«Ну-ну, полегче, мисс Этель,» — сказал он, у голос у него звучал нервно. Я низко склонилась перед ним: по крайней мере, говорил он вежливо.
«Привет, Стив,» — сказала миссис Джелинек.
Я наблюдала за каждым их движением. Я бы скорее умерла, чем позволила чарам разрушиться. Я чувствовала, что могу удержать их вместе только неимоверным напряжением. Брат миссис Шульц чесал себе с одной стороны нос, а другая рука у него подергивалась в кармане брюк. Я знала, что с ним у меня хлопот не будет. Миссис Шульц и миссис Джелинек не осмелятся зайти дальше, чем велит им моя сестра. А сама она от меня в ужасе, поскольку, хотя я ей никакого вреда никогда не причиняла, она всегда была убеждена, что однажды это произойдет. Быть может, она уже знала, что я собираюсь с ней сделать, хотя вряд ли — иначе она убежала бы из дома.
«Когда приедут?» — спросила миссис Джелинек.
«Как только доедут,» — ответила миссис Шульц.
Все они стояли в дверях.
«Я вижу, жертв наводнения уже спасли, помните, вчера вечером по радио?» — сказал брат миссис Шульц. Он закурил и оперся на лестничные перила.
Дом был очень безобразен, но я уже начала придумывать, как сделать его лучше. У меня отличный вкус к меблировке. Я пыталась об этом не думать и в голове у себя все время повторяла, снова и снова: «Пусть получится».
Миссис Джелинек, в конце концов, уселась на тахту около двери, поддернула на коленях юбку и кашлянула. Лицо ее по-прежнему выглядело красным и серьезным. Я чуть не расхохоталась вслух, когда подумала: если б только они знали, чего ждут на самом деле.
Я услышала, как на улице хлопнула дверца. Я выглянула наружу. По дорожке шли два человека из Приюта. Кто-то сидел за рулем, ждал. Сестра быстро подошла к двери и открыла ее. Один спросил: «Где она?» Оба вошли и остановились на секунду — смотрели на меня и ухмылялись.
«Ну, здра-ссьте!» — сказал один. Другой повернулся и спросил мою сестру:
«Хлопот не было?» Та покачала головой. «Просто дивно, осторожности вам не занимать, — сердито сказала она. — Если они у вас так разбегаются, откуда же вы знаете, что они ничего не натворят?»
Человек хмыкнул и подошел ко мне. «Хочешь поехать с нами? Я знаю, кое-кому не терпится с тобой встретиться.»
Я встала и медленно двинулась через всю комнату, не отрывая взгляда от ковра, а оба человека шли у меня по бокам. Дойдя до двери, где стояла моя сестра, я вытащила руку из кармана пальто и заглянула в ладонь. Там лежал один из моих камешков. Очень просто. Пока никто из них не остановил меня, я протянула руку и впихнула камешек ей в рот. Она закричала, не успела я еще ее коснуться, а сразу после этого губы ее покрылись кровью. Но всё длилось очень долго. Все стояли совершенно неподвижно. Дальше два человека схватили меня за руки очень крепко, а я оглядывала все стены комнаты. Я чувствовала, что передние зубы у меня выбиты. Вкус крови на губах. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок. Мне хотелось поднести руку ко рту, но они держали меня. «Вот поворотный пункт,» — подумала я.
Я зажмурилась очень крепко. А когда открыла глаза, то все изменилось, и я поняла, что победила. Какой-то миг я не могла ничего отчетливо разглядеть, но даже в это мгновение увидела, как сижу на диване и руками прикрываю рот. Когда взор прояснился, я увидела, что два человека держат мою сестру за руки, а она изо всех сил пытается вырваться. Я закрыла лицо руками и больше никуда не смотрела. Когда ее протаскивали в двери, умудрились сбить подставку для зонтиков и раздавить ее. Ее ударило по лодыжке, и она пинала куски фаянса обратно в прихожую. Я была в восторге. Ее проволокли по дорожке к машине и усадили на заднее сиденье между собой. Она орала и скалила зубы, но как только выехали за город, успокоилась и заплакала. Однако, все равно, на самом деле, считала автозаправки по пути до самого Приюта и пришла к выводу, что их на одну больше, чем она думала. Когда доехали до железнодорожного переезда недалеко от места крушения, она выглянула в окно, но машина миновала пути, не успела она понять, что смотрит не в ту сторону.
Когда заезжали в ворота, она сломалась по-настоящему. Ей все время обещали на обед мороженое, но она-то знала, что верить им нельзя. У главного входа, между двух этих людей она остановилась на пороге, вытащила камешки из кармана пальто и положила себе в рот. Попыталась проглотить, но подавилась, и ее стремительно протащили через вестибюль в маленький приемный покой, где заставили все выплюнуть. Странно, стоит мне об этом подумать, что никто так и не понял: она — это не я.
Ее уложили в постель, а к утру ей уже плакать не хотелось: она слишком устала.
Сейчас — середина дня, льет как из ведра. Она сидит на своей кровати (той самой, которая раньше была моей) в Приюте, записывает все это на бумагу. Ей бы никогда это и в голову не пришло до вчерашнего дня, но теперь она думает, что стала мной, а поэтому делает все, что делала бы я.
В доме очень тихо. Я по-прежнему сижу на диване в гостиной. Я могла бы подняться наверх и заглянуть в ее спальню, если б захотела. Но с тех пор, как я там была в последний раз, прошло столько времени, и я уже не знаю, как располагаются комнаты наверху. Поэтому я лучше останусь здесь, внизу. Если поднять голову, я увижу квадратное окошко из цветного стекла над лестницей. Пурпурные и оранжевые стеклышки, узор песочных часов, только света сюда все равно попадает немного — соседний дом слишком близко. А кроме того, и дождь здесь идет очень сильный.
Нью-Йорк
1948
ДЕНЬ С АНТЕЕМ
Ты хотел видеть меня? Тебе правильно сказали. Так меня и зовут. Нтэй. Африканский Великан — вот как меня называют с тех пор, как я начал бороться. Чем тебе помочь? Город уже посмотрел? Не очень паршивое местечко. Тебе повезло, что в эти дни нет ветра. Плохой ветер здесь у нас дует. А без него — солнце слишком жаркое. Аргус? Никогда про него не слыхал. Я не бывал на другой стороне.
Человек по имени Эракли? Да, да, он здесь был. Давно. Я его помню. Мы даже с ним боролись.
Убил меня! так он там вам рассказывал? Понятно. А когда ты пришел сюда, то услышал, что я тут по-прежнему, и тебе захотелось со мной встретиться. Понимаю. Давай-ка присядем. Здесь во дворе есть источник, и в нем — самая холодная в городе вода. Ты спросил об Эракли? Нет, трудностей у него здесь не было — если не считать того, что он проиграл бой. Зачем кому-то ему досаждать? Человек приходит один. Ты никогда его раньше не видел. Пускай себе идет. Зачем его беспокоить? Только дикари нападают на человека, который приходит один. Убивают его, а потом дерутся за его набедренную повязку. Мы же пропускаем людей без лишних разговоров. Они входят с одной стороны, выходят — с другой. Нам так нравится. В мире и дружбе со всеми. У нас есть поговорка: Никогда не бей человека, если не уверен, что можешь его убить, а если уверен — убивай быстро. Там, откуда я родом, мы гораздо грубее, чем здесь, внизу, на побережье. Жизнь у нас труднее, зато здоровья больше. Посмотри на меня — ведь я тебе в отцы гожусь. Если б я всю жизнь прожил здесь, на взморье, я б так не сохранился. И все равно — видел бы ты меня двадцать лет назад. В те дни я на все ярмарки ходил, людям представления устраивал. Быка подымал одной рукой, а другой — хрясь меж рогов, и он замертво падает. Народу такое нравится. Иногда балки головой ломал. Тоже любили — да только с быком это обряд такой был, поэтому быка больше всего просили показать. Все обо мне знали.
Хочешь орехов? Я их каждый день ем. В верхнем лесу собираю. Там деревья растут — таких огромных ты никогда в жизни не видел.
Он лет двадцать назад здесь проходил, но я его прекрасно помню. Не потому что хороший борец был, а потому что совсем полоумный. Такого полоумного, как Эракли, и захочешь забыть — не сможешь.
Бери еще. У меня их полный мешок. Это правда — вкус у них ни на что не похож. У вас на другой стороне таких наверняка нет.
Я только рад буду тебя в лес отвести, если посмотреть хочешь. Это недалеко. Ты же не откажешься немного в гору подняться?
Конечно, он здесь ни с кем дружбы не свел, но какие могут быть друзья у такого человека? Он столько о себе мнил, что и нас-то не замечал. Считал нас всех дикарями, думал, мы на басни его купимся. Еще до поединка все над ним смеялись. Сильный, да — но борец никудышний. Ужасный хвастун и страшный лжец. И невежественный, к тому же.
Вот здесь свернем и пойдем по этой тропе. Все время языком молол. Если ему верить, так все ему по плечу, никого на свете лучше него и быть не может.
По дороге хороший вид открывается. Край света. Каково, а — привык всю жизнь в серединке, а тут на край попал? Должно быть, все по-другому.
Когда Эракли в город пришел, на него и внимания никто не обратил. Должно быть, у него какие-то деньжата с собой были, потому как начал он встречаться тут с парой-тройкой моих знакомых каждый день, да поить их за свой счет. Они мне про него и рассказали, и я пошел как-то раз поглядеть на него — не знакомиться, а просто поглядеть. И сразу понял — никчемный он. И борец никчемный, и человек. Я даже всерьез его не воспринял, куда там вызов какой-то бросать. Ну как можно всерьез к человеку относиться, если у него борода — что твое овечье руно? Подзадержался он в городе, да посмотрел, как я быков забиваю. Да и пару поединков я провел, пока он тут был — и он на каждый, наверное, приходил, на меня посмотреть. И вот я и глазом моргнуть не успел — он меня вызывает. Это ему поединка хотелось. Невероятно. Больше того — мне передали, что он еще и зло на меня затаил за то, что это не я ему вызов прислал. А мне такое и в голову не пришло.
Вся эта земля, что ты здесь видишь, — моя. И вот это, и лес впереди. Я сюда никого не пускаю. Мне гулять нравится, а с людьми встречаться я не хочу. Они меня раздражают. Я ведь раньше с каждым, кого ни встречу, дрался. В самом начале, по крайней мере.
Когда я совсем мальчуганом был, мне у себя в деревне нравилось под конец дня ходить к большой скале. Я на нее садился, смотрел в долину под собой и представлял себе, что враги нападают. Потом их до какого-то места подпускал и скатывал валун на них всех. И убивал всех каждый раз. Отец меня однажды поймал и всыпал. Мог в овцу или козу попасть внизу — или даже в человека.