Оставалось надеяться только на чудо.
***
Я же про эти страсти ничего пока не знала, я приехала на дачу и отправилась на корт.
Сегодня там появился после перерыва мой любимый теннисный партнёр Сергей: у него неделю назад родился сын Владислав, и все эти дни ему было не до игры. Выходя на площадку, он тихонько сказал мне:
-Надо победить. В честь Владислава Сергеича!
Ничего себе, задачу поставил!
Я испуганно отвечаю:
-Как Бог даст, Серёжа!
Играть пришлось с полным напряжением сил. На кону стояло ни много ни мало, а - благоволит ли Господь новорождённому?
Можно сказать, вся будущая судьба младенца была поставлена в зависимость от исхода матча.
А матч шёл: 2:2, потом 4:4, потом, наконец, 6:6.
Исход борьбы решался тай-брейком.
И тай-брейк развивался с той же неопределённостью: 2:2, 4:4, 6:5… В нашу пользу.
И - последний мяч, решающий: 7:5.
Мы победили.
Только мы с Серёжей знали, что означала наша победа! Чуть ли не в слезах мы бросились поздравлять друг друга.
После этого Серёжа принёс из своей машины три бутылки шампанского – и уж мы всем наличным теннисным составом отпраздновали появление на свет этого счастливого мальчика, которому так повезло с родителями - красивыми, здоровыми и любящими. Мама до последнего дня приезжала на корт поболеть за папу.
Да здравствует младенец Владислав!
Наши противники, кстати, обиделись:
-Что ж вы сразу не сказали, мы бы вам давно сдались!
Нет уж, судьба человека решается в честном бою.
***
Наскоро протрезвев, я поехала в город. Машка всё ещё где-то гуляла. Я первым делом зашла к соседям на первом этаже забрать её чемодан.
Соседи сильно удивились, что Машка – моя племянница. Они уже привыкли к мысли, что она – их племянница! И хотя никакой родни в Новосибирске припомнить не могли, но уже приготовили ей уголок для житья.
А ещё говорят, что москвичи – бездушные и негостеприимные люди.
***
Когда мы с Машкой, наконец-то, встретились, до главного события – получения (или неполучения!) визы – оставалось ещё три дня, и волноваться было преждевременно.
Мы обменивались семейными новостями.
Её отец – мой единственный брат. И нас, Набатниковых, на свете совсем немного. На Алтае, где мы с братом родились, однофамильцев у нас не было. Откуда на Алтай занесло отцовских предков, я не знала, и в юности меня это не особенно интересовало. Понятно, что откуда-то из Расеи (так сибиряки называли европейскую часть России) в конце 19-го века, когда заселяли «богатые сибирские земли» и правительство поддерживало это переселение.
Где наша историческая родина, мы не знали. Пока живы были деды, тётки и дядья, мы не спрашивали. В русской среде вообще мало интереса к предкам. Советские времена отбили интерес; историю семьи старались не помнить: неровён час, нарвёшься на казачье или кулацкое происхождение. Меньше знаешь – крепче спишь. А когда вопрос возник, спросить было уже не у кого.
И лишь когда появился в интернете ресурс «Одноклассники.ру» (его ещё называли «Одноклассники.ГРУ»), мне пришло в голову набрать в его поисковике свою фамилию.
Вывалилось мне 69 человек обоего пола. Процентов 60 из них были москвичи. Разброс по остальным образовал заметное сгущение в Липецке. Я списалась со многими и попросила узнать у стариков, откуда те родом.
Мне с готовностью ответили. Так обозначилась Лебедянь.
Сторожевая крепость, возникшая на высоком берегу Дона ещё в семнадцатом веке. Для охраны южных рубежей тогдашней России. Наверное, был в той крепости некий шустрый и быстрый набатник, скликавший войско по тревоге, колотя в железяку. «Уличные» фамилии были в ходу в русской деревне ещё на моей памяти. За потомством того набатника так и закрепилось это прозвище. Липецкая статистика погибших в Великую Отечественную войну даёт возможность проследить – Набатниковы жили только в Лебедянском и Плехановском районах.
Правда, пара-тройка отчаянных Набатниковых рванула-таки в Сибирь в конце 19-го века, когда население России увеличилось в разы и земли не хватало. Что называется, «или грудь в крестах – или голова в кустах». Была – не была. Дело в том, что крестьяне жили общиной. Бедному община не даст пропасть, но и предприимчивому не даст развернуться. То ли дело в Сибири: бери земли сколько хочешь!
***
Я рассказала Маше о своей поездке на историческую родину.
Эту поездку я предприняла в память отца, которого слишком мало ценила при жизни, ещё не понимая, как много он мне дал. В первую очередь – неистребимый ген казачьего здоровья, устойчивости и выносливости.
Приехав в Лебедянь, я устроилась в гостиничке на улице, носящей сразу два названия: старое – Советская – и ещё более старое – Большая Дворянская. Первым делом отправилась на центральный рынок – осмотреться, что к чему. Торговали теми же привозными турецкими овощами, что и в Москве, и только клубника была своя, местная, по 40 руб. Я знаю, что она – никакая не клубника, а садовая земляника, но язык упорствует, потому что её крупные плоды больше похожи на клубни, чем на ягоды.
Я зашла в закусочную перекусить, местные мужики пили там пиво. Буфетчица разогрела мне в микроволновке беляш и изготовила стакан растворимого кофе. Села я со своей закуской в углу, а среди мужиков зашёл спор, как будет по-немецки «я болен». В пивных любят блеснуть образованностью. Но поскольку знание немецкого редко простирается дальше «хэнде хох» и «фольксваген», я, пребывая в расслабленном блаженном состоянии, встряла в разговор и подсказала: «Ихь бин кранк».
Мужикам приятно было поговорить с женщиной редкой учёности, и один из них признательно пожал мне руку:
-Фрау?..
-Набатникова, - представилась я.
-Набатникова? – удивился мой собеседник. – Это Петровича, что ль?
Петрович был произнесён столь уважительно, что принадлежность к его фамилии добавила мне авторитета.
Случайностей, как известно, не бывает.
Мне объяснили, где живёт Петрович, меня уже не удивило, что я застала его дома, и когда я увидела его воочию и заговорила с ним, у меня отпала надобность рыться в местных архивах: всей пластикой и динамикой, жестами и манерой речи, кривыми оттопыренными мизинцами и открытостью в общении этот человек являл тот же мужской генотип, к которому принадлежал и мой отец.
Я провела там три дня, купалась в Дону, любуясь лебедянскими девками: у них особой крутостью считалось разогнаться с берега и сигануть в воду в чём есть, не раздеваясь. Вечерами я сидела во дворе гостинички и слушала особую предзакатную тишину. Вечер большого села похож на усталую корову, улёгшуюся пережёвывать свою дневную траву. Тишина села составлена из полёта птицы и мухи, дальнего лая, стука доски, оклика, бесшумного перекатывания Дона, крадущейся поступи кошки, крика горлицы.
А у нас в Москве – даже на даче – вечера похожи на угомонившийся муравейник: в нём нет пространства, дáли. Нет отдалённых звуков, кроме грохота электрички.
Я вглядывалась и вслушивалась – не для себя, а для моего уже умершего отца – впитывая звуки и картины его прародины, на которой он сам никогда не был, родившись в Сибири.
А с какой тётушкой свёл меня мой пятиюродный брат Петрович!
Как она походила на мою родную тётку – лихую шофёрку, водившую автобусы по Чуйскому тракту, неутомимую плясунью и певунью!
Естественно, и эта тоже певунья, Зоя Фёдоровна. Её и в 82 зовут на концерты с её авторскими частушками.
За Америкой бежали
Спотыкаясь, долго мы.
Наконец, её догнали
И сказали: «Дай взаймы!»
Балалаечка, ори,
Ори до самой до зари.
Может, президент услышит –
И возьмёт в секретари.
На базаре цены ввысь
Ох как круто поднялись.
Я подумала: и мне
Не подняться ли в цене?
У московского Кремля
Содрогается земля.
То не вражия напасть –
То идёт борьба за власть.
Собиралась меня мать
За премьера отдавать.
Но буду осторожна я:
Должность ненадёжная.
***
У Машки, кстати, тоже присутствует наш родовой признак: кривые мизинцы.
Которые, однако, не вредят её красоте, хотя в её случае красота – дело десятое. Главное – она умница, студентка, спортсменка и активистка. Всё-то она умеет, всем владеет – языками, музыкальными инструментами, средствами транспорта и спортивными видами борьбы.
В четверг она позвонила в визовый отдел – её паспорт ещё не был готов.
Мы поехали в консульство. Я сопровождала её, потому что красивые русские девушки вызывают в консульствах подозрение – и лучше было уравновесить её вопиющую, возмутительную красоту моими почтенными сединами.
Консульство приём граждан не вело, для этого у них был специальный визовый отдел в другом месте.
Мы с Машкой ни о чём не сговаривались, но она инстинктивно правильно оделась: джинсы-кроссовки, ни малейшей косметики.
Мы позвонили в бронированную дверь, и нам открыл охранник средних лет.
-Здравствуйте, - сказала я, глядя ему в глаза. – Эта девушка – студентка Новосибирского государственного университета.
Я не готовила эту речь, но в ней не оказалось ни одного лишнего слова, за каждым стоял большой смысл. Даже слово «государственного» не было лишним. Оно означало: эта девушка учится не в каком-нибудь коммерческом институте с сомнительной лицензией и адресом «3-я улица Строителей, дом 5, кв. 147», а в нормальном, государственном, с большим конкурсом . «Новосибирского» тоже было важно: не тепличная москвичка, а сибирячка, однако и не из Тьму-таракани, а из центра науки и культуры.