Друг был прав. Господин Техрани никогда не голодал, и голод никогда не угрожал ему. Чем больше он размышлял об этом, тем сильнее росло его недовольство собой. Вокруг были улыбающиеся лица, но он замечал на них следы пережитого. «Ничтожество, — в сердцах бросал он сам себе. — У тебя есть деньги, дом, где ты можешь оставаться наедине с собой, где можешь ныть и стонать в своем одиночестве, можешь в любой момент включить радио или телевизор, чтобы развлечь себя, точно так, как покойный мулла Насреддин втыкал себе иголки в кое-какие места и кричал от боли. У тебя есть холодильник, в котором ты держишь водку и содовую, так какого черта тебе еще надо? Что ты скулишь? Чего ты выставляешь напоказ свои „страдания“? Гадко! Позор! Совесть-то у тебя есть?! Если не стыдно перед собой — постыдился бы этих людей, людей, которые действительно страдали. Они ведь считают тебя настоящим человеком, хотя не бог весть какие подвиги ты совершил в прошлом».
На следующее утро он жадно, с интересом приступил к новой работе. Она нужна была ему не только ради денег. Регулярный ежедневный труд казался несколько утомительным после столь долгого перерыва, но постепенно господин Техрани втянулся, испытывая большое удовлетворение. Вскоре он прекратил пить во время обеда и спать после него. До вечера он работал непрерывно, а в конце дня наливал себе в стакан водки — но делал это уже не для того, чтобы бежать от тоски и безделья, а чтобы слегка снять усталость. Теперь он имел право получить немного удовольствия.
Раз-другой в месяц кто-нибудь из приятелей или знакомых звонил ему и сообщал, что выхлопотал для него работу. Господин Техрани добродушно отвечал: «Старик! Сколько же можно работать? Все равно всех денег не заработаешь, да я вовсе и не собираюсь стать миллионером!» Теперь он уже знал, что друзья его не забыли. Настоящие друзья, а не просто собутыльники.
Господин Техрани погрузился в работу, и работа, как целительный бальзам, постепенно вылечивала его.
Больше он не пытался заточать себя в домашнюю тюрьму. Ежедневно, закончив работу, он выходил, ощущая приятную усталость в теле и растущую радость в душе, навещал кого-нибудь, или просто прогуливался, или заходил в соседние кабачки, где слушал шум толпы и забавлялся смешными выходками пьяниц.
Однажды вечером господин Техрани вышел из дома как обычно. Падал снег, но сразу таял, на улицах было слякотно и грязно. Пока он стоял на краю тротуара в ожидании такси, проезжавшие мимо автомобили обдавали его грязной жижей. В каждой машине сидел один, редко два человека. Ни одна машина не остановилась, никто не предложил подвезти. Он вспомнил, что несколько лет назад в этом отдаленном квартале было принято так делать. Вероятно, характер жизни изменился, а может быть, он сам просто отстал от времени, размышлял господин Техрани. Он простоял уже битый час, настроение его было окончательно испорчено. Он проклинал всех и вся — и тут какое-то такси притормозило перед ним.
Он открыл дверцу и сел рядом с шофером Водитель слушал музыку, левая рука его лежала на руле, а правой он переключал скорость, доставал из пакета фисташки и бросал их в рот. У него было мясистое лицо с густыми черными усами. Он был совершенно невозмутим. Если какая-нибудь машина мешала ему, он не сигналил и не ругался, а ждал, пока освободится путь, переключал скорость и снова принимался за фисташки.
Господин Техрани молча и угрюмо смотрел через переднее стекло на улицу и автомобили, погрузившись в свои мысли, и вдруг увидел перед собой руку с фисташкой. Машинально он взял орех и взглянул на водителя. Водитель улыбнулся и кивнул ему. В этой улыбке, взгляде, кивке был целый мир доброты, доброжелательности, расположения. Он как бы говорил: «Будь терпимым! Все такое, какое оно есть, плохое или хорошее. Не надо лишних эмоций. Будь мужчиной и мужественно переноси свои невзгоды!»
Господин Техрани улыбнулся и сказал:
— Спасибо, дорогой!
Он очистил фисташку, бросил ее в рот, опустил боковое стекло и выбросил кожуру наружу.
Хотя дул холодный ветер, ему стало тепло, даже жарко. Он не осмеливался повернуть голову, чтобы еще раз взглянуть на водителя. Он не решался начать разговор. А ему хотелось поговорить, многое сказать, выразить в словах свою признательность. Но как? Не говорить же об уличном движении, о том, что прохожие невнимательны, а водители высокомерны и не думают о других. Он решил промолчать, чтобы не испортить какими-нибудь банальными словами удовольствие от этого редкого мгновения. Он вспомнил другую историю о другом водителе, которую рассказал ему как-то его приятель Аббас.
Они вчетвером возвращались из «путешествия»: Аббас, доктор и еще двое. Аббас был родом из одной деревни в окрестности Мараге. Ему надо было ехать на поезде до Аджабшира, а потом на автобусе уже до своей деревни. Доктор и те двое были из Тегерана, или по крайней мере у них кто-то там был. У Аббаса в Тегеране не было ни друзей, ни знакомых. И денег не было — совсем. Среди всех четверых только у доктора были деньги, но Аббас, конечно, не знал сколько. Когда они отправились в путь, доктор дал тем двоим по пять туманов и пять туманов взял себе. Пять туманов, и даже десять, не могли бы спасти Аббаса. Но доктор скомкал все оставшиеся у него деньги и сунул в карман Аббасу. Аббас протестовал, хотел их вынуть, вернуть доктору. Но тот схватил его за руку и заявил:
— Прекрати. Сейчас не время для церемоний.
Аббас промолчал, покраснел, в его глазах сверкнули слезы. Доктора насмешила и одновременно растрогала деревенская застенчивость Аббаса.
Им повезло: подошло такси. Аббас сел впереди, остальные — сзади. Когда они поехали, Аббас спросил водителя:
— Можно взять сигарету?
— Пожалуйста, будьте добры, — откликнулся водитель и сам протянул ему сигарету и спички, которые лежали перед ветровым стеклом.
— Благодарю вас. — Аббас церемонно склонил голову.
Все молчали. Как будто погрузились в сладкий сон и боятся вернуться к горькой действительности, нарушив его неосторожным словом.
Когда сигарета была выкурена, Аббас снова обратился к водителю:
— Разрешите еще одну?
— Да, конечно, бери, пожалуйста, зачем спрашивать!
— Аббас, не кури так много, — вмешался доктор.
— Он наверстывает упущенное за все то время, когда у него вообще не было сигарет! — сказал один из двоих.
— Да нет же, клянусь вашими душами, — возразил Аббас.
Те двое сошли в конце улицы. Они порывались расплатиться, но Аббас не позволил, и водитель отказался брать деньги. На площади сошел доктор. Он тоже хотел расплатиться, но Аббас и ему не дал сделать это. Когда они остались вдвоем с водителем, тот спросил:
— Старина, а тебе куда?
— Я тоже выйду где-нибудь здесь, где можно, — ответил Аббас.
— «Где-нибудь здесь» — это не место! Куда тебе надо?
— На вокзальную площадь.
Шофер, в противоположность тому, как обычно делают все таксисты, вел машину, не останавливаясь перед теми, кто поднимал руку, никого не подсаживал.
Проехав еще немного, он открыл «бардачок». Там было полно мелких и крупных купюр.
— Возьми! — сказал водитель.
Аббас не понял и вопросительно посмотрел на него.
— Послушай, старина! Ты не стесняйся, бери сколько надо. Дорога у тебя дальняя, пригодится.
Кровь обдала Аббаса горячей волной, все тело его запылало; чуть не плача, он пролепетал:
— Спасибо, дорогой, мне не надо.
— «Спасибо», «не надо» — этих слов я не понимаю, — отрезал водитель.
— Клянусь вашей душой, мне не надо, у меня есть, — убеждал его Аббас.
— Да сколько же можно тебя уговаривать?! Не возьмешь денег — не выпущу из машины.
— Да нет же, у меня правда есть деньги. Я не вру.
— Может не хватить.
— Да у меня сто туманов. Этого вполне хватит. — И тут же подумал: «Бог мой, как бы не оказаться вруном». Он сунул руку в карман и достал деньги. Там была одна ассигнация в пятьдесят туманов, несколько по десять и по пять.
Когда водитель остановил машину, Аббас хотел расплатиться. Шофер не брал денег. Аббас настаивал, а тот отказывался. В конце концов Аббас сказал:
— Ну хотя бы на бензин возьмите!
Водитель взял пятидолларовую бумажку и три тумана отдал сдачи.
— Взял, только чтобы ты не обижался, — сказал он.
Аббас не шел по улице, а летел. От разговора с таксистом на душе его стало так тепло и радостно, что на какое-то время даже притупилась острота предвкушения встречи с семьей Он думал об этом простом., сердечном человеке: «Где те кретины, которые всегда твердят: „Этот народ туп, эта нация глупа!“ С каким удовольствием я набил бы им морду!»
Глядя на его крепкие бицепсы и тяжелые кулаки, можно было не сомневаться в том, что он вполне способен привести свою угрозу в исполнение. К тому же он был вспыльчив и в гневе мог бы сразиться с самим Шемром.
Господин Техрани улыбался мысленно, вспоминая Аббаса, когда услышал мягкий голос водителя:
— Как бы мимо не проехать!
Они подъезжали к нужному месту. Господин Техрани сунул руку в карман и высыпал водителю все имевшиеся деньги. Дружбу, человечность, душевную связь с людьми ему не хотелось омрачать какими-то подсчетами. Его одарили, и он отплачивал тем же. Друзья получают и дарят подарки и не оценивают их мерками торгашей.
— Вот здесь я сойду, дорогой.
— Будь здоров, — притормозив, попрощался водитель.
— До свидания, брат. Счастливого пути!
— До свидания, друг!
Господин Техрани захлопнул дверцу и зашагал вперед. Согретая чувством братства и товарищества кровь будоражила его — ему хотелось плясать, плакать, смеяться. Пусть те, кто отгородились от мира железными стенками машин, проносятся мимо и обдают тебя грязью. Достаточно знать, что есть на свете хотя бы один человек с добрыми теплыми глазами, открытой улыбкой, с рукой, протягивающей тебе фисташку, чтобы жизнь твоя расцвела, стала терпимой и осмысленной.
Разгоряченный господин Техрани жадно, с удовольствием вдыхал холодный воздух и думал: «Пусть я был отравлен ядом беспросветности, одиночества, отчаяния, пусть этот яд разлился по моим жилам, но, пока я нужен людям, у меня есть противоядие, мне ничто не страшно».