Художник усмехнулся, всё это было как отвратительно, так и неотвратимо. Он всё ещё придерживался роли: показывал бабуле, где остановки транспорта, где магазины, рынок, бабуля скакала сорокой сбоку от него, кивала, вертела головой, нетерпеливо поддакивала: - Это хорошо, это хорошо, но мне важнее, что квартира перейдёт в хорошие руки, вот это главное, это нам дороже всего. Вы мне так понравились, и ваша жена, и...
И самое интересное: он видел, старуха правда привязалась к нему, как к родному. Ну как не полюбить хорошего человека!
Сберкасса была уже вот она.
В пустом зале бабка сидела одна на стульчике, художник у стойки старался на неё не смотреть, но не уберёгся, мельком глянул, а взгляд - дело жестокое, всё ему открыто, чего и знать-то сроду не хотел. Старуха сидела нахохлившись, как хищная птица, зоркие глазки насторожённо посверкивали.
Кассирша выдала ему пачку трёшек - сто штук. Он понёс эту пачку в вытянутой руке, издалека протягивая старухе.
Она испуганно оглянулась, достала платочек:
- Никогда голые деньги не давай, даже если пять рублей, надо завернуть, вот я тебя научу, тогда они к тебе всегда вернутся!
«Вернутся!» - насмешливо подумал художник. Вслух сказал:
- Это не деньги. - С отвращением, будто давно мечтал избавиться от них. Чтоб она поняла: он не одурачен. Он п о д а ё т.
Старуха возбуждённо лопотала:
- Я отдам, я сразу же отдам. Или пойдёт в зачёт за гараж, за дачу... Я обязательно отдам.
На остановке он оторвал ей несколько талончиков, она одобрительно кивала, ценя его заботу, и без передышки болтала. И это, дескать, тебе зачтётся, доверчивый человек богу угоден, и она теперь во всех общинах расскажет, все будут знать: живёт такой хороший человек на свете, и все за него помолятся, и удача уже больше никогда не отступится от него. А он брезгливо подсаживал её под локоток в троллейбус, было пасмурно, холодно, грязно, и снег пополам с дождем бессильно падал с неба.
Плёлся по мокроте домой и думал: а мальчик-калека в самом деле есть. И они знают, что это им за подлость их великую, знают, но согласились... Отдали мальчика в жертву. Бог жертвы любит и за мальчика даёт им возможность успешно заниматься их ремеслом: мошенничеством. И, пожалуй, они в самом деле верующие. Верующие мошенники. И перед каждым выходом на дело творят молитву или даже постятся, чтобы бог им послал удачу. И через молитву им действительно открывается: «с той женщиной не получится, а вот с этими должно получиться...» Правильно им Бог открыл. Бог - он всё видит, всё ему известно. Они заплатили богу, мальчика отдали, мальчиком рассчитались за услуги. И бог у них теперь наводчиком. Всевышнюю власть уступил сатане, а сам перебивается наводкой. Во жизнь!
А Галина Степановна-Семёновна, видимо, бабулю расколола, не позволила размазывать все эти религиозные сопли, а спросила документы. Да и насмеялась над бабушкой, несправедливо обидела. Всякий человек неудачу в своём деле понимает как несправедливую обиду.
А может, она одна с мальчиком-калекой, и нет у них больше никого, а жить надо.
А может...
Впрочем, она, может быть, ещё и вернётся. Как она сказала ему, садясь в троллейбус: «Картошечки мне сегодня сварите! Я вчера постеснялась попросить, а я без картошки не могу, привыкла всю жизнь картошку одну есть...»
Картошку одну есть... А как она радовалась деньгам! Так только в детстве Деду Морозу радуешься. А потом уже ничему и никогда.
И тебе жалко этих денег! - стыдил себя.
Он загадал: зайдёт сейчас в бухгалтерию худфонда: если уже перевели ему деньги из Свердловска в оплату заказа, то всё правда.
Он зашёл, и деньги поступили буквально сегодня...
Он безотказно проработал весь день, заперев воображение. Несколько раз звонила жена: ну, - спрашивала, - не приехала ещё? Дело в том, что художник ей сразу сознался в трёхстах рублях. И явившись вечером с работы, она первым делом зырк по вешалке: цветастый платок, кримпленовое пальто, старушечьи сапоги и тот её узелок - ?...
Вскакивали оба на каждый телефонный звонок...
И только сын-десятиклассник с усталым превосходством удивлялся:
- А вы всё ждете? Ну молодцы.. Да ты на руки её посмотрел, художник, знаток жизни? Она же ни-ког-да не работала на ферме!..
И ушёл к себе в комнату; уж эти ему престарелые романтики!..
А престарелый романтик поздней ночью - семья уже давно спала - на каждую въезжавшую во двор машину думал: не бабушка ли на такси подъехала - и вставал, выглядывал в окно. Но там не то что бабушки, а и машины никакой не оказывалось. Галлюцинации, что ли? - пугался он, страшась сумасшедшего дома и старости.
1988
ЛИТЕРАТУРА
Нет худа без добра, и даже в скученности нашего быта есть свои преимущества.
Никогда бы дочка не рассказала мне этого, не будь мы с ней вынуждены коротать вечер на одном диване в нашей единственной комнате. Она бы мне не рассказала, потому что человек стыдится своей беды. А маленький человек особенно: он уязвимо горд - ведь совершенно беззащитен.
Но тут, повторяю - на одном диване. Да к тому же я не читала, а задумчиво вперилась в стену - то есть, по мнению моей дочки, простаивала порожняком, чего допускать нельзя, надо использовать случай п о г о в о р и т ь.
Разговор у их брата известный: мам, а когда каникулы? И сколько, на мой взгляд, будет, если от восьми отнять одиннадцать. И чего я больше люблю: нарисованную ею принцессу или нарисованного ею ежа.
В первом классе учится.
И вот уже выяснили - и сколько будет, и про каникулы, и про любовь.
А я всё ещё порожняком.
Ну, она и рассказала. По частям. Маленькими шажками подбираясь к эпицентру землекрушения. Надеясь как-нибудь обойти его.
Было как раз 23 февраля, праздник, она перед тем неделю готовилась к концерту, репетировала, бескозырку матросскую клеила. И концерт состоялся, только без неё.
Потому что она наступила на Викину бескозырку, и тогда учительница отняла её собственную, чтобы отдать Вике.
А наступила она в игре, когда одни догоняли, а другие убегали и, скрывшись в туалете, держали дверь изнутри. Вика уронила бескозырку. Глаша на неё наступила.
-Но ведь ты нечаянно?
Да, но кто-то сбегал к учительнице, набежала фаланга центурионов, с криками схватили мою дочку и поволокли на расправу. Она, конечно, оправдывалась: я нечаянно.
Ей отвечали, как положено на страшном суде:
-За нечаянно бьют отчаянно! - Это толпа кричала с вожделением, та самая, что “распни его, распни!” Ну и?..
Ну что, ну и вот. Забрали её бескозырку, все пошли в актовый зал, а её оставили в классе и заперли на ключ.
Что?!..
-Ну, заперли на ключ... - очень стесняясь, сказала она. Действительно, ведь стыдно, когда унизят. Учительница заперла её на ключ в пустом классе.
Её арестовали. Лишили свободы. Неважно, что всего лишь на один урок. На целый урок!
Одну?!
Нет, они были вдвоём с другой девочкой.
А ту девочку за что?
За то, что она променяла октябрятскую звёздочку на вкладыш.
Но про звёздочку я слушаю вполуха, я растеряна: как мне поступить? Мою дочь подвергли официальному (ведь учительница - олицетворённое государство) унижению, аресту, репрессии - как мне быть?
Вкладыш, - объясняет дочка на мои машинальные расспросы, - это такая картинка, которая вкладывается под обёртку иностранной жевательной резинки. Для интереса. Пришли мальчишки-третьеклассники к ним в первый “в” и спросили, кто согласен меняться: звёздочку на вкладыш. Октябрятки робко переминаются перед такими большими, перед такими солидными и молчат, а одна не выдержала напора благоговения (такие большие, такие солидные!) и отдала им свою звёздочку.
Её, бедную, звать Ира, она самая маленькая, забитая и больших поэтому уважает вдвое сильнее, чем другие.
А ещё одна Ира - кормленая, большая (ей третьеклассники - ничто) побежала к учительнице и рассказала про Иру-маленькую. По тому, как учительница вскинула брови, Ира-большая ещё твёрже укрепилась в своей правоте, побежала назад к Ире-маленькой и накинулась на неё:
-Как ты могла променять звёздочку на вкладыш! Звёздочка должна быть для тебя дороже всего на свете!
Так и видишь, как она оглядывается на учительницу за поощрением.
-Ведь на ней нарисован Ленин! И при всех девочках, как не стыдно!
Конечно, если бы не при всех, а без свидетелей, то оно, понятно, не так...
От страха и растерянности Ира-маленькая заикалась:
-Они отдадут, я попрошу, они отдадут!..
Вот, и их заперли в классе вдвоём.
-Мама, ну ничего, зато можно было рисовать на доске! - стала утешать меня дочка. - В другое время на доске рисовать не разрешают!
Это спасительное “зато”.
Видимо, ужас у меня в глазах стоял неподдельный; она начала припоминать какие-нибудь случаи - похожие, но не такие страшные, которые могли бы убедить меня, что бояться нечего. Что всё почти нормально.
Ну вот, например, вспомнила она, играли они в коридоре, а двери первого “а” всегда открыты, там учительница не выносит закрытых дверей - видимо, в детстве её тоже запирали на ключ; а шум в коридоре ей мешал, и тогда она вышла, накричала на них, построила в шеренгу, спросила имена, а одного, Андрея, увела к себе в класс с т ы д и т ь с я.
И вот, арестованные стоят шеренгой, робко перешёптываются и не знают своей участи: сколько им ещё стоять?
Маша и спрашивает командира октябрятского отряда Женю:
-Ты командир, скажи, бежать нам или не бежать?
Командир решает в пользу бегства.
Он так и говорит:
-Бежать!
Но сам при этом медлит. Начал было несмело открадываться в сторонку, но, заслышав страшные шаги чужой учительницы из первого “а”, бросился назад к месту наказания и вытянулся по струнке.