- Тебе следовало родиться на свет мясорубкой, у тебя такой мощный жевательный аппарат! - сказал один.
- А у тебя хватательный аппарат! - огрызнулся другой.
- А у меня киноаппарат! - примирительно сказал третий, он учился в киношколе на оператора.
Впрочем, разделение на актёров, режиссёров, операторов и сценаристов в этой редкостной специальной школе было достаточно условным; поступая сюда, дети сразу попадали в поток одержимости общим делом, перед которым все равны - независимо от возраста и опыта. Однажды ощутив этот дух общего дела, они уже не могли с ним расстаться, и даже на летние каникулы подыскали себе этот пустующий пионерский лагерь, чтобы оставаться вместе.
После ужина собрались на спектакль. Он длился, правда, всего десять минут, как и все спектакли киношколы, тем они и были хороши.
Героями спектакля, судя по колпакам, были гномы. Судя по остальным лохмотьям, гномы далеко не роскошествовали в своем подземелье и изрядно пообносились, зато жизнь их была подчинена какой-никакой цели. Вот одна гномочка бродит по сцене, ища и подзывая кошку: "Кс-кс!" Скрылась за кулисами. Проходят два гнома, одному из них почудилось, что в зале кто-то есть, но товарищ уверил его, что тут в принципе никого не может быть, их подземное царство не имеет выхода во внешний мир.
Вот идет старый гном с внучкой, и внучке тоже примерещилось постороннее присутствие.
- Что ты! - печально вздохнул дедушка. - Наше племя уже сто лет тщетно ищет отсюда выход. Найти его нам поможет только синяя кошка, но наш народ уже много лет занят безуспешными поисками этого животного.
Но девочка-гном не послушалась дедушку, отпустила его руку и шагнула в сторону зала, бормоча: "Да вот же люди! Ведь как-то они сюда проникли !" Она пересекла зал, дошла до двери и толкнула её. Дверь распахнулась, по полу пролегла полоса вечернего света, девочка ахнула и остановилась на пороге.
Но гномы на сцене не хотели замечать света, дедушка повернулся к нему спиной. Тут из-за кулис выбежала гномочка, держа в руках воображаемую кошку, и с радостным воплем бросилась к старику:
- Вот она, синяя кошка! Я её нашла!
Дедушка безрадостно принял её из рук ликующей гномочки и передал более умудрённому жизнью гному со словами:
- Покрась её в жёлтый цвет!
Зал неистово аплодировал, счастливые актёры, они же драматурги и режиссёры, с достоинством раскланивались.
К Андрею подскочил Макс Кучевский:
- Ну, вы всё поняли? Мы хотели этим сказать, что вы, старики, на всё готовы закрыть глаза, лишь бы сохранять привычную систему ценностей.
Андрей засмеялся:
- Ну вот и я дожил до "вы, старики"!
Когда лагерь накрыла ночная тишина, Андрей понял, что заснуть не сможет. Он надел кирзовые сапоги, взял длинный китайский фонарик, помолился, чтоб в лагере за время его отсутствия ничего не случилось, и двинулся в сторону посёлка. По субботам там гоняли дискотеку.
До посёлка было километра два, он правильно сделал, что надел сапоги, лесную дорогу развезло.
Подходя к танцплощадке, он обтёр сапоги о траву. И поднялся по ступенькам.
Жизнь тут кипела ключом, даже странно было представить то сонное царство, которое Андрей оставил позади.
- Билет! - процедил парень на входе.
Андрей спустился со ступенек и купил в будке билет.
Наверно, ему следовало примирительно улыбнуться этому парню, но Андрей не смог пересилить себя, протянул билет не глядя.
Наверно, ему следовало встать в сторонке, но Андрей прошёл к самому фонарю, чтобы лучше всё видеть. Он и сам при этом был виден отовсюду. Наверно, ему следовало поубавить независимости во взгляде и прямизны в позвоночном столбе. Наверно, ему следовало пригласить на танец какую-нибудь девушку. Тогда он разделил бы со всеми поровну этот стыд бесноватых подёргиваний тела. Но он взирал на всё происходящее не как соучастник, а как уличающий свидетель.
Нет, он вёл себя, если вдуматься, неправильно. Мало ещё учила его жизнь. Даже его воспитанники были умнее. "Совершенномудрый не оставляет следов!" - любил повторять Миша Рябцев.
Андрей оглядел по очереди всех наличных девушек. Той, которую он встретил как-то днём в посёлке и которую хотел бы встретить ещё раз, здесь не было. Ему сразу стало неинтересно, но он продолжал стоять.
Он ощутил, как в пространстве копилось напряжение и уже достигло пороговой плотности. Лучше было уйти, не отравлять людям вечер.
Он шагнул со ступенек и тут же очутился за пределами музыки, в окружении темноты и в кольце шести-семи местных парней.
- Этот, что ли, выдрючивался? - уточнил местный пахан.
- Этот. Задумчивый! - с издёвкой отозвался другой голос.
Андрей вспомнил писателя Довлатова - из любимых, цитируемых - и его героя, тюремного охранника: "Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Можно всё! Но если можно убежать - беги! Беги, сынок, и не оглядывайся..."
Андрей коротко взмахнул своим единственным оружием -длинным тяжёлым фонарём, как мачете, прорубая себе дорогу, и ринулся в образовавшуюся пробоину. Таких ног, как у него, среди местной братвы скорее всего не водилось. По его ногам плакал тренер пединститутских легкоатлетов, которому не удавалось заманить его в секцию.
Долгое время Андрей слышал позади себя в темноте душный топот по слякотной дороге. Бежать было тяжело, сырая глина налипала на сапоги, отяжеляя их и засасывая. Но и у преследователей были те же трудности и даже ещё большие: ведь они-то явились на дискотеку в туфлях.
Постепенно топот поредел, многие не выдерживали и отпадали. Андрей наконец достиг железнодорожной насыпи - по ней хоть сухо было бежать, и он постепенно умерил дыхание. Какой-то одиночный, измотанный, но неотступный топот всё ещё слышался позади. Тогда Андрей остановился, обернулся и запустил навстречу преследователю луч своего сильного фонаря.
На подгибающихся ногах к нему ковылял на последнем издыхании квёлый, хилый, слабенького роста паренек. Как написано у Фолкнера, "Иккемотуббе бежал не потому, что он был ещё жив, а потому, что он был Иккемотуббе". Видимо, он бежал бы и мёртвый. Запыхавшись, теряя сознание от усталости, этот слабак доскрёбся до Андрея и последним прерывистым хрипом испустил лишённый всякой силы текст:
- Ну, ты будешь ещё выдрючиваться?.. - Текст, с которым он, видимо, стартовал и который всё-таки донёс до финиша, как тот легендарный марафонец донёс весть о победе перед тем, как замертво упасть.
Гонец затих, у Андрея на сей раз достало ума не рассмеяться. Они мирно побрели рядом, засунув руки в карманы.
- До лагеря провожать пойдешь? - спросил Андрей.
- А ты из лагеря?
- Ага.
- Это ваш мальчишка тут на пожаре?.. - преследователь всё ещё не
отдышался и говорил с трудом.
- Наш.
- А, - принял к сведению марафонец.- А ты у них что, пионервожатый?
- Преподаватель. Киношкола у нас.
- Что, кино снимаете?
- Снимаем.
- Ну да?
- Приходи, увидишь.
- Приду, пока, - попрощался.
- Пока, - Андрей пожал протянутую руку и бодрым шагом потопал по тёмной, тёплой, такой домашней лесной дороге.
1994
ОН ОГЛЯНУЛСЯ
Самый печальный миф античности гласит: "Орфей очень любил свою жену Эвридику".
Это не начало мифа и не конец, но здесь корень трагедии. Что значит любил в случае мужчины и женщины? Господь Бог, например, в совершенстве своем любит всех, не делая различий. А Орфей выделил одну Эвридику. Значит, он любил ее иначе, чем Бог.
Почему-то представляется беспокойный паук: вот он высматривает, выжидает муху, вот он опутывает ее, трепещущую, заботливо укутывает и вступает в права обладания.
Нет, это неуместное сравнение. Не Бог, но ведь и не паук же! Совсем не такова любовь людей.
Довольно безобразное зрелище, если присмотреться.
Часа через два после того, как они расставались, любящий муж начинал тосковать и звонил жене. Она, еще не сняв трубку, уже знала, что это звонит он. Как она выделяла его звонок из тридцати прочих, для нее самой оставалось загадкой. Наверное, телефонные провода облегчают телепатию.
Но она не всегда оказывалась на месте. Она работала на радио и бывала то в редакции, то в дирекции, то в студии, а то в репортерских разъездах. А ему важно было знать, где она в эту минуту находится и что делает. Не то чтобы он ревновал, нет, но ему становилось дурно, когда он представлял, как она разговаривает с интересным человеком, задает ему вопросы, с восхищением выслушивает или, не дай Бог, смеется - это самое нестерпимое: смех у нее такой, что так и тянет в него окунуться. Работать ей приходилось не с последними людьми - с политиками, промышленниками и руководителями. "Мерседесы" и "БМВ", никак не ниже "Волги". Но муж не ревновал, нет. Он звонил только для того, чтобы она чувствовала его присутствие, чтоб ни на минуту не забывала, что она не обособленная единица, а связанная с другой цифрой в нераздельное число. Он звонил, ее коллеги выясняли друг у друга, где она, подсказывали, по какому номеру перезвонить, и, со второй или третьей попытки дорвавшись наконец до ее певучего голоса, он чувствовал себя, как марафонец на финише, и исторгал, словно последний вздох:
- Ну, здравствуй!..
Если ему отвечали, что она "отъехала", он терял покой, его терзали видения: вот она на какой-нибудь презентации, вся в улыбках и искрах, с бокалом шампанского и даже не помнит о нем. Или где-нибудь в парке записывает интервью на фоне пения птиц. Или беседует с объектом своего журналистского интереса в доверительной обстановке квартиры, и хорошо, если квартира семейная, а если холостяцкая?