее, а центростремительная, ведущая к утверждению и признанию национальной и политической общественности, государства, к «патриотизму» сильнее, то у американских рабочих нет свойственной европейскому социализму «враждебности государству». Мне кажется, что Джон Митчелл, известный вождь рудокопов, выражает мнение большей части американских рабочих, когда говорит («Organized Labour», 219): «Рабочие, выступающие против организации военных сил, забывают, что они, как организованные рабочие, сами составляют часть государства и имеют право влиять на политику этого государства». Рабочее движение в этой стране может иметь успех лишь тогда, если оно отождествляет себя с государством (can make progress only by identifying itself with the State). Что Митчелл, который представляет всего лучше именно «рядового рабочего», тип, стоящий посередине между крайностями, уже видит себя принужденным делать уступки самостоятельному классовому самосознанию и проявляющимся классовым противоречиям, и что за это консервативные социальные политики его уже упрекают в том, что он проповедует[57] «narrow and exclusive solidarity» – узкую и исключительную солидарность между рабочими, – на это еще не следует указывать здесь, где речь идет не об определении «тенденций развития», а лишь об установлении общей картины состояния, которая по возможности верно отразила бы теперешний status quo.
3. Американский рабочий не враждебен капиталистической системе хозяйства, как таковой, ни по чувству, ни по разуму. Мне снова приходится привести слова Митчелла, относящиеся к этому вопросу. Места в его книге, в которых он рисует чисто оппортунистическое отношение профессиональных союзов к капитализму, гласят следующее («Org. Lab.», 414 f.):
«Профессиональное движение не стремится непременно ни к удержанию системы наемного труда, ни к ее устранению. Мы желаем постоянного улучшения (the constant improvement) положения рабочих; если возможно, то при сохранении существующей системы, если же это невозможно, то при устранении ее». Его же личное мнение таково, что мы не должны непременно прийти к этому «устранению». Ведь, «история профессионального движения доказывает, что при помощи государства и общими усилиями рабочих можно добиться значительного и всеобщего улучшения их положения и при существующей системе наемного труда». Другие известные вожди рабочих определенно признают общность интересов капитала и труда. По их мнению, последние являются участниками и доход от предприятия должны делить при общем согласии (they are partners and should divide the results of industry in good faith and in good feeling). Если рабочие в своем безумии расстроят капитал (destroy the capital), то это будет делом невежества и дурных страстей (the work of ignorance and evil passions). Будущее снова установит полную гармонию труда и капитала, которая теперь лишь временно расстроена[58].
Но я думаю, что отношения американского рабочего к капитализму еще интимнее, чем это выражено в вышеприведенных дружественных уверениях и свидетельствах своего почтения. Я думаю, он сочувствует всем сердцем капитализму, он любит его. По крайней мере, он отдается ему вполне – душой и телом. Если где-нибудь в Америке безраздельно царит неутомимая погоня за прибылью, исключительно деловые интересы, деловая страсть, то это именно у рабочего. Он хочет – насколько возможно свободно – заработать столько, сколько позволяют ему его силы. Поэтому мы лишь в редких случаях слышим жалобы на недостаточную защиту от опасностей работы (с которыми он легко примирится, если предохранительные приспособления грозят уменьшить его заработок); поэтому мы здесь гораздо реже, чем, например, в Англии, наталкиваемся на нежелание работать по соглашению или вражду к техническим нововведениям. В дальнейшем я покажу еще полнее, что американский рабочий больше трудится, больше производит, чем европейский. Но эта большая интенсивность его работы есть не что иное, как следствие его, в сущности, чисто капиталистического образа мыслей.
Наверное, юный Эдвард И.Гайнор, член правления «Соединенных почтальонов», выразил мнение большей части своих товарищей, когда в реферате «Правительство, как работодатель» выказал свое принципиальное отрицательное отношение к рабочему чиновничеству и привел при этом следующие соображения относительно чиновников:
1. Чиновник лишен возможности создать себе собственными силами «социальное положение», другими словами, достигнуть богатства.
2. По достижении максимума жалования (содержания) прекращается всякое увеличение производительности труда, ибо ведь без звонкой награды лишь один глупец будет стараться больше, чем это необходимо.
3. Чиновник более стеснен в своей домашней жизни.
4. Для чиновника закрыта политическая деятельность, эта «avenue of human endeavor that offers great attraction for all ambitions Americans», «путь человеческого стремления, который обладает большой притягательной силой для всех честолюбивых американцев»[59].
Лучшее доказательство того, что воззрения, с которыми мы встречаемся в этих и подобных суждениях, действительно свойственны большей части американских рабочих, представляет нам своеобразный характер их организаций.
Как известно, в Соединенных Штатах существует сейчас четыре различных группы, т. е. типа рабочих организаций. Из них одна – «Knights of Labor» (рыцари труда) – относится уже к прошлому. Время расцвета этого, скорее масонского союза, чем современной профессиональной организации, относится к середине 1880-х гг. По причинам, которые здесь рассматривать не приходится, число членов «Knights of Labor» с 1883 до 1886 г. возросло с 52 тыс. до 703 тыс., а в 1888 г. уменьшилось уже почти наполовину. «Рыцари», как было сказано, не были профессиональной организацией в современном смысле слова: они не признавали союзов, гнушались стачек и т. п. Теперь они находятся при последнем издыхании.
Другая группа рабочих союзов имеет лишь (и то в лучшем случае) будущность – это «American Labor Union» (Американский рабочий союз) объединенных, социалистически настроенных рабочих Запада. Их число еще незначительно; они представляют собой оппозиционное меньшинство и потому не должны занимать здесь нашего внимания.
У третьей группы нет ни будущего, ни прошлого, да и в настоящем она ничего собой не представляет – это «Socialist Trade and Labor Alliance» (Социалистический союз торговли и труда, основан De Leon’oM в 1895–1896 гг. в оппозицию к профессиональным организациям).
Наконец, четвертую, гораздо более значительную группу, единственную влиятельную в настоящем, образуют профессиональные союзы, объединенные в «American Federation of Labor» (Американской федерации труда). Число организованных в ней рабочих за последние 10 лет возросло чрезвычайно: в 1896 г. оно равнялось 272315, в 1900 г. – 548321, в 1904 г. – 1 676 200, а это более чем 4/5 всех организованных рабочих Америки.
Характер объединенных в таком большом союзе профессиональных организаций, конечно, не отличается единством, так как и социалистически настроенные, и принадлежащие к социалистической партии рабочие принимают большое участие в профессиональном движении, и так как большая часть ими управляемых союзов является в то же время членами «A. F. of L.», то на ежегодных съездах Федерации раздаются и чисто социал-демократические голоса, а с другой стороны, и ультраконсервативные. Но я уже указывал, что правление Федерации находится в руках несоциалистов, и большая часть соединенных в ней союзов (хотя бы их сила и не соответствовала составу исполнительного комитета) стоит на почве мною вышеописанных «американских» воззрений на систему наемного труда, так что в ее политике отражается именно этот специфически американский дух, или лучше будет, пожалуй, сказать: специфически англосаксонский дух. Ведь большая часть американских союзов, насколько я понимаю, своим поведением не отличается значительно от прежних английских союзов. Они стоят на чисто профессиональной точке зрения, которая заставляет их защищать лишь монопольные стремления и интересы определенных групп, оставляя без внимания класс пролетариата как таковой, а тем более не заботясь о защите непривилегированных рабочих[60]. У них замечаются поэтому сепаративные, как бы цеховые тенденции[61], и этим они создают существенное расчленение пролетариата, задерживая его объединение в один единообразно действующий класс. Наиболее ясно выражена эта деловая политика в объединении монопольных профессиональных организаций с монопольными предприятиями в так называемых «Союзах» (Alliancs) – это организации для общего использования публики соединенными предпринимателями и рабочими одной отрасли производства. Этот сорт профессиональных союзов, намерения и действия которых направлены скорее на сохранение и укрепление, а не на уничтожение капиталистической системы хозяйства, можно назвать капиталистическим и противопоставить социалистическим рабочим, которые, хотя и приноравливают свою политику также к интересам настоящего дня, но все же не упускают из виду и классовую борьбу пролетариата против капитализма.
Одним словом, ядро американского рабочего движения носит капиталистический характер. «Тредюнионизм есть деловой способ достижения улучшения положения рабочего при высокоразвитых условиях современного промышленного мира». «Действие сообща есть деловой способ». В таких выражениях лучшие знатоки американского профессионального движения недвусмысленно обрисовывают его характер.
Что руководители союзов, хотя и ведут упорную борьбу «за улучшение положения рабочего» (for the betterment of the wage earner), но не думают при этом сходить с почвы капиталистической системы, на это указывает и их отношение к стремлениям буржуазных социал-реформаторов, появившихся в Соединенных Штатах в последние годы. В этом проявляется совершенно особый дух американских рабочих по сравнению с европейскими, по крайней мере, континентально-европейскими. Правда, они стоят в оппозиции к предпринимателям, поскольку дело идет об установлении условий труда, но, вместе с тем, они готовы идти рука об руку со всяким буржуазным течением, которое обещает им оказать поддержку в этой борьбе. И их представители охотно и часто братаются с теми предпринимателями, которые согласны вступить в соглашение с рабочими на почве равноправия. Им не хватает как раз того специфически пролетарско-социалистического сознания противоположности интересов, которое характерно для большей части наших рабочих. Итак, разница между Германией и Америкой следующая: у нас среди рабочих лишь меньшинство, и, конечно, не избранное, ищет дружбы с буржуазными социал-реформаторами – скажу лучше: с «Обществом социальной реформы», – в то время как значительное большинство организованных рабочих упорно остается по отношению к буржуазным «друзьям» на почве резкого классового противоположения; в Америке же, наоборот, передовые вожди профессиональных союзов (а за ними, без сомнения, стоит избранная часть организованных рабочих) идут вместе с социал-реформаторскими «беспартийными» и предпринимателями в «National Civic Federation»[62] (Национальной гражданской федерации), соответствующей приблизительно нашему Обществу социальной реформы, и лишь небольшая оппозиционная часть упорно остается (как у нас большинство) в стороне.
Итак, именно в этом смысле будет справедливым сказать: в Америке нет социализма.
Теоретически и практически одинаково интересную проблему, вытекающую из этого утверждения, нужно теперь формулировать так: Соединенные Штаты являются страной высочайшего капиталистического развития; их хозяйственная организация рисует, следовательно, нашу будущность. Что в 1867 г. Маркс сказал об Англии, это же мы можем применить теперь к Америке: de te fabuła narratur, Europa, когда мы говорим об американских условиях, по крайней мере, поскольку речь идет о капиталистическом развитии. И в этой стране нашей будущности рабочий класс в корне своем несоциалистичен: должно это явление также служить нам указанием нашей будущности? Были ли мы неправы, когда мы рассматривали возникновение социализма, как необходимое следствие капитализма? Ответ на этот вопрос требует исследования причин, которые привели к своеобразному образу мыслей американского рабочего. Что при этом мы не можем ограничиться одним указанием на специфический «американский дух», это следует из самого нашего воззрения на сущность научного метода. Мы лучше попробуем открыть эти причины, установив сначала условия существования американского рабочего: исторические, политические, экономические, общесоциальные. Если мы познакомимся с ними и нам удастся объяснить таким путем образ мыслей американских рабочих, то перед нами встанет новый вопрос: на каком основании покоятся эти условия существования? Следует ли считать их постоянными или изменчивыми? Иначе говоря: условия существования американского рабочего долго останутся теми же самыми – или их основания подвержены изменению? И если окажется последнее, то будут ли изменения таковы, что условия существования станут такими же, как в Европе (породившими социализм), так что, следовательно, и в Америке подготовится почва для социализма? В более общей форме: есть ли в современном социальном движении тенденция к единообразию, или нам приходится иметь дело с национально-различными формами движений? Если есть тенденция к единообразию, ведет ли она по направлению к социализму или в противоположную от него сторону? Одинаково ли образуется будущность у Америки и у Европы или различно? Если одинаково, Америка или Европа является «страной будущего»?
Привести некоторый материал для ответа на вышепоставленные вопросы и составляет цель того ряда исследований, который я думаю изложить в следующих главах предлагаемой работы.