Мадам оказалась моей ровесницей, даже и посолиднее (возможно, за счёт того, что она врач, и благоприобретённая важность добавляет ей пару-тройку лет.) Но нас, свидетелей, этой важностью не проймешь. Говорю ей: “Продолжайте размен квартиры, но отселяйте не мужа, а мать”.
А она гордо так вскидывается (да, уж это так: познанная истина делает человека смиренным, а заученные догмы - гордым) и - по какому, дескать, праву, он что, подослал вас?
“Я никогда не видела вашего мужа. Я лишь говорила с ним однажды по телефону про обмен. Но теперь у меня есть не только право, но обязанность вмешаться в вашу жизнь, потому что я всё про неё поняла”.
Она усмехнулась: “Он подослал вас”. И стала красиво негодовать по поводу моего предложения: “На старости оставить мать одну? Вне семьи? Чтобы она у меня не дожила своих лет?” (Все догмы пышны и красивы, как тропические цветы. А запаху-то!..)
“Ваша мать - спирофаг, пожиратель духа. Она одобряет в жизни только то, что выгодно лично ей. Мир постоянно перед ней в долгу.”
“Не смейте говорить о моей матери в таком тоне!”
“Если вы и мужу так же заявляли, то я понимаю, почему он отсюда ушёл и не торопится вернуться. А ваша маменька сейчас рыщет по гастрономам, и каждую добытую рыбину она поставит себе в неимоверную заслугу, а весь остальной мир в очередях стоять не любит, а пожрать не дурак!”
Моя визави присмирела. Видимо, я угадала тон и словарь её матери. Такие совпадения деморализуют.
“Он подослал вас”, - уверилась она.
“ Он или не он - считайте, как вам удобнее. Меня вы больше никогда не увидите и от него обо мне ничего не услышите, но вы убедитесь, что я была права”.
По-моему, на неё всё это произвело впечатление.
По крайней мере, я слышала потом от третьих лиц (ведь мир тесен), что их брак восстановился.
Когда же мы отправились в бюро обмена, чтобы оформить наконец наши документы, то оказалось, что мы с моей обменщицей - однофамилицы. Да, и инициалы у нас совпадают...
-Ах, зайдите, пожалуйста, в часовую мастерскую! Ваши часы готовы! - оповестила я её с опозданием.
1986
ДЕВУШКИ
Шёл диспут в женском рабочем общежитии (галочка в плане воспитательной работы) на тему «Наш современник – какой он?» Девушек, кто попался воспитательнице на глаза, согнали в красный уголок. Ну, раз они тут очутились и вынуждены говорить, так уж о важном! И разговор сошёл с обозначенных рельс на любовь.
-Да никакой любви нет! - уверенно заявила особа постарше других.
Девушки всполошились, как стая мелких пташек с появлением хищной птицы, и возмущённо зачирикали, что любовь есть.
-Временная! – усмехнулась Вера (так звали её, не верившую в любовь).
Она твёрдо подавила всщебетавший бунт:
-Один мужчина написал в газету, что он идеальный муж, но нет ни одного мужа, который не изменял бы жене. На него набросились, а ведь он правду сказал! – Вера перешла в наступление на обманщицу-жизнь: - Что, не так? Он правду сказал!
Воспитательница растерянно вступилась за жизнь:
-Вера, ну кто может за такую правду поручиться? Кто может знать за всех?
Юные лица трепетали от волнения, как лепестки на ветру, девушки робели перед тайной жизни, боясь навредить ей неосторожным словом, и, слабые, бросались на её защиту.
Вера противостояла им одна. Она знала, что почём. Жизнь была ею полностью разгадана и разоблачена и больше не могла провести её, мудрую Веру.
Красота её от этой мудрости несла большой урон. Любопытство, ожидание, предчувствие – что так красит юные лица – с Веры слиняло, как краска с забора.
-Давайте лучше говорить за себя, сами-то мы умеем любить? – сказала одна сознательная девушка.
Умеем, говорят.
Вот, рассказывают, житейская быль. Супруги в возрасте за пятьдесят, вырастившие детей, жили себе вдвоём, жили, и у мужа возникла в командировке тайная любовь и родился ребёнок. Он посылал на ребёнка деньги, и так всё шло, но вдруг его посадили в тюрьму, в следственный изолятор, почему-то он не смог оттуда написать, и любовница, не получая денег и вестей, приехала с ребёнком в этот город, в гостиницу. Но от тревог и бедствий личной жизни у неё случился сердечный приступ, её увезла «скорая помощь», а младенца она велела отвезти по такому-то адресу. Пожилая жена отсутствующего мужа без слов приняла ребёнка и ухаживала за ним, а пострадавшей своей «родственнице» носила в больницу передачи. Тут как раз освободили мужа, и ему пришлось рассказать всё как есть. И кончилось тем, что «родственница», выйдя из больницы, оставила ребёнка им, а сама вернулась восвояси устраивать свою дальнейшую жизнь.
Девушки благоговейно молчали перед примером великого достоинства любящей жены.
-Ага, - ядовито сказала Вера, - им только подавай! Они бы каждый год по ребёнку приносили!
Некоторые девушки прыскали от Вериных замечаний. Им казалось, это она нарочно, для смеха так перегибает. Не всерьёз же!
-А что, ты бы не взяла ребёнка? – удивлялись другие.
-А ты бы, можно подумать, взяла! – разоблачающе стыдила Вера.
-Да он же маленький! – ахали девушки, ужасались: - Неужто бы не взяла?
-Ну, в окошко бы я его не выкинула, - немножко уступила Вера, - но отнесла бы, вручила назад.
Девушки закипели, сердце у них заболело за того предположительного ребёнка, который попал бы вдруг в Верины недобрые руки, ополчились в его защиту, наперебой лопотали что-то возмущённое, а она отбивалась злым своим знанием, ледяным презрением: дуры вы молодые, ни черта в жизни не понимаете, а туда же ещё, а вот ей, Вере, уж эта жизнь досконально вся известна, за двадцать девять-то лет, и уж фиг удастся кому обдурить её, учёную Веру.
-Ага, сейчас прям! – огрызалась она во все стороны.
Потом эта птичья битва стихла, разговор перешёл на большеньких детей и школьников, которых мы толкаем взашей в трамвае, покрикиваем на них и всячески угнетаем в них чувство собственного достоинства, так что они заранее отвыкают считать себя за людей.
И вообще, - строили прожекты, - пора демобилизовать всех замужних матерей с производства и перебросить их на дело укрепления семьи и охраны детства. В первое время, конечно, производство охнет и просядет без такой мощной привычной подпорки, но уже года через два положение не только выправится, но и сильно улучшится за счёт того, что у мужчин будет надёжный дом, улыбчивая жена и здоровые дети.
Вера немедленно заподозрила тут подвох против себя и не пожелала быть одураченной:
-Ага, значит, кто замужем, пусть сидит дома, а кто незамужем, тот вкалывай, так?
Но девушки уже не отвлекались от строительства воздушных замков: а детские дома позакрыть, всех сирот разобрать по семьям, потому что даже у неродной – но отдельной, своей – тётки под печкой дети развиваются лучше, чем у самых передовых и образованных воспитательниц, приходящих посменно в детское учреждение на работу.
-Что говорить, даже вон телят нынче в колхозах раздают по дворам, потому что животное – и то хочет своего отдельного хозяина!
Девушки с опаской оглядывались на Веру, ожидая какого-нибудь «ага, его возьмёшь, он тебя же обворует».
Но Вера оскорблённо молчала, и без того натерпевшись от этих неразумных, глупых, бестолковых дур.
Доверчивые эти дуры, видно же, не сегодня-завтра все повыходят замуж, нарожают детей, и будут их мужья им нещадно изменять, злостно недоносить зарплату и не помогать мыть пол, а они покорно будут всё сносить, будут любить орущих своих младенцев, недосыпать, перерабатывать дома и на заводе, вечно всего недополучая, но её-то, умную Веру, не обдурить.
Никому она не позволит ущемить себя, никому не даст сесть себе на шею, понукать и помыкать ею. И в юности-то дурой не была, а теперь и подавно, и чем дальше, тем труднее будет этой хитрюге-жизни обвести её вокруг пальца. В этом единоборстве с жизнью Вера становится всё проницательней и умней и вот-вот уже покажет этой жизни окончательную победную фигу.
1987
Наследственность
Быстрейшее существо, которое довезёт нас до совершенства, есть страдание.
М. Экхарт
Самые несчастные в страдании - животные, ибо для них оно - бессмысленно.
Ф. Ницше
Мне было четырнадцать, когда вышел фильм «Человек-амфибия». В деревне нашей фильмы шли два дня по два сеанса: второй только для взрослых. Я постеснялась нарушить правило и на взрослые сеансы не сходила. Потом жалела.
Фильм увезли, но трепались на ветру у клуба две маленькие афишки, одну я отважилась стянуть.
Достанешь, развернёшь - вот силуэт Ихтиандра, безвозвратно уплывшего в океан. В первый момент действует как удар, но быстро истончается впечатление, иссякает, как завод механической игрушки: уже знаешь этот силуэт наизусть. Но остается ещё текст, фамилии - перечитывать; буковки текста, точки типографского клише - так по крохам и наскребёшь на новую весть о фантастическом этом юноше.
Потом появились действительно новые вести: фотооткрытки артиста В. Коренева, можно стало вблизи вглядываться в кристаллический узор его радужек, но не помогало: как ни приближай его, Ихтиандрова двойника, лицо к своим глазам, хоть вплотную, хоть проглоти это изображение внутрь себя - обладания нет как нет, и даже наоборот: все слабей напоминающая сила - выдыхается, как запах.
Утешало немного, что артист В. Коренев - человек с ЕГО походкой, с ЕГО голосом и глазами - жив и достижим. Что, впрочем, было с его стороны предательством: согласиться обитать в убогой среде реальности - после того как знал совсем иной, несравненный мир! Не лучше ли было уйти Ихтиандром в ночной, отсвечивающий лунными бликами океан и не вернуться. Да и А. Вертинская тоже: как можно после того выносить обозримую жизнь и новые роли! Где же верность?