Наконец-то. Еле смогла дотерпеть, когда улетит – и я останусь сама по себе. Ведь в нашем возрасте перемены даже к лучшему…
Даже любящий взгляд – когда он неотрывный – роднит нас с инфузорией под микроскопом.
А тут ещё и норов! Только вошёл в комнату: «А вот эти сухие розы немедленно выбросить! Терпеть не могу сухие цветы!»
И я выбросила. Теперь стоит пустая ваза из синего стекла, ранит меня своей незавершённостью.
Три тёмные розы, я засушила их в синей вазе – и всё пространство в углу было организовано этим натюрмортом. Я к нему привыкла.
Зачем выбросила!
Отступление от привычного рождает реакцию. Мы как бы подвешены в невесомости на растяжках, наша устойчивость – простой баланс тяг. Стоит сместиться – и вся система приходит в хаотическое движение.
Он ведь и приехал для того, чтобы водвориться в моей жизни, заполнив собой все щели моего – если не бытия, то быта.
Безупречный, достойнейший из всех, кого мне посылала судьба, он плавал со мной в бассейне, ходил со мной на рынок, мы готовили обед в четыре руки.
К тому времени, как ему уехать, он уже так глубоко внедрился в мой быт, что его по закону Архимеда вытолкнуло оттуда, как пробку.
По мере того, как его самолёт набирал высоту, мне становилось всё легче и легче.
Позже я расставила все предметы по своим местам и сидела среди них – наслаждаясь одиночеством.
Конечно, я написала ему, что пустота синей вазы ранит меня.
Электронная почта оборачивается быстро, в тот же вечер он виновато ответил, что должен был заполнить пустоту живыми цветами.
Но он ошибся, мне нужны были не его живые цветы, а мои сухие розы.
В те же праздничные дни, когда я принимала гостя, мой старый друг Андрей поехал к морю с некоей дамой, достойной во всех отношениях. (Я остерегаюсь чётких определений – «любимая женщина», «любовница», «подруга», - потому что в нашем с Андреем возрасте, когда даже статус жены размыт, эти определения не выдерживают проверки на точность. Разве что в сочетании «типа подруга»).
В первый день всё было великолепно: прогулки, ужин, постель.
На второй день тоже было великолепно всё – кроме постели.
На третий день внутреннее напряжение приобрело уже нездоровый характер – это стало ясно по тому, что от секса Андрей решительно отказался под предлогом сохранения пассионарной энергии, необходимой ему для предстоящих важных переговоров.
На четвёртый день они отправились ужинать и ели форель с зеленью и нежнейшим картофельным пюре. Продукты были безукоризненной свежести, и единственное, что могло стать причиной всего последующего – белковый шок, как назвал это Андрей.
Главное – не ошибиться в названии. Название многое объясняет (если оно точное) или скрывает (если оно удачное).
Когда они вернулись в номер, его стало рвать.
Он избежал описания промежуточного состояния – тошноты. Он даже не произнёс этого ключевого слова.
Его рвало до утра. Рвало пищей, потом питьём, потом желчью, потом кровью.
Бедную эту достойнейшую женщину он согнал с кровати, чтобы и духу её не было рядом с ним, таким несчастным, больным, блюющим, вывернутым наизнанку. И она спала на полу калачиком, завернувшись в одеяло и подложив под голову корзинку для бумаг.
Наутро она уезжала поездом, и он проводил её на вокзал. По мере того, как расстояние между ними росло, ему становилось всё лучше и лучше. К вечеру он на слабых подкашивающихся ногах отправился на прогулку обозревать окрестности и вернулся в гостиничный номер уже здоровым.
Всё встало на свои места.
А моложе мы были приёмистей, не такие чувствительные.
Есть у нас с Андреем третий, общий наш любимый друг. Он сдался ещё раньше нас. Перестал бороться с тошнотой. Устранил всё, что её вызывает.
Проводив своего гостя на самолёт и выбравшись из здания аэропорта, я первым делом набрала на мобильном заветный номер, к которому прибегаю гораздо реже, чем хотелось бы – только в самых крайних случаях.
-Мне необходимо тебя увидеть!
Он уступил с неохотой:
-Ну, приезжай.
-Буду через сорок минут!
Я гнала машину, боясь, что передумает и не откроет дверь. Так тоже бывало: согласится впустить, но когда приедешь – его уже якобы нет дома.
Ничего, открыл. Правда, на всякий случай ощетинившись и сердито посверкивая глазами. Я присела с уголка его обширного стола и затихла. Мне уже становилось лучше. Как после перехода через пустыню погрузиться в прохладный поток.
Он сидел перед окном. Я видела его профиль, неправильный, бесконечно любимый. Сумеречный свет пронизывал его хрусталики, и они казались прозрачными каплями слёз.
Завязался понемногу разговор. Мне важно было слышать его голос. Он говорил про одного поразившего его музыканта. Говорил вещи вполне безумные. Живительный поток оазиса на мой иссушённый пустыней слух. Я внимала, впитывая каждую росинку. Я всё ещё была его женой – так можно сколько угодно оставаться женой пропавшего без вести. Без вести, без отклика, без отзыва.
Он сидел в двух метрах от меня, недостижимый, как Ихтиандр, потерявший способность дышать лёгкими и навсегда уплывший в океан.
Через полчаса я поднялась.
-Посиди ещё, - предложил он, а мне почудилось: попросил.
Но я знала, что только почудилось.
-Мне пора.
Пока у него не начался приступ тошноты. Это всегда происходит внезапно. Нельзя допустить, чтобы это было из-за меня, а то в другой раз не пустит. Тогда мне конец.
По мере того, как я удалялась от его двери, закрывшейся за мной, ему становилось всё легче и легче. Я чувствовала это остатками той живой связи, которая устанавливается между двумя душами на расстоянии, внятного объяснения не имеет и называется - любовь.
2001
ЛЕТНИЕ СНЫ
В пятницу никак не могли закончить работу: то компьютер давал сбой, то Ольга Сергеевна - от жары и неустройства судьбы. У неё уже много месяцев не было никого, и, запирая склад перед выходными, она в сердцах сказала: «Скоро с ума сойду, наверное!»
Юлии Владимировне было жаль её: такая женщина без пары.
Между собой они были на «вы» и по имени-отчеству: бухгалтеру и кладовщику легче работать, сохраняя официальную дистанцию; но взаимная симпатия, проверенная годами, позволила бы им считать себя подругами, если бы их отношения продолжались вне работы.
Они многое доверяли друг другу, но и скрывать было что.
Например, в этот вечер Юлии Владимировне предстояло свидание. Но она помалкивала, не желая огорчать менее удачливую коллегу. Так же она не говорила ей о своих дополнительных доходах: по вечерам дома она делала бухгалтерские балансы ещё для двух маленьких фирм. Конечно, устаёшь смертельно, но сама возможность подработать есть далеко не у каждой женщины - у Ольги Сергеевны, например, её не было.
Стыдно быть богатой в окружении бедности.
Стыдно быть любимой в окружении тотального одиночества.
Склад наконец закрыли, отчёты отослали по электронной почте – и отправились на выходные.
Юлия Владимировна добралась до дома, приняла прохладный душ, переоделась и поехала к любовнику.
Бедной Ольге Сергеевне даже познакомиться с мужчиной негде, тем более, что все ровесники давно спились, а редкие уцелевшие надёжно женаты. У Юлии Владимировны возможностей куда больше: она со своими подработками где только не бывает.
Ольге Сергеевне уже снились лесбийские сны - от безысходности и страха, что больше нечего ждать. Ей снилось: вот она лежит рядом с какой-то женщиной и долго преодолевает отвращение, готовясь к ней прикоснуться. Отступать уже некуда, назвалась груздем… - но тут под её рукой вдруг как будто почка лопнула – и стал распускаться великолепный аспарагус, распрямляясь и вырастая. Ну, с облегчением думает она во сне, если это и есть лесбийство, то не так страшен чёрт, как его малюют.
Её подмывало рассказать на работе про свой сон Юлии Владимировне, но смешно бы у неё не получилось – а стыдно она не хотела.
Юлия Владимировна приехала к любовнику, желанная и долгожданная, и он сварил ей кофе, пока она смотрела в окно на закат.
Он иностранец, венгр, и она улыбнулась, припомнив из «Бравого солдата Швейка»: «Скажите, а вы любите мадьяр? Этих нехристей? Ведь нет?»
-Янош, а что, венгры мусульмане? – спросила она.
Он легко развеял эти домыслы.
Затем последовал весёлый, освежающий секс - счастливые минуты, за которые он всегда благодарил её.
-Конечно, у мужчины меньше проблем с завершением акта, но всё же настоящее удовлетворение он получает далеко не всегда, а только с понимающей, отзывчивой женщиной.
Предполагалось, что это она и есть.
В Будапеште у него семья.
Когда Юлия Владимировна уезжала от него часов в одиннадцать, было всё ещё светло. Дневное пекло смирилось, и она, любуясь опустевшим городом, с лёгкой горечью думала, что женщине всё-таки нужны не приключения, какими бы красивыми они ни были, а покой и стабильность.
Но горевать всерьёз у неё не было причин, потому что появился недавно и подходящий человек, с которым можно жить - и он к этому стремился.
Вот его Юлия Владимировна не скрывала, а охотно рассказывала Ольге Сергеевне о звонках и визитах своего жениха. Ольга Сергеевна радовалась за неё и говорила, что сам Бог его послал, чтобы избавить её от неутолимой любви к одному недостижимому, вполне бесполезному персонажу. Нет, не к венгру. Венгр тоже появился в качестве отваживающего средства.
Но никакие средства не помогали.
Юлия Владимировна завидовала Ольге Сергеевне, что та свободна от этой изматывающей зависимости - сродни алкоголизму, наркомании. Свободна, никого не любит, не страдает:
-Какая Вы счастливая, Ольга Сергеевна! Не жгут Вас на этих углях.
-Да какое там счастье, Юлия Владимировна! – чуть не плакала бедная женщина. – Скоро свихнусь от этих гормонов. Вернее, без них.
-Ну и какие проблемы, этого добра кругом – как грязи!