Впрочем, у него и своей фантазии хватало. “Я её как только увидел, сразу скомандовал: а ну-ка быстро в кабину!”
Он просидел у меня за чаем целый вечер; пока мы беседовали, у него выросла щетина.
А надо знать, что Ангела дочь офицера, и с детства, с отцовских колен помнит, что запах кожаной кобуры и ремней, пропитанных сигаретным дымом и испарениями мужского тела - знак силы. (Саша по её просьбе достал из ящика свой револьвер и не мог понять, почему она бросилась жадно обнюхивать кобуру).
Отец её застрелился из своего табельного оружия на службе, когда она ещё не выросла. Ему приходилось слишком много умалчивать, душа не вмещала столько. Чтобы понять его, Ангела долго писала о нём рассказ “Служба”, за который потом получила литературную премию. Я была у неё в ту пору. Она расстилала на полу листы ватмана, закрепив на них старые фотографии, и подолгу вглядывалась в них, разгадывая тайну, заключённую во всякой жизни.
Я уходила с утра и целыми днями странствовала по окрестным городам одна, чтобы не мешать ей, а к вечеру возвращалась. Ангела вставала из-за письменного стола, и мы шли куда-нибудь ужинать. Она шла в чем была. То ли работала дома в выходном наряде, то ли в ресторан отправлялась в домашнем - я так и не поняла, но в этом было столько свободы!
Чаще всего мы шли в “Ауэрбах-келлер”, воспетый в “Фаусте”. Один официант там щеголял в белых чулках и средневековых башмаках, хотя униформа не предписывалась. Мне нравилось смотреть, с каким удовольствием он работает. Для немца невразумительны такие привычные для нас понятия, как обсчёт и недовложение. Еда для немца - святое, он не может оскорбить её “недовложением”.
Ангела, однако, настойчиво культивировала ту мысль, что именно русским открыта некая сермяжная правда, тайна смысла жизни.
Она ради того и фильм снимала: выявить этот смысл и разрешить загадку востока. В интервью по поводу премьеры она сказала: “Люди обладают там некой силой, нам вообще неведомой. Мы в растерянности останавливаемся перед нею. Эта сила имеет свои истоки гораздо глубже двух тысячелетий. По представлениям их цивилизации борьба - грех. Борьба наносит ущерб внутреннему достоинству человека. Русский писатель Олег Волков тридцать лет провел в концлагерях, но никогда не жаловался на это. Человеку западной культуры это непостижимо”.
Идеалистка! Как будто не с ней был случай в русской комендатуре города Лейпцига, куда она пришла за помощью к переводчику, чтобы одолеть какой-то мой литературный текст. В кабинет переводчика во время разговора зашёл сам комендант. Он никак не отметил присутствие Ангелы - ни взглядом, ни кивком. Словно она была пустое место. Ангела спросила после у переводчика, как это возможно, и он, смущённый, объяснил: “Видимо, он принял вас за русскую женщину”. От этого объяснения Ангела запуталась ещё больше, и тогда переводчику пришлось довести свою мысль до самой сути: “Русская женщина - ничто!”
Да, Ангела, а ты говоришь: “их цивилизация”! Мы дикари, кочевники. Наш бог - в поле ветер. Не зря европеец возводит свой дом на века, ведь в нём жить его потомкам. Мы же, русские, обустраиваемся наспех, кое-как: может, завтра сниматься и в путь - скорее всего, не по своей воле.
Но причудливо сплетаются в нас национальный стыд и национальная гордость. На Западе мне льстило, что меня принимают то за итальянку, то за венгерку - и никогда за русскую (не хотелось разделять дурную славу соотечественников). Но точно так же я радовалась, когда в Москве с Ангелой заговаривали по-русски, принимая её за свою - за нашу...
Когда в тамбовской деревне нас разбудили на рассвете и повезли купаться на уазике без приборной панели, Ангела сунула руку в карман телогрейки, которую на неё накинули из-за утреннего холода, и извлекла оттуда пистолетик. Она вертела его в руках, приняв за игрушку: в доме было полно ребятишек. Хозяин за рулем уазика, невозмутимый, как ковбой, бросил мне:
-Скажи ей, пусть на спуск-то не нажимает.
Ангела ахнула:
-Так он настоящий?
Хозяин молча взял пистолетик у неё из рук и бабахнул в утреннее небо, не снижая скорости на ухабах.
Нет, пожалуй, ковбою слабо тягаться с нашим председателем совхоза.
Ангела писала мне: “Таня, половину жизни я проучилась, прогрызаясь сквозь гранит множества наук. Но всякий раз, встречая живого человека, я столбенела и забывала все!”
Вокруг неё скапливаются, сгущаются, уплотняются события. Она работает, как обогатительная фабрика событий: отбирает существенное, наделяет его смыслом, которого в нем, может, и не было, и превозмогает действительность вымыслом.
Когда она монтировала на своём телевидении отснятый фильм, она позвонила мне и спросила, можно ли ей обойтись произвольно с некоторыми фактами моей биографии. И тут мы обе принялись смеяться - наши биографии так часто подвергались нашему собственному произволу, что теперь мы и сами уже не смогли бы отличить правду от вымысла.
Тем более, что написанное сбывается, проверено.
Но того, что случилось потом, я бы не стала сочинять, чтобы не заставлять героев совершать такие преодоления. Подумать только, пришлось тамбовскому ковбою выучить немецкий язык, без этого трудно было бы вести хозяйство в Германии. Я не говорю о том, что это хозяйство нужно было основать. Для этого пришлось перебраться поближе к Лейпцигу. Это решение тоже далось нелегко: вначале, после регистрации брака, рассматривался вариант переезда Ангелы. Но потом всё же сошлись на том, что чернозём - он и в Германии муттерэрде, а вот ту ниву, на которой работает Ангела, на чужую почву не перенесёшь.
1996
АМАЗОНКА
Поздно вечером, когда люди уже спят, в дверь позвонили. Какая-то старуха просила открыть, но не говорила, кто она и чего хочет.
Возможно, в какую-нибудь коммуналку ее и впустили бы.
Раздосадованная тем, что меня оторвали от дела, я хлопнула внутренней дверью и вернулась в комнату. Но старуха продолжала звонить, и когда я, свирепея, снова подошла к двери, она созналась, что ищет своего сына Руслана, который, по ее мнению, где-то здесь, у меня.
Я немедленно открыла, и передо мной предстали две женщины, старая и молодая, их взоры жадно устремились внутрь квартиры, готовые голодными собаками обрыскать все углы. В коридор позади меня выползла внучка, питая такой же интерес к пространству за дверью.
По всем признакам Руслана здесь не было, и это огорчило молодую женщину, считавшую себя уже у цели.
- Разве это не коммуналка? - разочарованно протянула она.
Оскорбленная таким подозрением, я молча отступила в сторону, демонстрируя им интерьер своего жилища.
- А нам указали на вашу квартиру! - цеплялась она за последнюю надежду. - Тут должна быть Лена, она спала с моим мужем прямо у нас дома, и он меня выгнал!
В тоне слышалось почти торжество. Видимо, в ее невзрачной жизни больше нечем было похвастать, кроме этой выдающейся обиды.
Итак, они явились с облавой на обидчицу.
Выглянула моя дочь, и мы все трое из квартиры молча взирали на этих двух, пришедших из другого мира, где оружием была слабость. Воинственная и беспощадная.
- Ничем не могу вам помочь, - развела я руками.
- Разве это не пятый этаж?
- Четвертый.
Кровожадная надежда вновь ожила на лице младшей, а несчастная мать Руслана, силком вовлеченная в этот рейд, моляще коснулась моего плеча:
- Извините, пожалуйста!
Они поднялись выше, наверху хлопнула дверь, и вскоре послыш ались звуки этого сокрушительного оружия - слабости - примененного в сече.
- Ах ты бесстыжая! - вопила обиженная жена. - Залезать в чужую постель!..
К счастью, в нашем доме плохая слышимость.
Мы с дочерью переглянулись. Внучка с пола непонимающе таращила на нас свои темные глаза, пытаясь по нашим лицам прочесть смысл происходящего. Но мы и сами не понимали смысла. Мы не владели этим чудовищным оружием - слабостью - и в подобной ситуации молча отступили бы, победно смирившись с поражением. Таков нрав гордого амазонского рода.
Я подняла ребенка с пола, успокоила взглядом и унесла в комнату, не дожидаясь исхода битвы наверху.
Глаза младенца темны, как вода в глубоком колодце.
У меня самой такие же были в детстве, потом обмелели.
Мать корит бессловесное дитя:
- Ничего не ешь, капризная! Нерусская!
И все несправедливо. Она по целому дню не видит дочку, потому что в институте сессия, и, возвращаясь, всякий раз дивится смуглоте, противоречащей ее беспримесному славянству.
Когда сама она была маленькая, я тоже заканчивала институт, а с ней сидела моя мать.
В нашем амазонском роду из поколения в поколение передаются три заповеди: не выходить замуж по беременности, не брать деньги в долг и не попадать в экономическую зависимость от мужчины. Это и дает нам свободу. Ради нее мы без устали учимся - всему, что попадается.
Только теперь я понимаю, как уставала тогда моя мать.
Моя дочь тоже поймет это лишь двадцать лет спустя. Я не тороплюсь раскрывать ей глаза.
Как и мама ничего мне не сказала, только замкнулась, когда я в конце рабочей недели объявила, что еду со своим коллективом на два дня в заводской дом отдыха. Мне казалось тогда: ну что им с отцом стоит посидеть выходные с внучкой, а мне так хотелось вместе со всеми, особенно с одним из всех.
Я видела, что мама обиделась и надо остаться, но противиться безудержному влечению не было сил. Я уехала. Было хорошо. Всегда кто-нибудь должен расплачиваться за наши блага. Теперь настал мой черед платить, и я готова.
Мой муж тогда был на спортивных сборах. Теперь уже трудно представить такое, но мы всю молодость бесплатно занимались довольно дорогим видом спорта, велогонками на шоссе, для этого достаточно было прийти в секцию. Давали хорошую гоночную машину, тренер получал зарплату и опекал нас, как родной отец. Оплачивались наши поездки на сборы и соревнования, наши талоны на дополнительное питание, а мы принимали все, как должное.