На кухне я обнаружила по состоянию бутылки, что ночью он не раз вставал и добавлял.
На стуле топорщились колом его брюки, снятые вместе с трусами и носками. На столе было разлито, валялся какой-то целлулоидный обрывок, который я сослепу приняла за крышку с бутылки красного вина и хотела выбросить в мусорное ведро. Но в руках у меня оказалась челюсть моего друга.
...А совсем недавно мы были ещё молодые.
Однажды я видела в углу двора скромную собачью свадьбу, состоящую из невесты, единственного жениха и щенка-шафера. Брак был неравный: жених по старости уже впал в немощь. Он обнял невесту и бессильно висел на ней, тяжело дыша и собираясь с силами. Молодуха жаждала жизни и нетерпеливо поскуливала. Несколько раз жених делал попытки выстроить семейные отношения, но безуспешно. Щенок бегал вокруг и сильно переживал за брачующихся, но реально помочь делу был не в состоянии по малости лет. Невеста, уже нервничая, обернулась, лизнула жениха в его беспомощное место и снова приняла позу ожидания. А старый пёс не мог понять, куда оно девалось, победное ликование жизни. Вчера ещё было. Ему казалось: малость передохнуть – и оно вернётся. Но тихо и тоскливо было в углу двора, поросшем бурьяном.
С тех пор мне жаль всех мужиков.
-Нинка! – орал из комнаты пьяный Василий, не в силах встать с кровати. - Дай мне выпить и позвони моей маме! Она беспокоится.
Вспомнил, гад, про маму!
-Скажи, что со мной всё в порядке!
Через секунду:
-Только не говори, что я у тебя!
А вот это, интересно, как? Задача высшей степени сложности: сказать, что с ним всё в порядке, но не сказать, где он. Наверное, есть специально наработанные приёмы, но я не была им обучена. А Вася уже снова спал.
Естественно, мама всю ночь провела в тревоге и ожидании.
Стали мы с ней думать, как транспортировать нашего героя домой. Конечно, я могла его отвезти, подняв как-нибудь с постели и перегрузив в лифт, а потом в машину, но для этого мне пришлось бы надевать на него трусы и носки. А эта необходимость встала передо мной непреодолимым препятствием, и о таком варианте я даже не обмолвилась. Мама считала, что лучше дать ему проспаться, но ни в коем случае не наливать больше спиртного.
-Мне нужно отъехать по делам, - робко заикнулась я. - Оставлю его одного, пусть спит.
-Ни в коем случае! Он может проснуться и обнаружит, что заперт! Это будет катастрофа!
Маме лучше знать, какие у него фобии.
И всё-таки надевать на него трусы я была морально не готова.
Посовещавшись, мы приняли решение, что мама приедет и подежурит около него, пока меня нет. Вот и правильно. Маме с детства привычно его одевать. Странно только, что за последние полсотни лет ей так и не удалось от этого отвыкнуть.
Вскоре эта решительная женщина была у меня. Я даже позавидовала: моя не такая мобильная. Ну ещё бы: у моей дети уже выросли, можно и расслабиться.
Сколько же Васиной маме лет? И хоть бы что. Вот что значит ответственность за ребёнка! Нет возможности состариться.
Только я собралась напоить её чаем, как Вася проснулся и снова потребовал выпивки. Тут на первый план выступила мама.
Вася вмиг протрезвел, встал с постели и самостоятельно надел трусы. Так до старости и боимся: врача, директора школы и маму.
Домой я везла их с ветерком! Стояло чудесное утро. Мама была довольна, что ребёнок нашёлся и что едем с комфортом. Вася роптал на меня:
-Предательница! Ябеда!
Мама достала из сумочки заботливо прибранную Васину челюсть, обтёрла платком и протянула ему:
-Надень! А то при даме такой некрасивый.
2004
ЖИЛЕЦ
В начале улицы Народного Ополчения по сей день стоят пятиэтажные панельные хрущёвки, уже лет пятнадцать ожидающие сноса. Диву даёшься, как они ещё держатся. Поднимаешься по лестнице – стены звучно вибрируют от шагов. Толщина этих скорлупок – капитальных - сантиметров десять. А внутренних – я на кухне вешала сушилку для посуды, через секунду пробурилась сверлом в соседнюю квартиру. Балконов в таких домах нет, да они бы отломились вместе с куском стены.
У меня была там комната в трёхкомнатной коммуналке. В 90-х я сдавала её за 100 долларов тамбовскому парнишке Глебу, кривоватому, но неунывающему, со звучной фамилией Борнопольский (и откуда только?). Корешá звали его Глебаня. Чем-то они торговали – то утюгами, то корейскими телевизорами.
В комнате стояли стол, кровать и холодильник, больше ничего, а ему больше ничего и не требовалось. Он прожил там лет пять и за это время разве что подмёл пару раз. Тем не менее, комната не была загаженной – наверное, оттого, что у Глеба не водилось не то что лишних, а вообще никаких вещей, один только весёлый нрав. Плавали клубы дыма, светился экран чёрно-белого телевизора «Юность», о будущем Глеб не задумывался, как это свойственно многим русским, и Бог его берёг: сотню от жильца я получала исправно.
Кровать была аккуратно застелена куском гобелена, но не знала постельного белья. И тоже ничего, можно и так.
За эти годы Глеб сделал несколько тщетных попыток завести себе постоянную спутницу на условиях взаимного интереса: "Будешь давать - живи". По сути, это было брачное предложение, но, высказанное в столь простой форме, не воспринималось девушками, даже неприкаянными. Им любовь подавай, страсть. Без этого им и крыша над головой не в радость.
А он бы не обижал.
В соседней комнате жил пятидесятилетний тихий пьяница Слава, святой души человек, в советские времена он работал на заводе техником-конструктором, а когда промышленность встала, попал под сокращение. Одна нога у него была на протезе, поэтому на счастье он не рассчитывал, прожил застенчивым бобылём, но всегда был готов помочь или отдать что есть. В том девяносто восьмом он собирал и сдавал бутылки, в день выходило рублей на двадцать, да инвалидская пенсия, да я подкидывала ему часть от Глебовой сотни на выпивку, потому что не пить в его положении было невозможно, я бы и сама пила: единственный щадящий компромисс между обществом и человеком, лишённым какой бы то ни было радости.
Третья комната нашей квартиры часто меняла хозяев и в тот год как раз временно пустовала.
Однажды утром Слава залёг в ванну и пустил горячую воду. Зачем он заперся там на шпингалет, ведь в квартире, кроме него, никого не было. А спроси его. Пьяный, наверно, был. Когда нижние этажи стало заливать, соседи вызвали слесаря, и тот перекрыл и горячий, и холодный стояки, поскольку наша квартира на звонки и стуки не отвечала. Глеб в тот вечер где-то загулял, утром торопился на работу, ванна была занята – да не очень-то и надо. Вечером поздно вернулся – ванна опять занята, но как-то подозрительно... Вот с этим подозрением он и позвонил мне около полуночи:
- Татьян... Похоже, Славка умер в ванной...
Было слышно, как ему хотелось обмануться.
Я немедленно выехала.
Выруливая со двора, столкнулась со своей старшеклассницей, и она без колебаний увязалась за мной:
- Хочу посмотреть, как люди ведут себя в экстремальной ситуации.
В квартире стояла трупная вонь: Слава, царство ему небесное, слишком долго пролежал в горячей воде.
Глеб дрожал. Его не вдохновляла экстремальность ситуации.
Я принялась звонить в милицию, меня отфутболили на опорный пункт, но дежурного не оказалось на месте. Глаша извлекла первый урок: самое трудное в экстремальной ситуации – не иметь возможности действовать.
Я набирала номер опорного пункта каждые десять минут, а Глаша взяла на себя релаксацию Глеба: болтала с ним, чтобы унять его дрожь.
Когда безмятежный дежурный наконец ответил, в зубах его ещё стряли волокна говядины и капуста из борща.
- Ну так чего ж не ломаете дверь, - спросил он, цыкая зубом.
- Потом доказывай, что мы ни при чём...
- Ладно, щас приду, - сыто согласился он.
Ему было не к спеху: чем медленнее он будет двигаться, тем меньше трупов придётся на его дежурство.
Дверь в ванную корчевали топором. Всё в этих панельных хрущёвках держится на соплях, один только наш шпингалет встал вмёртвую.
Из вскрытого тесного пространства вырвалась оглушительная вонь, участковый отпрянул. Я малодушно отвернулась, не взглянув внутрь. Мы все заперлись в комнате для короткого совещания и передышки. Открыли окно на мороз.
- Сукровица до краёв, - обрисовал картину участковый. – Пробка ванны без цепочки. Чтобы её вынуть, придётся лезть туда по локоть, даже выше.
Я обречённо принялась засучивать рукав.
- Мама!- гневно остановила меня Глаша.
- Да уж, действительно, - спохватился участковый.
Русского мужика трудно сдвинуть с места, но если он вышел из оцепенения и начал действовать, себя уже не помнит – ему что подвиг совершить, что борща похлебать, в азарте всё едино. Я благодарно взглянула на него, и он это заметил. С той минуты мы были с ним одна команда, в которой «сам погибай, а товарища выручай».
Глеб нашёл большой полиэтиленовый пакет, мы обмотали участковому руку, он набрал в грудь воздуха и ринулся за дверь, как пожарный в огонь. Мы же отсиживались, как штабные в землянке, пока солдат в атаку ходил.
Герой вернулся на подъёме, воодушевлённый собственным поступком. Долго отдышивался, принимая скрытые рукоплескания – в основном мои. Глаша-то видела его насквозь.
Как полагалось, позвонил в скорую, вызвал врача.
Глаша принюхивалась к своей дублёнке: шерсть и овчина впитывают все запахи.
- Глеб, кури, пожалуйста, без передышки! Всё лучше, чем эта аура.
- Вывесим на ночь на балконе, выветрится, - с сомнением сказала я.