В восьмом классе она даже отправила Глашу на целый год в другой город, к папе, чтобы приобщить к священному ремеслу.
Потом убедила поступить в спецшколу при мединституте – с усиленной биологией и химией.
Не помогло: в десятом классе своевольная девчонка бросила всю эту биологию и химию, экстерном закончила другую школу и поступила во ВГИК. Увы.
Мама уже сбегала по лестнице, следя, как на ступенях ломалась её тень от ярких софитов. На площадке четвёртого этажа закончилась репетиция и вдруг установилась полная тишина. Мама замедлила шаг, не понимая значения этой тишины, и подняла голову. Отчётливо раздался звонкий Глашин голос:
-Внимание… Мотор!
Мама замерла, по спине её пробежали мурашки, и волоски на коже вздыбились от священного трепета – такая властная сила прозвучала в этом нежном девичьем голоске. И все готовно подчинились этой силе: оператор Виталик, актёры, пиротехник, осветители, директор, художник – все от этой секунды действовали послушно воле одного существа – её дочери.
Мама выбежала из подъезда. В темноте двора на асфальте лежали яркие квадраты света с их площадки, мама запрокинула голову, постояла ещё секунду и пошла прочь, стараясь не стучать каблуками.
Так вот она какая, эта минута, ради которой все они сегодня надрывались в суматохе, сводя воедино концы с концами.
Из её жизни уже ушла любовь, образовавшаяся брешь одиночества пока успешно заполнялась работой (если бы ещё не выходные и праздники, было бы совсем нечувствительно), благодатная усталость спасала от бессонницы, и даже в эту ночь она спала, но проснулась задолго до звонка будильника.
Съёмочная смена заканчивалась, к восьми должен был прийти электрик Наиль, чтобы отсоединить кабель осветительного оборудования. Этот кабель так и тянулся из двери их подъезда к соседнему. Мама немного подождала электрика, но не выдержала, поднялась к своей квартире, следуя кабелю, как путеводной нити.
Наружная дверь по-прежнему была снята с петель, вход лишь условно прикрывался внутренней дверью, захлопнуть которую мешал кабель.
Мама толкнула дверь, она бесшумно раскрылась. В комнате всё ещё горели софиты, по коридору перемещались, как тени, усталые ребята, не занятые в съёмках. На неё никто не обратил внимания. Во всей квартире царила ватная приглушённость бессонного утра.
Из комнаты донеслась последняя команда режиссёра:
-Камера стоп! На сегодня закончили.
И ещё через мгновение – усталое, но чёткое:
-Всем спасибо! Все свободны.
* * *
Баба Маша смотрела в пустой утренний двор из окна – бессмысленно, как в телевизор. Алина спала. К счастью, ребёнка не водили в садик, пока прабабушка была ещё в силе.
Правда, вся семья уже собирала про неё анекдоты, но до настоящего маразма было ещё далеко. При настоящем будет не до смеха.
А пока она и сама не прочь была посмеяться над собой вместе со всеми.
-Таня, - говорила она старшей внучке, - тебе звонила твоя подруга, просила передать, что ей сейчас что-то там ставят на телефон и если потом до неё нельзя будет дозвониться, то она в каком-то интернате.
Оказывается, что речь шла об установке модема и о выходе в интернет.
Им смешно. Да, она не старалась вникнуть во всю эту новизну. Более того, она от неё шарахалась, как от брызг лужи, по которой проезжает машина. Экономила силы: ведь помнить прошлое – тоже работа.
Оно оскудевало и таяло с каждым годом, как шапка полярных льдов. Но и то, что уцелело, уже некому было поведать.
Когда-то её собственная мать, состарившись и пережив всех ровесников, дружила с последним, и он жался к ней, дорожа их общими воспоминаниями: давным-давно он раскулачивал её семью, выселял из дома, отнимал нехитрые пожитки. В те незапамятные времена они даже не догадывались, как были счастливы - потому что были молоды и могли ещё чувствовать боль и радость.
И то, и другое с годами покидает человека.
Мир пустеет и умолкает.
Баба Маша силилась удержать его звучание и яркость, сосредоточиться на летнем буйстве зелени, но внимание быстро утомлялось, и перед глазами, словно заставка в телевизоре, возникала более надёжная картинка из памяти: солнечный трепет и лепет листвы её детства. Но и та пропадала, как при плохой связи
Настоящее уже не воспринималось, прошлое не держалось.
Баба Маша напряглась и подумала про своего покойного мужа. После его смерти она боялась умереть от тоски. Теперь она не могла вспомнить, что такое тоска.
Однажды он сказал ей: «Я бы женился на тебе даже без любви». Собственно, это было признание в любви, но тогда оно ей не понравилось: допущение «даже без любви» показалось обидным. Как бы он посмел не полюбить её?
Теперь её не любил никто.
И она никого не любила.
Но ведь это и была свобода? К которой она стремилась всю жизнь. В возрасте Алины мечтала: если бы можно было никого не слушаться, а делать что хочешь! Но в детстве приходилось отчитываться за каждый шаг перед родителями. Потом, когда выросла – перед мужем. Потом ответственность за детей не давала ни пяди свободы. Потом…
А потом всё, баба Маша, ты свободна: хочешь живи, а не хочешь – никто не закручинится. Алину в садик устроят.
Старая женщина выпрямилась у окна и растерянно огляделась: как, это и есть счастье?
Так вот оно какое…
2001
КОРОЛЯ ИГРАЕТ СВИТА
Милый друг! Сегодня я думала о твоей любви. Сладко было думать о ней в дороге, под музыку. Я вспоминала, как ты сказал мне по телефону из другой страны: «Я хочу завтракать с тобой вместе до конца дней».
На выезде из города меня остановил постовой. Первым делом я сняла тёмные очки, потом вышла (как полагается по неписаному закону водителям отечественных машин; из иномарок не выходят) и протянула ему документы. На лице у меня всё ещё играли отблески счастливых мыслей о тебе. Он размягчённо спросил, куда я путь держу. Я ответила:
-Прямо, никуда не сворачивая.
Мы улыбнулись друг другу.
-И всё-таки? - настаивал он, лишь мельком взглянув на мои права.
-Зачем вы меня остановили?
-Вы такая красивая, как я мог вас не остановить.
Казалось, он понимал, что со мной происходит.
Я любила весь мир. Он хотел получить свою долю. И, собственно говоря, получил.
-Счастливого пути!
Я поехала, и мысли снова вернулись к тебе. Я вспомнила, как ты разглядывал мои старые фотографии - и разволновался (как бы выразиться поприличнее). Это обстоятельство невозможно было скрыть: стояла жара, и дома мы раздевались почти догола.
Вспомнив, я, как и тогда, рассмеялась. Смех так и сыпался искрами у меня из глаз, когда я, поравнявшись с арбузным базаром, отправилась купить дыню. Сиял закат. Два встречных азиатских юноши улыбнулись мне, и один сказал:
-Какая красивая девушка!
Девушка!..
Тогда, в жару, разглядывая мои фотографии, ты удивился: "Как можно было так мало измениться за двадцать лет!" Ты не лукавил, искренность подтверждалась твоей ненасытностью. Это не сыграть.
По пути мне пришлось сделать ещё одну остановку - на заправке. Пока я платила, заправщик уже открыл мой бензобак. Вкладывая мелочь ему в ладонь, я поделилась с ним тревогой:
-Боюсь, не влезет тридцать литров.
Он ответил с улыбкой:
-Утрамбуем!
И что это они все мне улыбаются сегодня? Что происходит?
-Ну вот, а вы боялись! Счастливой дороги!
И вдруг я поняла: это твоя любовь изменила мир вокруг меня. И так будет всегда, надо только почаще думать о ней. От этого непроизвольно расправляются плечи и гордо возносится голова.
А я, глупая, всё думаю о другом. Я думаю, что тот, другой, не любит меня. Он не любит меня, я не нужна ему. От этих мыслей земля проваливается у меня под ногами, и я повисаю на ниточке. Того и гляди она порвётся.
Он тоже рассматривал когда-то те же самые фотографии – и не выдержал, заплакал: оттого, что ему досталось уже всё не то.
А у любви другое зрение.
Я не могла оторвать от него глаз. Я просила его: «Ходи!» – и любовалась им.
У него были узкие плечи и широкий таз, но я с таким самозабвением им любовалась, что десять лет спустя всё стало наоборот.
У него было остренькое личико, казавшееся обнажённым, как у левретки, постоянно дрожащей от холода. Но я была настолько уверена в том, что он великолепный, необыкновенный человек, что он и сам уверился в этом и в конце концов не осталось на свете никого, кто мог бы сравниться с ним в великолепии и необыкновенности.
И ни с кем, никогда я не чувствовала себя такой ненужной, такой неуместной и лишней, как с ним.
Сегодня на работе мы отмечали день рождения коллеги и за бокалом шампанского отвлеклись на вольные темы, что у нас, вообще-то, не принято. И именинник вдруг обратился ко мне со странным замечанием:
-Помните, два года назад Вы ездили в Париж? И недавно ездили в Ригу. Так вот, из Риги Вы вернулись совсем другой, чем тогда из Парижа...
Какой, однако ж, наблюдательный! Памятливый какой. Болеет за меня.
Да, действительно, в Париж я ездила с тем, другим. Как уехала ненужной, так и вернулась лишней.
А в Ригу я ездила к тебе. Вернулась королевой.
Неужели это так заметно?
Неужто это так?
Тогда почему ты всё ещё не со мной? Ведь ты хочешь быть со мной. Ты только ждёшь моего твёрдого «да», с которым я всё медлю, медлю…
Ладно, приезжай, милый друг мой.
Пожалуй что я твёрдо решила это.
Будешь ждать меня по вечерам дома. Будить меня по утрам. Будешь любоваться мной: «Какая у тебя шелковистая кожа!» Будешь чутко улавливать все оттенки моего настроения. Постараешься мягко их корректировать и соответствовать им.
Я многое смогу благодаря тебе: с прямой осанкой и гордо поднятой головой всегда добьёшься большего.