37 что ли пойдет, чтобы быть там рабом? (32) Ведь никакой другой цели не преследует война с варваром38, как защиту страны, жизни, обычаев, свободы и всего тому подобного. Кто же настолько несчастный человек, что захочет предать себя, родителей, могилы, отечество из-за ничтожной корысти? Я лично думаю, что никто на это не решится. Да, с другой стороны, и царю нет расчета с помощью наемников одолеть греков, так как те, кто победят нас, уж конечно, сильнее его; но он хочет вовсе не того, чтобы, уничтожив нас, оказаться под властью других, но главным образом того, чтобы самому властвовать, если не над всеми, то по крайней мере над имеющимися у него теперь рабами.
(33) Далее, если кто-нибудь думает, что фиванцы будут на его стороне, трудно перед вами говорить о них, потому что вы из-за ненависти к ним не захотите послушать доброго слова о них, хотя бы то была и правда. А все-таки людям, которые берутся за рассмотрение важных вопросов, не следует упускать из виду ни одного полезного соображения ни под каким предлогом. Я, со своей стороны, думаю, что фиванцы не только никогда не пойдут совместно с ним против греков, (34) но, наоборот, сами дали бы большие деньги, – если бы могли их дать, – за то только, чтобы представился им какой-нибудь случай искупить свои прежние прегрешения по отношению к грекам39. Ну, а если уж кто-нибудь считает фиванцев от природы настолько несчастными во всех отношениях, то все вы, конечно, понимаете то, что раз фиванцы будут настроены в его пользу, тогда их противники40 обязательно будут держать сторону греков.
(35) Итак, я лично держусь того мнения, что в этом и заключается дело справедливости и что сторонники ее одержат верх над предателями и над варваром во всех отношениях. Следовательно, не надо, по-моему, ни чрезмерно предаваться страху, ни дать себя увлечь, чтобы первыми начать войну. Да и из остальных греков никто, как я вижу, естественно, не устрашился бы этой войны. (36) Ведь кто́ же из них не знает, что, пока они считали его своим общим врагом и хранили согласие между собой, они обладали многими благами, но как только они стали считать его своим другом и завели между собой распри из-за личных споров – вот тут и постигли их такие бедствия, каких ни один даже заклятый враг не мог бы придумать для них? Так неужели же нам бояться того человека, кого судьба и божество показывают бесполезным в качестве друга и полезным в качестве врага? Ни в коем случае! Но зато не будем и задевать его: этого не следует, как ради нас самих, так и ввиду неладов и взаимного недоверия среди прочих греков; (37) ведь конечно, если бы можно было единодушно всем вместе напасть на него одного, тогда я такое действие против него даже не почел бы за несправедливость. Но раз этого нет, то, по-моему, надо соблюдать осторожность, чтобы не дать предлога царю выступать в качестве защитника за права остальных греков. Ведь если вы будете держаться спокойно, он всяким действием такого рода будет возбуждать подозрение; если же вы первыми начнете войну, тогда, естественно, будет казаться, что он из вражды к вам хочет быть другом всем остальным. (38) Итак, смотрите же, не раскройте, в каком плохом состоянии находятся дела в Греции, – не созывайте людей в такое время, когда они не откликнутся, и не начинайте войны, когда не в состоянии будете ее вести. Нет, держитесь спокойно, сохраняя мужество и делая приготовления; и если будут доходить о вас сведения до царя, – то пускай он слышит не о том, клянусь Зевсом, будто все греки, и афиняне в том числе, испытывают затруднения, будто находятся в страхе или в тревоге, (39) – нет, совсем не об этом, а, наоборот, о том, что если бы ложь и клятвопреступление не считались у греков таким же позором, как у него считаются славным делом, тогда уж давно бы вы пошли походом против него; но что в данное время вы этого не сделали бы из своих собственных соображений, а только мо́лите всех богов наслать на него такое же безумие, как некогда на его предков. И если он станет вдумываться в такое положение, он найдет, что вы не плохо принимаете свои решения. (40) Ему по крайней мере известно, что благодаря войнам с его предками наше государство сделалось богатым и великим, а вследствие спокойствия, которое оно некогда хранило41, оно не могло тогда возвыситься ни над одним из греческих государств в такой степени, как теперь. Кроме того, он видит, что и грекам нужен какой-то посредник – сам ли взявший это на себя, или в силу обстоятельств – и таковым мог бы явиться для них – он знает это – он сам42, если бы начал войну. Значит, знакомыми и правдоподобными будут для него сообщения, которые он услышит от своих осведомителей.
(41) Однако чтобы не утомлять вас, граждане афинские, слишком длинной речью, я сейчас уйду, указав только главные черты своего предложения. Готовиться надо против явных врагов – вот что я предлагаю; обороняться же и против царя, и против всех, кто только сделает попытку нанести вам обиду, надо, по-моему, с помощью все одних и тех же сил, но самим не быть зачинщиками в несправедливости ни словом, ни делом. Надо стараться, чтобы не только речи на трибуне, но и дела наши были достойны предков. И если вы будете так поступать, вы сделаете полезное не только для самих себя, но и для тех людей, которые стараются убедить вас в противном, так как вам не придется на них гневаться потом, совершив ошибку теперь.
XV. О свободе родосцев
Введение Либания
Так называемую Союзническую войну начали против афинян хиосцы, родосцы и византийцы, бывшие прежде в подчинении у них, а в это время заключившие между собой союз против афинян. Родосцы, находясь в соседстве с Карией, воображали, что находятся в дружественных отношениях с правителем ее Мавсолом. Однако он, добившись мало-помалу доверия с их стороны, подстроил заговор против народа и, низвергнув у родосцев демократию, отдал государство в рабство немногим особенно богатым. Так вот Демосфен и советует не допускать этого, но подать помощь народу родосцев; он указывает при этом, что для афинян выгодно существование в городах демократического строя. «А если родосцы, – говорит он, – и виноваты перед нами, то все-таки честь наша и обычай требуют обеспечивать свободу даже таким из греков, которые причинили нам какую-нибудь неприятность, и не помнить обид за теми, кто делал что-нибудь против нашего государства».
Речь
(1) Я думаю, граждане афинские, что, раз мы обсуждаем такие важные вопросы, надо предоставлять свободу высказываться всякому, кто выступает со своим советом. Я лично никогда не видел трудности в том, чтобы объяснить вам, какие меры будут наилучшими (вообще говоря, все вы, мне кажется, понимаете это), но трудность я вижу в том, чтобы убедить вас их выполнять. Ведь когда вопрос решен и принят голосованием, тогда он еще так же далек от осуществления, как и до принятия решения. (2) Напротив, одним из таких обстоятельств, за которые, как я полагаю, вы должны благодарить богов, является то, что те самые люди, которые недавно по своей самонадеянности вели с вами войну, теперь в вас одних видят надежду на свое спасение. Сто́ит порадоваться представившемуся случаю: он дает вам возможность, если вы примете надлежащее решение на этот счет, все нарекания на наше государство, распространяемые его клеветниками, опровергнуть на деле и с доброй славой. (3) Именно, нас обвиняли хиосцы, византийцы и родосцы в злых умыслах против них и под этим предлогом затеяли против нас совместно эту последнюю войну1. Но сейчас выяснится, что тот, кто во всем этом был зачинщиком и кто убедил это сделать, Мавсол, выдававший себя за друга родосцев, на самом деле отнял у них свободу, а те, которые объявили себя союзниками, – хиосцы и византийцы, не помогли им в несчастьях; зато вы, которых они боялись, одни на всем свете будете виновниками их спасения. (4) Если для всех это станет очевидным, вы достигнете того, что народное большинство во всех государствах будет считать условием своего спасения быть в дружбе с вами. А для вас не может быть никакого блага выше того, как снискать добровольное и вполне искреннее расположение со стороны всех людей.
(5) Но я удивляюсь, что те же самые люди, которые в вопросе об египтянах убеждали наше государство действовать против царя, в вопросе о родосской демократии выражают боязнь перед ним. Между тем одни, как все это знают, – греки, другие же – подданные его державы. (6) Некоторые из вас, я думаю, помнят, что, когда вы обсуждали вопрос об отношениях к царю, я выступил и первый дал этот совет – и, кажется, даже я единственный или, может быть, с кем-нибудь вдвоем – высказал этот взгляд, именно, что, по-моему, с вашей стороны было бы благоразумно не выставлять в качестве предлога для военных приготовлений вражду к нему, но, подготовляясь против наличных врагов, в то же время принимать меры для обороны и против него, если бы он начал наносить вам обиды2. И если я тогда высказал такую мысль, то и вам не казались мои слова неправильными; но вы и сами их также одобряли. (7) Таким образом моя сегодняшняя речь продолжает ту мысль, которая была высказана тогда. Действительно, что касается меня, то, если бы я находился при дворце царя и он взял меня в советники, я посоветовал бы ему то же самое, что и вам – за свои собственные владения вести войну в случае сопротивления со стороны кого-нибудь из греков, а на те области, на которые у него нет никаких прав, совершенно не предъявлять притязаний. (8) Значит, если вы, граждане афинские, вообще решили уступать все области, которыми завладеет царь, сумев опередить или обмануть некоторых людей в городах, то ваше решение неудачно, как я лично думаю. Если же за свои права вы считаете нужным и воевать в случае надобности, и переносить какие бы то ни было невзгоды, тогда, во-первых, у вас будет настолько же меньше необходимости в этом, насколько тверже будет ваше решение на этот счет; а во-вторых, вы покажете, что вы держитесь правильного взгляда на дело.