Избранные романы. Книги 1-5 — страница 188 из 229

Глава 1

Он стоял у окна своего номера в отеле «Крийон» и смотрел на скульптуру вздыбившихся лошадей, на элегантную и просторную площадь Согласия. В молочно-белой туманной дымке, поднимавшейся от Сены, через которую просвечивало в отдалении здание сената, площадь выглядела пустынной. Да она такой и была — как объяснил Хейзен по прибытии, в августе все уезжают из Парижа. Сам факт их пребывания здесь казался Стрэнду чудом. Хейзен сказал, что его ждет срочное дело в Европе и что компания, на которую он работает, даже готова предоставить персональный самолет «Лир джет», чтобы пересечь океан. И поскольку в самолете будут свободные места, он предложил Стрэндам и Линде Робертс сопровождать его, на что Стрэнд немедленно ответил: «Нет, это невозможно». Он сказал, лучше бы Лесли съездить в Париж одной, но та заявила, что без него не поедет. Стрэнд попытался сослаться на болезнь, но аргумент не сработал — к тому времени он уже ежедневно совершал долгие, в милю, прогулки по пляжу. Да и вообще был здоров и крепок, насколько может быть здоров мужчина его возраста, стоявший на пороге смерти шесть недель назад. К тому же доктор Колдвелл внес свою лепту — сказал, что путешествие пойдет ему только на пользу. Небывалая щедрость Хейзена смущала Стрэнда, но Лесли так хотелось поехать, что он почувствовал: было бы просто жестоко лишать ее такой возможности. И Элеонор твердила, что грешно отвергать дары, кои великодушная судьба посылает им в лице Рассела Хейзена. Женщины, подумал он тогда, куда естественнее и охотнее принимают подарки и услуги, чем мужчины. И нехотя сказал «да». Но теперь, после того как они провели в Париже неделю и он побродил по улицам, названия которых были знакомы ему из книг чуть ли не с детства, посидел в уличных кафе под зонтиками, медленно пробиваясь сквозь строй фраз в «Фигаро» и «Монд», чрезвычайно довольный тем, что еще не совсем забыл свой школьный французский, — теперь он был благодарен жене за то, что настояла на поездке.

К тому же в Америке в данный момент его ничто не держало. Мистер Бэбкок заезжал познакомиться со Стрэндом. Как и уверял Хейзен, директор школы оказался очень милым, застенчивым и суховатым маленьким человечком. Он был на удивление тактичным и не стал мучить Стрэнда расспросами, просто вкратце очертил перед будущим сотрудником круг его обязанностей. И Стрэнд с облегчением понял, что после долгих лет преподавания истории ему вовсе не обязательно как-то специально готовиться к занятиям в новой школе. Лесли съездила в Данбери посмотреть дом, в котором им предстояло жить. И, вернувшись, заявила, что он вполне пригоден. Правда, необходима машина, чтобы добираться до города, но Хейзен с большой охотой отдал им свой старый пикап, а мистер Кетли преподал Лесли несколько уроков вождения. Та немного нервничала, но в целом справлялась неплохо. И с первого же раза сдала экзамен и получила права.

Из опыта работы в галереях и светской жизни Линде были известны все потайные уголки и, как она выразилась, «отмели» Парижа. Однако начать знакомство с его художественными сокровищами, учитывая краткость поездки, она посоветовала с классики. С просмотра всего того, что было создано и накоплено за долгие века, а не с бессистемного метания из одного места в другое. Они последовали этому совету. По словам Линды, им удалось уберечься от разочарования при сравнении того, чего достигла Франция, с тем, что она собой теперь представляла.

Стрэнд старался не слишком переутомляться. Его попытки угнаться за Лесли и Линдой в их неутомимых походах по галереям, музеям и соборам, разумеется, не встретили бы одобрения со стороны доктора Колдвелла. Пробегав с дамами первые два-три дня, Стрэнд наконец успокоился и впал в счастливое состояние неспешного созерцания, проводя почти целый день в полном одиночестве. Спал долго, просыпался в красивом большом номере, завтракал с Лесли. Затем она отправлялась на встречу с Линдой Робертс, а он снова укладывался в постель и дремал еще час или около того. Потом окончательно вставал, принимал душ, брился и выходил на улицу. Неспешно бродил, поглядывая на окна домов на Фобур-Сент-Оноре, восхищался роскошью витрин, не испытывая ни малейшего желания что-либо приобрести. Встречался со своими дамами за ленчем в бистро, выслушивал с добродушной и отстраненной усмешкой восторженные описания сокровищ, которые им довелось повидать, затем возвращался в отель и ложился вздремнуть, предоставив Парижу какое-то время обходиться без него. Затем вставал, сидел на улице за столиком кафе с газетами, убаюканный звуками языка, который не вполне понимал. Немного читал, затем со сдержанной улыбкой на губах наблюдал за оживленным и пестрым потоком прохожих, одобрительно, но без вожделения взирал на хорошеньких, ухоженных женщин и девушек, проходивших мимо, на суету японских туристов, которые одновременно с ним оказались в столице Франции.

Хейзен то появлялся на короткое время, то исчезал. Почти каждый день адвокату приходилось летать в разные города — Вену, Мадрид, Цюрих, Мюнхен, Брюссель — в попытках распутать, как он выражался, этот хаотичный клубок.

— Вы не будете без меня скучать, — сказал он Стрэнду. — Линда знает Париж лучше многих французов, лучшего гида вам просто не найти.

Среди прочих вещей, которые Линда знала о Париже, значились и самые хорошие рестораны, которые работали в августе. И Стрэнд впервые за последние тридцать лет вдруг заметил, что набирает вес и ложится в постель, слегка опьяненный чудесным французским вином.

Хейзен предлагал и Кэролайн поехать вместе с ними, но та отказалась. Девушка работала в ветеринарной клинике, а в свободные часы занималась с тренером из колледжа в Ист-Хэмптоне. И уже улучшила свой результат на стометровке. «Я не имею права ехать, — сказала Кэролайн, когда ей объяснили, что приглашение Хейзена распространяется и на нее. — У меня еще вся жизнь впереди, Европу повидать успею. А этим летом мне надо довести результат хотя бы до десяти с половиной секунд. Иначе как я покажусь в Аризоне? Буду стоять на беговой дорожке как какая-нибудь придурочная, а все вокруг станут спрашивать: „Что эта толстая кобыла делает тут у нас на скачках?“» Хейзен согласился с ее доводами и уверил Стрэнда, что супруги Кетли сумеют позаботиться о девочке. Надо сказать, мистер Кетли очень хорошо относился к Кэролайн и даже раздобыл какую-то кулинарную книгу о системе питания спортсменов, по которой его жена готовила для девушки специальные блюда.

Итак, он был в мире с самим собой и с оттенком некоторой грусти вкушал радости заграницы, которую впервые посетил в возрасте пятидесяти лет. Стрэнд стоял в полуденном солнечном свете, лившемся из окна просторного номера, и любовался самым сердцем страны, которую любил издавна и издалека и которую никогда не надеялся увидеть.

Вечером того же дня вернулся из Мадрида Хейзен и пригласил их всех на обед в элегантный маленький ресторанчик, где подавали бургундские закуски и вина. Он был в превосходном настроении и шутил с метрдотелем, причем предметом иронических замечаний было значительное повышение цен в «Ла Таш»[150] со времени его последнего визита. Стрэнд не видел карты вин, но, судя по ценам, значившимся в меню, пришел к выводу, что эта трапеза на четверых обошлась Хейзену более чем в двести долларов. И, оказавшись в грандиозном номере отеля, стал мягко выговаривать Хейзену за расточительность, на что адвокат возразил:

— Ерунда, дружище! Вкус роскоши — это неотъемлемая часть образования каждого интеллигентного человека. И учит он тому, что можно вполне обойтись и без роскоши.

«Тебе легко говорить, — подумал Стрэнд. — Человеку, который унаследовал дом с шестнадцатью спальнями».

Линда Робертс, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, позже заметила Стрэнду:

— Не стоит разрушать этот комплекс Санта-Клауса. Рассел страшно гневается, когда кто-нибудь пытается помешать ему распространять свое великодушие на нас, простых смертных.

Она дипломатично сказала «нас», подумал Стрэнд. Как это характерно для добросердечной по природе Линды!.. Его благодарность к этой женщине росла с каждым днем. Ведь он видел, что она посвящала все свое время Лесли, стараясь сделать ее поездку как можно более насыщенной и интересной. Не укрылось от его внимания и то, с каким просветленным лицом возвращалась жена после очередного обхода галерей или визита в мастерскую какого-нибудь многообещающего молодого дарования, которое, если верить Линде, непременно прославится в самом скором будущем. «Если художник не способен писать здесь, в Париже, — говорила она, и восторженное отношение к этому городу брало верх над обычно присущим ей здравым смыслом, — то он не сможет писать нигде!»

Во время обеда, состоявшего из jambon persille,[151] entrecote marchand de vin[152] и горячего торта с персиками, Линда вдруг заявила:

— Я пересекала океан сорок пять раз, но этот мой визит в Париж — лучший из всех! — Она приподняла свой бокал. — Думаю, мы должны выпить за компанию, благодаря которой это стало возможным!..

И они весело и с удовольствием выпили за самих себя.

Хейзен пил много и к тому моменту, когда им подали кофе, стал необычайно веселым и оживленным.

— Есть идея, — сказал он. — У меня осталось целых три дня до поездки в Саудовскую Аравию, и я считаю, что надо как можно лучше распорядиться этим временем. Скажите, Лесли, вы когда-нибудь бывали в долине Луары?

— Да я и в Нью-Хейвене ни разу не бывала, — ответила раскрасневшаяся от вина Лесли. Она купила себе новое платье — Линда сказала, что женщина не может просто так ходить по Парижу, она обязательно должна показать себя. Это облегающее платье темно-сливового цвета с низким вырезом, который открывал медово-загорелую шею и подчеркивал грудь, ей страшно шло. «Мой прогулочный прикид, — сказала она мужу, одеваясь. — Надеюсь, ты не слишком шокирован?»

«Я восхищен», — ответил тогда Стрэнд, ни чуточки не преувеличив.

— Так почему бы нам не взять напрокат машину и не отправиться прямо завтра утром поглазеть на замки? — осведомился Хейзен. — А если там до сих пор дают эти шоу, «Звук и свет», старый добрый Аллен освежит в памяти некоторые эпизоды из истории Франции.

— Да, в Шенонсо, — подхватил Стрэнд, показывая, что и он не лыком шит. — Там Екатерина Медичи устраивала во дворе замка пытки заключенных. На потеху гостившим у нее дамам и господам.

— Вот чертовы французы! — проворчал Хейзен.

— Правда, я читал, — добавил Стрэнд, — что вскоре они оставили эту затею. По крайней мере пытки в увеселительные программы больше не входят.

— Сейчас входят и приносят немалый доход. У нас, в Америке. В бизнесе и политике. Но дайте им еще век или два, — сказал Хейзен, — и они, вполне возможно, снова вернутся к пыткам над заключенными. Как бы там ни было, но в ближайшие три дня этого вроде бы не предвидится, разве что сменится правительство или коммунисты вдруг захватят Орлеан. Так что вы скажете, если мы соберемся и махнем туда завтра, часов в десять утра?

— Рассел, — обратилась к нему Линда, — вы уже достаточно шлялись по близлежащим улицам. Так что, думаю, вполне выдержите день или два в сидячем положении, в машине. А кстати, почему бы всем нам не полететь в Ниццу и не заехать ко мне в имение, в Мужен? Я слышала, что погода там сейчас божественная и сад просто великолепен.

Хейзен нахмурился.

— Линда, — сказал он с удивившей всех резкостью, — Лесли и Аллен пролетели три тысячи миль вовсе не для того, чтоб торчать в твоем «божественном» саду! Они и у меня в саду могут посидеть, когда вернутся. Тем более я уже сказал летчикам, что отпускаю их на три дня. Им тоже надо отдохнуть.

— Но мы можем полететь в Ниццу и на «Эр Франс», — не унималась Линда, — как все нормальные люди. Сейчас долина Луары так и кишит туристами. И номер в гостинице там можно снять, если только очень повезет.

— Об этом не беспокойся, — повысив голос, проговорил Хейзен.

— Это будет просто стыд и позор, если Лесли и Аллен уедут из Франции, так и не повидав моего маленького гнездышка, — настаивала Линда. — Они уже устали от отелей. Я знаю, я сама устала. Во Франции есть кое-что поинтереснее отелей.

— Будет просто стыд и позор, если они уедут из Франции, не повидав Верду, и Мон-Сен-Мишель, и собора в Руане, и пещеры Ласко, и миллиона разных других мест и вещей, — прорычал Хейзен. — Причем у них осталось только две недели. О Господи, Линда, до чего же ты все-таки упрямая женщина!

— Лесли, Аллен, — обернулась к супругам Линда, — скажите сами, куда вы хотите.

Лесли покосилась на мужа, ожидая подсказки. Сам Стрэнд с удовольствием остался бы в Париже. Но раздражение в голосе Хейзена игнорировать не следовало.

— Уверен, — дипломатично ответил он, — что Лесли просто мечтает посмотреть ваш дом, Линда. И в то же время знаю: она будет очень расстраиваться, что не увидела замки.

Лесли ответила беглой благодарной улыбкой.

— Ну вот, — торжествующе заметил Хейзен, — решено. И нет никакого смысла продолжать этот спор, Линда. Меньше всего мне хочется провести короткий отпуск за бессмысленными спорами с тобой. У меня и на работе дискуссий хватает.

— А ты когда-нибудь проигрывал спор, а, Рассел? — вкрадчиво спросила Линда.

— Нет, — рассмеялся Хейзен. Хорошее настроение, похоже, вернулось к нему.

— Счастлива, что не работаю на тебя, — огрызнулась Линда.

— Я тоже. — Адвокат притянул ее руку к губам и галантно поцеловал. — Итак, завтра, в десять утра. Форма одежды загородная.

— Знаешь, Лесли, что мы сделаем с этим чудовищем? — сказала Линда. — Отправим его домой в Америку самолетом, а сами останемся. И слетаем в Мужен, а потом вернемся в Америку, когда захотим.

— Это было бы замечательно, — сказала Лесли. — Но мне надо возвращаться домой и готовиться к переезду. К десятому сентября мы должны быть в Данбери. Может, на будущий год… Тогда нам будет чего ждать и о чем мечтать, правда, Аллен?

— Я уже мечтаю об этом, — ответил Стрэнд. И подумал: «Если он вообще для меня наступит, этот будущий год».

Он лежал в постели и наблюдал за тем, как Лесли, сидя за туалетным столиком, расчесывает волосы.

— А славный был сегодня вечер, — заметил он. — Тебе не кажется?

— Просто замечательный, — подтвердила она. — Как и все остальные вечера, проведенные здесь. Не считая, разумеется, той небольшой стычки между Расселом и Линдой.

Минуту-другую Стрэнд молчал.

— Скажи мне, — спросил он затем, — я правильно поступил, сказав, что ты предпочитаешь поездку по долине Луары времяпрепровождению в гостях у Линды?

— Сказав так, ты поступил правильно, — ответила Лесли. Руки ее равномерно и грациозно поднимались и опускались. — Но в целом это было неправдой. Я на сейчас просто объелась впечатлениями. И провести несколько дней в саду, греясь на южном солнышке, было бы достойным завершением нашего путешествия.

— Почему же ты не сказала?

Лесли тихо рассмеялась.

— Но, дорогой, — заметила она, — это же он устроил нам каникулы.

— Да, полагаю, у нас не было выбора.

— Абсолютно никакого. — Она перестала расчесывать волосы и просто смотрела на себя в зеркало. — А как тебе кажется, я выгляжу моложе, чем две недели назад?

— О, на много лет, — согласился Стрэнд.

— Я тоже так думаю. — Лесли снова взялась за расческу. — И все же очень хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на Средиземное море.

— В следующий раз, когда поедем в Европу, — сказал Стрэнд, — мы сами оплатим свою поездку.

— В следующий раз, — задумчиво повторила она. — Но кто его знает, когда он наступит, этот следующий раз?..

То был отголосок его собственных мыслей, и Стрэнд отчего-то разволновался. Он смутно ощущал, что сегодня ночью оба они нуждаются в утешении, и даже хотел попросить Лесли лечь в одну постель с ним, чтобы уснуть в объятиях друг друга. Но промолчал. И не знал, гордиться ли ему своей стойкостью или презирать себя за трусость. Закрыл глаза и погрузился в сон в наполненной тенями комнате, под шелковистый шорох расчесываемых волос.

На следующий день, когда ровно в десять утра Стрэнд, Лесли и Линда Робертс спустились в вестибюль отеля, их ожидал сюрприз. Хейзен уже стоял там, и не один, а с потрясающе красивой молодой блондинкой, которая держала в руке атташе-кейс. Одета она была строго — в простого покроя твидовый костюм и туфли на низком каблуке.

— Знакомьтесь, мадам Аркур. — Хейзен произнес ее фамилию на французский манер. — Представляет в Париже нашу компанию. Она повезет нас. И отправится в Саудовскую Аравию вместе со мной. Перед отъездом нам с ней надо успеть сделать кое-какие дела. Не беспокойтесь, вам не придется говорить по-французски. Мать у нее англичанка. — Он выпалил все это на одном дыхании, точно спешил оправдаться за неожиданное появление своей дамы.

— Мистер Хейзен всегда говорит это, когда представляет меня американцам, — с улыбкой заметила женщина. Деловитое и строгое выражение лица сразу смягчилось. Голос у нее был низким, приятным. Она немного глотала окончания слов, но в целом британский акцент оказался не столь уж ярко выраженным. — Можно подумать, он опасается, что его хоть на минуту заподозрят в пристрастии к французам.

— Мадам Аркур — адвокат, — продолжал Хейзен. — Я имею дело с французскими адвокатами только в случае крайней необходимости… Что ж, багаж уже в машине. Мы можем ехать. — И они с мадам Аркур направились к выходу. Остальные последовали за ними.

— Улучшенный вариант старины Конроя, вам не кажется? — шепнул Стрэнд дамам.

— Ну, с чисто внешней точки зрения — да, — ответила Лесли.

У дверей их поджидал большой черный «кадиллак». Красавица села за руль, Хейзен разместился рядом с ней на переднем сиденье.

— Миссис Аркур поведет машину, — объяснил он. — Сам я просто ненавижу водить. А если усадить за руль Линду, то я вылечу на дорогу, не успеем мы доехать до моста Сен-Клу. И я знаю, что у Аллена нет прав, а Лесли у нас еще не настолько опытный водитель, чтобы ездить по дорогам Франции. Вам там удобно? — Он обернулся к сидевшим на заднем сиденье пассажирам. Несмотря на то что объявил походную форму одежды, сам Хейзен был в темном костюме и белой рубашке, а также в мрачной расцветки галстуке. Нарядился, как на похороны, подумал Стрэнд. Хоть сам он и прибавил в весе за время пребывания в Париже, воротник все равно был свободен и открывал — Стрэнд чувствовал это с оттенком неудовольствия — адамово яблоко.

— Все чудесно, — ответил Стрэнд. — Лучше просто не бывает.

Мадам Аркур вела автомобиль быстро и уверенно, впрочем, и дороги не были слишком загружены.

Утро выдалось прекрасное — солнечное, но не жаркое, и Стрэнд со вздохом удовлетворения откинулся на сиденье и смотрел на пролетавшие мимо дома Парижа, а затем, когда они проехали туннель под Сеной и свернули к югу, — на зеленевшие вокруг поля и луга.

Они сделали остановку в Шартрезе и пошли в собор. Стрэнд с удовольствием потратил бы годы на то, чтобы не спеша подробно осмотреть все, но Хейзена, похоже, страшно раздражала шумная группа туристов из Германии, которым громко, как оратор на политическом митинге, вещал что-то на немецком языке их гид.

— Пошли отсюда, — проворчал Хейзен, не успели они пробыть в соборе и десяти минут. — Я проголодался. — Однако завтракать в Шартрезе он не захотел. — Он интересен своим собором, а не едой, — заявил адвокат. И сказал, что знает одно чудесное и очень уютное местечко у дороги, в получасе езды от города.

Они прекрасно позавтракали за столиком, накрытым в саду, и Хейзен снова развеселился, заказал к форели две бутылки «Монтраше» и разыграл целую сцену, запрещая мадам Аркур выпить хотя бы каплю, поскольку та находится за рулем машины, все до единого пассажиры которой — чрезвычайно важные персоны. Мадам Аркур вежливо прислушивалась к беседе, но сама почти ничего не говорила. Сидела молча, выпрямив спину, как бы подчеркивая, что она лишь подчиненная и рядом находится ее начальник, а вся эта каникулярная атмосфера не для нее. И машину она заперла, поскольку оставила свой атташе-кейс на переднем сиденье.

Но когда Стрэнды пошли вслед за остальными к автомобилю, Лесли вдруг шепнула мужу:

— Это просто спектакль.

— Что спектакль? — не понял Стрэнд.

— Ну, все эти игры в подчиненную и большого босса, — сказала Лесли. — Он просто стесняется нас.

— Перестань, Лесли!

— Не нужно быть детективом, чтобы догадаться, какие такие дела их ждут в долине Луары перед поездкой в Саудовскую Аравию…

— Я тебе не верю, — сказал Стрэнд, шокированный злобными нотками в тоне жены. — И даже если ты права, это не наше дело.

— Просто мне не нравится, когда люди притворяются и принимают других за дураков, вот и все, — ответила Лесли и поджала губы. — Мадам Аркур, надо же! Та еще парочка!..

Стрэнд был рад, когда они снова оказались в машине. У него не было ни малейшего желания продолжать этот разговор.

Добравшись до Тура, они получили номера в гостинце на одном этаже. И Стрэнд снова заметил злобный огонек, промелькнувший в глазах Лесли, когда она увидела, что их номер и номер Линды находились в одном конце коридора, а номера Хейзена и мадам Аркур, которая снова была при своем атташе-кейсе, — в другом.

— Как тебе кажется, что может быть в этом чемоданчике, который она повсюду таскает с собой? — спросила Лесли.

— Какие-нибудь промышленные секреты, — ответил Стрэнд. — Рассел говорил мне, что ведет переговоры от имени фирмы, которая хочет получить контракт на строительство атомной электростанции в Саудовской Аравии.

— А мне кажется, там туалетные принадлежности и презервативы, — протянула Лесли.

— О Господи, Лесли!..

Но она лишь захихикала, проходя в дверь номера.

На следующий день Лесли продолжала держаться с мадам Аркур очень холодно. Они осмотрели Шамбор и Шенонсо. Лесли не могла удержаться от восторженных восклицаний при виде изумительных старинных замков. А когда они стояли, любуясь английским парком и знаменитой галереей Шенонсо на каменных колоннах над рекой Шер, сказала Хейзену:

— Вот этот, один-единственный миг стоит всего путешествия! — И неожиданно поцеловала его в щеку.

Адвокат так и просиял.

— Я же говорил, это куда лучше, чем сидеть и потеть в саду, на жаре, где тебя живьем сжирают комары. — Он покосился на Линду. — Надеюсь, в следующий раз вы без споров и пререканий отправитесь туда, куда я скажу. И не заставите меня лезть из кожи вон, чтобы доказать: это единственно правильное решение.

— Комары там бывают только после дождя, — тоном оскорбленного достоинства заметила Линда. — А этим летом дождей почти не было.

— Ну вот, опять все сначала. Сама ведь знаешь, что это полное вранье. — Хейзен окинул взглядом остальных, словно в поисках поддержки. — Только после дождя! Это надо же…

— Пожалуйста… — вмешалась Лесли. — Прошу вас, не надо. Пусть снова воцарятся мир и гармония. Перестань дразнить беднягу, слышишь, Линда?

— У этого «бедняги» такая низкая точка кипения, — ядовито заметила миссис Робертс, — что так и подмывает посмотреть, как он начинает выпускать пары.

— Низкая точка кипения! Мадам Аркур, вы знаете меня много лет, видели в разных переделках, видели, как меня достают, причем очень сильно, раздражают своей леностью и низкой компетенцией, мало того — еще и чистой воды крючкотворством. Скажите, вы хоть раз видели, чтоб я вскипел?

— Вы всегда были образцом сдержанности и притворства, мистер Хейзен, — без тени сомнения в голосе ответила мадам Аркур. — Во всяком случае, в моем присутствии.

— И вы туда же! — воскликнул Хейзен. Все расхохотались.

Но, вернувшись в гостиничный номер переодеться к обеду, Лесли, казалось, забыла об этом дружном смехе.

— Знаешь, сегодня днем я кое-что узнала об этой миссис Аркур, — сказала она мужу.

— Что именно? — Стрэнд с трудом подавил вздох. Ему все больше нравилась эта женщина. Скромная, интеллигентная и в то же время веселая; в ее присутствии Хейзен оживлялся и становился очень приятным компаньоном.

— А то, что никакого месье Аркура нет и в помине, — сообщила Лесли. — Она разведена.

— Откуда ты знаешь?

— Линда сказала. Когда они с Расселом последний раз были в Париже, там же присутствовал и адвокат, ее доверенное лицо.

— Ну, развод еще не преступление. Да что там далеко ходить, большая часть наших знакомых тоже состоит в разводе.

— Просто я думала, тебе это будет интересно. Мне показалось, тебя заинтересовала эта дамочка, вот я и подумала, что ее матримониальный статус тоже будет тебе интересен.

— О, перестань, пожалуйста, Лесли! — раздраженно воскликнул Стрэнд. — Я с ней вежлив, не более того.

— Все мы вежливы. — В голосе Лесли звучали истерические нотки. — «Вы всегда были образцом сдержанности, мистер Хейзен! — передразнила она английский акцент мадам Аркур, — В моем присутствии!..» Мистер Хейзен, надо же!.. Как ты думаешь, в постели она тоже называет его мистером Хейзеном?

— Прекрати сию же минуту, Лесли! — резким тоном заметил Стрэнд. — Ты ведешь себя просто глупо!

— А ты не смей орать на меня, слышишь? — крикнула она. Потом вдруг согнулась, сидя в кресле, закрыла лицо руками и зарыдала.

Стрэнд так растерялся, что минуту-другую не мог сообразить, что же делать. Затем подошел к креслу, в котором сидела жена, опустился рядом на колени и обнял ее.

— Прости, дорогая, — сказал он. — Наверное, мы слишком долго были сегодня на солнце и перегрелись.

Она, все еще рыдая, с расплывшейся вокруг глаз тушью, резко оттолкнула его от себя.

— Оставь меня в покое! Очень прошу, оставь меня наконец в покое!..

Стрэнд медленно поднялся и направился к двери.

— Спущусь вниз, — сказал он. — Когда успокоишься, найдешь меня в баре.

И тихо притворил за собой дверь.

В баре его нашли остальные, но Лесли так и не появилась. Полчаса он просидел там один, пытаясь понять, что с ней происходит, но ни к какому определенному выводу так и не пришел. Лесли была женщиной эмоциональной, но в целом спокойной и нераздражительной, и подобные вспышки всегда ставили его в тупик. Стрэнд никогда не давал ей повода к ревности, и временами, когда он открыто восхищался какой-нибудь хорошенькой женщиной, Лесли лишь посмеивалась вместе с ним. Слишком много новых впечатлений, в конце концов решил Стрэнд. И все за такой короткий период. Он сказал остальным, что Лесли устала и решила прилечь отдохнуть, так что обедать сегодня придется без нее.

Однако не успели они покончить и с первым блюдом, когда вдруг в зал ресторана вошла Лесли. Она обновила макияж, улыбалась и выглядела совершенно спокойной.

— Прошу прощения за опоздание, — сказала она, усаживаясь рядом с Хейзеном, который услужливо отодвинул для нее кресло. — День был такой долгий и насыщенный. Просто умираю, до чего проголодалась! Все выглядит и пахнет так аппетитно… Благодарю, Рассел. А что это вы такое едите, мадам Аркур? Похоже, что-то необыкновенно вкусное.

— Местное блюдо. Колбаски с горячим картофельным салатом, — ответила миссис Аркур.

— Говорят, мужчинам нравятся женщины с хорошим аппетитом, — заметила Лесли, и Стрэнд снова встревожился. — Я тоже хочу колбасок. Буду очень признательна, если вы закажете их для меня. А то с моим французским… никогда не знаешь, что тебе принесут, пока не попробуешь.

Обед прошел нормально, было много разговоров о достоинствах и недостатках различных вин, настоящими знатоками которых оказались Хейзен и Линда. Они превозносили вина Прованса, а Лесли замолвила доброе словечко о белых калифорнийских винах.

— Завтра, — объявил Хейзен, когда им подали десерт, — никакого осмотра достопримечательностей. У мадам Аркур есть друг, он живет тут неподалеку. А у него, в свою очередь, имеется виноградник и подвалы. И миссис Аркур уверяет, что эти вина действительно хороши. Так что прямо с утра едем к нему и попробуем эти вина. Все согласны?

Никто не возражал. А Стрэнд решил, что завтра, прямо с утра, он начнет называть миссис Аркур по имени, если, конечно, удастся его узнать.

— Его зовут Ларименди, — сказала миссис Аркур. — Винодела, я имею в виду. Он баск, но просто влюбился в Турен. Я училась с ним в адвокатском колледже. Выбирая между адвокатурой и вином, он решил в пользу последнего. Очень умный человек. Увидев все эти замечательные бутылки в подвале, я едва не вышла за него замуж. Но потом раздумала. Он совершенно очарователен, но столько пьет, что вряд ли из него получился бы хороший муж…

Пока она говорила все это, Стрэнд заметил высокую даму в сером летнем пальто, которое необыкновенно шло к ее отливавшим серебром волосам. Она вошла в обеденный зал и остановилась у двери с таким видом, точно высматривала кого-то из знакомых. А потом вдруг направилась прямиком к их столику. Хейзен не видел ее, он сидел спиной к двери. Она подошла совсем близко, и Стрэнд отметил, что внешность у нее самая впечатляющая — тонко очерченное лицо с длинным заостренным носом. Она походила на портреты английских красавиц восемнадцатого века. Дама приблизилась к Хейзену, секунду-другую смотрела на него, потом вдруг наклонилась и поцеловала в макушку.

— Добрый вечер, Рассел, дорогой, — проговорила она. Голос у красавицы оказался резким, пронзительным, а слово «дорогой» она произнесла с особым ироничным нажимом.

Хейзен развернулся в кресле, поднял глаза.

— Боже мой, Кэтрин!.. Что ты тут делаешь? — Он вскочил. Брошенная им ложка зазвенела о тарелку, салфетка упала на пол.

— Приехала посмотреть, как поживает мой муж, — ровным тоном ответила дама. — И если забыл, то позволь напомнить: им являешься ты, Рассел.

После этих слов над столом повисло тягостное молчание. Стрэнд заметил, что глаза у миссис Хейзен какие-то пустые, зрачки сильно расширены. И подумал: может, эта дама находится под воздействием наркотиков?

— Как ты узнала, что я здесь? — резко спросил Хейзен.

— Не беспокойся, дорогой, ты тут совершенно ни при чем. Ты всегда очень тщательно и умело скрывал свои следы, не правда ли? В твоей конторе сказали. Ну и разумеется, друзья в Америке проинформировали меня о твоей деятельности. О, у меня там целые легионы союзников!.. — Она внимательно оглядела всех присутствовавших за столом и одобрительно кивнула. — Смотрю, ты приволок сюда весь свой небольшой гаремчик! А эта красивая пара — должно быть, Стрэнды, да? О, я столько о них слышала!..

Стрэнд растерянно поднялся. Хейзен, похоже, собирался что-то сказать, но не мог.

— Добрый вечер, Линда, — продолжала дама. — Рада тебя видеть. Выглядишь просто превосходно. Надеюсь, наш дорогой Рассел хорошо о тебе заботится?..

— Очень хорошо, — ответила Линда, нервно теребя в пальцах салфетку. — Как всегда.

Женщина кивнула.

— Как всегда… — эхом откликнулась она. Затем перевела взгляд на мадам Аркур. — А вы, мадам, вижу, все еще в строю, если уместно использовать это словосочетание для описания вашей деятельности.

Мадам Аркур сложила салфетку и, преисполненная достоинства, поднялась из-за стола.

— Прошу прощения, мистер Хейзен, — проговорила она, — мне хотелось бы подняться к себе в номер.

— Разумеется. — Голос Хейзена звучал хрипло, словно у него вдруг перехватило горло.

Миссис Хейзен повернулась и проводила взглядом выходившую из зала мадам Аркур. И не меняла позы до тех пор, пока та не вышла.

— Просто поразительно, — заметила она, ни к кому конкретно не обращаясь, — как этой даме удается держать себя в форме. Я всегда восхищалась женщинами, которые не позволяют себе опускаться. Как тебе кажется, Рассел, не пора ли представить меня твоим новым друзьям?

— Мистер и миссис Стрэнд, — пробормотал Хейзен.

— Страшно рада наконец познакомиться с вами, — сказала миссис Хейзен. — Надеюсь, вы окончательно оправились после того неприятного происшествия в Атлантическом океане, мистер Стрэнд?

— Да, благодарю вас. — Стрэнд понимал, что миссис Хейзен так просто не отвяжется и будет стоять и ждать ответа в напряженной тишине, воцарившейся за столом, до тех пор, пока он не заговорит. — В основном благодаря стараниям вашего мужа и миссис Робертс, — добавил он, пытаясь разрядить обстановку. — Ну и мистера Конроя, с которым, насколько я понимаю, вы знакомы. Я обязан им жизнью.

— О, преданный Конрой! Всегда под рукой, всегда готов услужить. Хотя лично мне до сих пор не было известно, что в его обязанности входит еще и роль телохранителя. — Манерой разговора она порой напоминала мужа — та же цветистая риторика. — Да, — продолжила миссис Хейзен, — мой супруг широко известен как спасатель человеческих жизней. Всех, за исключением членов собственной семьи. Но уж никак не ожидала, что подобная практика входит в список добродетелей нашей Линды.

— Кэтрин, — сказал Хейзен, — ты всех кругом смущаешь, — и нервно огляделся по сторонам. За соседним столиком сидели четверо пожилых туристов, англичане, и, не скрывая любопытства, прислушивались к их разговору. — Завтра днем я вылетаю в Париж. Почему бы нам не поговорить там?

— А я завтра в Париж не собираюсь, — хладнокровно ответила миссис Хейзен. — Еду в Испанию на машине, хочу там отдохнуть. Так что мне удобнее говорить здесь. Кроме того, — обойдя стол, она приблизилась к свободному креслу, где минутой раньше сидела мадам Аркур, — глоток хорошего вина пойдет мне на пользу. Там что-нибудь осталось в бутылке, Рассел?

— Лесли, Линда, — позвал Стрэнд, — думаю, нам лучше уйти.

Лесли уже было привстала из кресла, но миссис Хейзен повелительным жестом опустила ей руку на плечо.

— Нет уж, пожалуйста, останьтесь. Я буду чувствовать себя страшно виноватой, если разрушу эту маленькую вечеринку, которую устроил Рассел. Кроме того, я хочу сообщить этому господину нечто такое, что и вам не мешало бы послушать…

— Пожалуйста, уберите руку, — твердо сказала Лесли. — Мы с мужем уходим.

Но миссис Хейзен не собиралась отпускать ее.

— Предупреждаю, если хоть кто-то из вас уйдет, я закричу, — предупредила она. — Громко.

Лесли попыталась стряхнуть ее руку с плеча, и тут миссис Хейзен выполнила свою угрозу. Она издала дикий вопль, похожий на вой сирены. Когда он умолк, в зале воцарилась мертвая тишина. Все люди, сидевшие за столиками, лишились дара речи и застыли на местах, точно их заколдовали. Миссис Хейзен улыбнулась и опустила руку.

— Мистер Стрэнд, Рассел, вам тоже лучше сидеть спокойно, ясно?.. И да, Рассел, вино рядом с тобой. — Она взяла со стола бокал и протянула мужу. — Будь так любезен, налей.

— Садитесь, Аллен, — хрипло пробормотал Хейзен. — Эта женщина сумасшедшая. — Сам он тоже опустился в кресло, достал бутылку из ведерка со льдом и налил в бокал жене. Стрэнд заметил, как сильно дрожит у него рука.

Миссис Хейзен изящно отпила глоток.

— Одно достоинство у тебя все же есть, Рассел. Ты всегда умел выбирать вина. Должна извиниться перед вами, дамы и господа, за те экстремальные меры, которые мне пришлось предпринять. Но другие бы просто не сработали. Подобно письмам, которые остаются без ответа в течение трех лет, подобно бесчисленным международным телефонным звонкам. Возможно, сейчас тот единственный случай, когда я могу высказать все, что накипело. И очень хорошо, что при этом присутствуют свидетели. Вот что, Рассел… — Она сделала паузу, точно оратор на трибуне, и снова отпила глоток вина. — Я должна сказать тебе следующее: предоставляю сделать выбор тебе. Одно из двух. Или я подаю в суд на развод и требую при этом средства на свое содержание — очень большие средства, заметь, — или я покончу с собой.

— Кэтрин, — сказала Линда, — ты ведешь себя как какой-нибудь маньяк…

— Линда, — ответила миссис Хейзен, — ты всегда слишком много болтала. И как я погляжу, не сумела расстаться с этой скверной привычкой. — Затем она обратилась к Хейзену, который сидел с закрытыми глазами и низко склоненной головой, напоминая задремавшего в уголку старичка: — Ты прекрасно знаешь, Рассел, что я вполне способна позаботиться о себе, так что это совсем не алчность. Честно говоря, у меня лишь одна цель: сделать тебе больно. Отомстить за все эти годы издевательств и вранья. За то, что ты презирал меня, за то, что занимался со мной любовью с таким видом, точно делал мне большое одолжение…

— О черт, — пробормотал Хейзен, не открывая глаз и не поднимая головы, — черт, черт, черт!..

— Словом, я оставила последнюю надежду хоть как-то исправить ситуацию. Я хочу мести. Только мести!.. — продолжала миссис Хейзен все тем же ровным тоном, каким и начала свою тираду. Она напоминала человека, читающего тщательно выученную и отрепетированную речь. — Хочу отомстить за то, что ты разбил семью, вышвырнул из дому дочерей, разрушил их веру в себя. И они превратились в жалких, неразборчивых и глупых бродяжек, чья единственная цель — держаться как можно дальше от семьи. Отомстить, наконец, за то, что ты убил нашего единственного сына и пытаешься взвалить всю вину на меня…

Тут Хейзен приподнял голову и, злобно сверкнув глазами, уставился на жену.

— Но это ты испортила его! Ты превратила его в педика, ты привечала его дружков, таких же педиков, в нашем доме. Ты знала, что он балуется героином и еще бог знает какой дрянью. Сама давала ему деньги, чтоб он покупал себе эту дрянь…

— А ты сделал все возможное, чтобы он почувствовал себя ничтожеством. Ведь он никак не вписывался в созданный тобой ханжеский образ всемогущего промышленного магната и воротилы! — Теперь голос миссис Хейзен звучал злобно и истерично, слова, которые она выплевывала, казалось, резали, точно осколки стекла. — Ты сам оставил мальчика, бросил на произвол судьбы. Заставил почувствовать, что всем на него плевать, что безразлично, жив он или мертв!..

Стрэнд весь сжался. Он хотел бы сам сделаться невидимкой и не видеть, не слышать того, что происходит. Он взглянул через стол на Лесли. Она плакала, лицо было искажено. «Не многовато ли слез для одного вечера?» — механически подумал он. Вот и все, о чем он был способен думать в этот момент.

Столь же внезапно миссис Хейзен снова заговорила ровно и деловито:

— Итак, если ты вздумаешь ставить препоны нашему разводу, если не обеспечишь свою бывшую жену должным образом, будь уверен, я сделаю все, чтоб опозорить тебя. Опубликую в газетах список твоих так называемых подвигов, имена мадам Аркур, всех секретарш, пухленьких маленьких женушек твоих друзей, которым ты по доброте душевной помогал в политике и бизнесе. Всех этих смазливых актрисулек, которые утешали тебя и помогали забыть фригидные объятия законной супруги. Думаю, перечень всех этих имен станет увлекательнейшим чтивом.

— Сука!.. — выдохнул Хейзен.

— Если и да, ты сделал меня такой! И я этого тебе тоже не прощу, так и знай! Ладно, ближе к делу, — почти весело добавила миссис Хейзен. — Дом в Нью-Йорке можешь оставить себе. Это не дом, а склеп, я всегда его ненавидела, с первого дня. Там обитает дух твоего любимого папочки. Но дом в Хэмптоне достанется мне, со всем, что там есть.

— Я вырос в этом доме, — возразил Хейзен.

— Как только перееду туда, постараюсь забыть об этом. И еще попытаюсь создать в нем нормальную жизнь для моих дочерей, — отрезала миссис Хейзен. — Надеюсь, вам не доставит особых хлопот, миссис и мистер Стрэнд, подыскать для себя и всего своего выводка, к которому, сколь ни странно, привязался мой муж, какое-нибудь новое место для отдыха. И найти время, чтоб забрать все свои вещи и убраться оттуда до моего прибытия. Надеюсь также, что вкус к пристойному образу жизни вас не испортил окончательно и вы найдете в себе силы перебраться в более скромные апартаменты и вернуться к прежнему образу жизни. А заодно и к соответствующему кругу знакомств. Я же предпочитаю свой круг, гостей, чьи вкусы и взгляды соответствуют моим. Терпеть не могу гитаристов, женщин-спортсменок, а также молодых дам, которые открыто живут с мужчинами, не состоя при этом с ними в браке. Мне не слишком симпатичны художники-любители и жалкие учителишки, предлагающие своих молоденьких незамужних дочек глупым богатым старикам или евреям.

— Довольно! — прервал ее Стрэнд. — Советую остановиться. — Господи, подумал он, кто же посылает ежедневный отчет этой фурии о том, что творится в доме ее мужа? — Вы крайне неприятная и злая женщина, и мы уходим, причем немедленно. И мне плевать, будете вы орать или нет, пусть вас хоть на Лонг-Айленде услышат! Идем, Лесли. И вы, Линда. Думаю, мы уже достаточно наслушались мерзостей.

— Да уж, — согласилась Линда и поднялась.

Лесли тоже встала из-за стола. Она перестала рыдать, как только миссис Хейзен заговорила о семье. Стрэнд заметил, что его жена просто в ярости. Он ожидал чего угодно, но только не этого: Лесли вдруг размахнулась и изо всей силы влепила миссис Хейзен пощечину.

— Лесли! — воскликнул Стрэнд. — Что ты!..

Миссис Хейзен продолжала сидеть, точно ничего не произошло, даже руки к щеке не приложила. Словно она ожидала этой пощечины и восприняла ее как нечто само собой разумеющееся.

— Рассел, — сказал Стрэнд, — на вашем месте я бы воспользовался любезным предложением вашей супруги совершить самоубийство. И не стал бы ей мешать или отговаривать.

— Вы двое, вы от него тоже так просто не отделаетесь, — тихо проговорила миссис Хейзен. — Он погубит вас своей добротой. Разрушит ваш мир с самыми лучшими намерениями. И стоит вам сделать хотя бы один промах, тут же возненавидит и откажется от вас, со всеми вашими планами, надеждами и прочим. Даже бровью не поведет. Запомните мои слова, вы, глупые, жалкие людишки. Ваши каникулы скоро кончатся. — Она протянула свой бокал Хейзену и сказала: — Знаешь, я бы выпила еще немного вина, дорогой.

Стрэнд в сопровождении двух женщин направился к выходу из зала. Они пробирались между столиками, за которыми сидели беспечные люди. В зале стоял приглушенный гул голосов. Путь к двери показался им страшно долгим.

Глава 2

Лесли шла ровной, какой-то деревянной походкой, макияж снова размазался, но выражение лица было холодным и подчеркнуто суровым. Линда споткнулась, когда они начали подниматься по лестнице, и Стрэнд подхватил ее под руку и заметил, что она дрожит. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее лица, оно побелело как мел, и лишь пятна румян выделялись на щеках, точно маленькие красные ранки. Подойдя к двери их номера, Стрэнд понял, что просто не может оставить миссис Робертс одну.

— Идемте, посидим у нас немного, — ласково сказал он. — Нам всем необходимо выпить.

Линда молча кивнула.

Стрэнд позвонил из номера и попросил, чтобы им прислали бутылку виски и лед. Насчет Линды он уверен не был, но они с Лесли ни разу до сих пор не пили по причине отчаяния. Линда вяло опустилась в кресло, словно все косточки у нее вдруг разжижились. Руки, сжимавшие подлокотники, по-прежнему дрожали. Лесли направилась в ванную со словами:

— Хочу компенсировать ущерб, нанесенный мне этой вечеринкой.

— Кошмарная женщина… — пробормотала Линда, голос ее дрожал. — А я ведь всегда старалась стать ее другом. Понимала, как трудно Кэтрин после смерти сына… — Она промокнула глаза кружевным платочком. — Всякий раз, когда приезжала в Париж, спешила ее навестить, приглашала к себе в Мужен. Но эти чудовищные оскорбления!.. — Подавленность сменилась гневом. — Между мной и Расселом никогда ничего не было! Господи Боже, я совсем, совсем не из таких!.. Скажите, Аллен, вам хоть когда-нибудь, хоть на минуту могло прийти в голову, что…

— Ну конечно, нет, — не совсем искренне ответил Стрэнд.

— А эта бедняжка, мадам Аркур… — продолжала Линда. — Как вам кажется, может, стоит пригласить ее к нам и…

— Не думаю, что она захочет видеть кого-то из нас, — заметил Стрэнд. — По крайней мере не сегодня.

— Надеюсь, вы не поверили утверждениям Кэтрин, что у меня с Расселом или с кем-либо из друзей, гостивших у него в доме, мог быть роман, а, Аллен? — не унималась Линда. В голосе ее звучало отчаяние. — Мне была бы невыносима сама мысль о том, что вы можете подумать такое!

— Послушайте, Линда, — Стрэнд подошел и взял ее руки в свои, — лично я считаю, что вы самая порядочная женщина из всех, с которыми мне доводилось встречаться.

— Спасибо, — прошептала Линда.

— И не следует принимать все так близко к сердцу. Миссис Хейзен явно не в себе. Ни один человек в здравом уме не поверит ни единому ее слову.

— Она никогда не была ему хорошей женой, — сказала Линда. — Превратила его жизнь в ад. Просто не понимаю, как он мог так долго терпеть все это!.. Она постоянно унижала его. Язык у нее как бритва. Знаете, когда у них на вечеринке кто-нибудь спрашивал Рассела о деле, над которым он работает, — а о нем, кстати, все время пишут в газетах, он пользуется огромным спросом, к нему за советом приходят самые важные люди, из правительства, финансовые и промышленные магнаты, — так вот, когда кто-нибудь спрашивал, а он начинал объяснять какую-нибудь юридическую тонкость, она принималась открыто насмехаться над мужем и говорила: «Перестань утомлять гостей! Ты нагоняешь на них скуку. Всем и без того прекрасно известно, какой ты ловкач в своем деле!» Ловкач!.. Это Хейзен-то!.. Нет, разумеется, Кэтрин многие жалели — ведь она потеряла сына, дочери от нее отвернулись. Но предел есть всему. Как-то раз у них обедал один сенатор, весьма уважаемый человек, но по понятиям миссис Хейзен он принадлежал не к той партии, и вдруг хозяйка заявляет: «Вы, чертов дурак и ублюдок!» Так и сказала, прямо в лицо — только за то, что он упомянул о своем голосовании за некий билль, которого она не одобряла. Ну как можно жить с такой женщиной?.. И несмотря на то, что именно она всегда говорила чудовищные вещи, получалось, будто Рассел во всем виноват.

В дверь постучали. Стрэнд открыл и увидел официанта с подносом, на котором стояла бутылка виски. Он разлил неразбавленное виски по трем бокалам и протянул один Линде. Та жадно, несколькими судорожными глотками опустошила его до половины.

— Скажу вам еще кое-что, — произнесла она. — Я не виню Рассела за мадам Аркур и других женщин, если таковые и были. Рассел — очень скрытный человек. Что бы ни происходило, он никогда ни с кем не делится. Я была совершенно потрясена, когда он появился с миссис Аркур. Должно быть, есть предел и его терпению. Кстати, хоть мы были знакомы с ней совсем короткое время, мне она понравилась. Нет, правда. Она такая миловидная, так внимательна и добра к окружающим… — Линда одним глотком допила виски и протянула бокал Стрэнду. Тот снова наполнил его. — Честное слово, я радовалась за Рассела. Никогда прежде не видела его таким веселым.

Тут Стрэнд услышал смех и, удивленный, обернулся. Лесли вышла из ванной, умытая и заново подкрашенная. Смотрела на них и тихо хихикала.

— Что тут смешного? — спросил он жену, стараясь подавить сердитые нотки в голосе. Нашла время веселиться, когда Линда в таком состоянии.

— Просто вспоминаю, как врезала этой дамочке, — ответила, продолжая смеяться, Лесли. — В жизни не получала такого удовольствия! А знаете, я сломала ноготь. Я сама не ожидала, что ударю ее. Это произошло чисто автоматически. Здорово, мне понравилось! О, виски!.. Именно то, что надо, чтобы достойно завершить сей замечательный вечер. Я даже готова напиться сегодня, чтобы отметить такое событие. И ты, Аллен, должен проследить за тем, чтобы я благополучно оказалась в своей постели. Я на тебя полагаюсь… Всегда знала, что в Европе интересно, но никогда не предполагала, что настолько. — Она приподняла бокал. — За мой сломанный ноготь! И за любителей-художников, и за жалких учителишек, и за весь их выводок, и за евреев!.. Мне начинают нравиться вечеринки высшего общества. Нет, правда. Я нахожу их такими утонченными.

— Ты в порядке? — встревожился Стрэнд.

— Все тип-топ! — весело ответила Лесли. — Незабываемый вечер, достойное завершение отпуска.

Зазвонил телефон, и Стрэнд поднял трубку. Это был Хейзен.

— Аллен, — сказал он, — мне хотелось бы поговорить с вами, если, конечно, не возражаете. Можете заглянуть ко мне в номер? Но только вы один. Как там наши дамы? В порядке?

— Надеюсь. Пьют виски.

— Их трудно в этом винить. Я бы и сам с удовольствием выпил, если бы не язва. Боюсь, она и без того начинает напоминать о себе.

Стрэнд впервые за все время их знакомства услышал, что у Хейзена язва. Похоже, этим вечером ему предстоит узнать еще много новых подробностей из жизни адвоката.

— Сейчас приду. — Он обернулся к Лесли и Линде. — Оставьте мне капельку выпить.

— Передай привет его птичке, — сказала Лесли. Тон у нее был далеко не дружественный. — А мы будем сидеть здесь, ждать дальнейших сообщений с передовой.

«И о жене я тоже узнал нечто новое», — думал Стрэнд, шагая по коридору к номеру Хейзена. Оказывается, в ней есть жесткость, которой он прежде не замечал. Что ж, иногда экстремальные обстоятельства приносят пользу. Человек раскрывается новой, неожиданной гранью. Но Стрэнду не нравилось то, что он узнал о Лесли.

Дверь в номер Хейзена была нараспашку, но Стрэнд тем не менее постучал, прежде чем войти. Адвокат сидел в кресле, лицо у него было хмурое. На нем по-прежнему был тот же костюм, правда, немного измятый. Воротничок рубашки он расстегнул и ослабил узел галстука, точно ему было трудно дышать. И сейчас он совсем не походил на уверенного в себе юриста, готового в любой момент выступить перед публикой или жюри присяжных. Стрэнд вошел, он поднял на него глаза и усталым жестом провел рукой по лицу. Хмурое выражение сменилось слегка смущенным.

— Хочу извиниться перед вами за этот проклятый вечер, — сказал он. Голос по-прежнему звучал хрипло.

— Забудьте об этом. Мне и не такое доводилось видеть.

— А мне нет, — сказал Хейзен. — Эта женщина совершенно выжила из ума. Можно ли забыть этот ее вопль?..

— Да, она была, что называется, в голосе.

— О, Кэтрин обожает устраивать сцены. Особенно в моем присутствии. Это ее любимый вид развлечения. — Хейзен поднялся, рванул воротник и начал расхаживать по комнате. — Мадам Аркур упаковала свои вещи и уехала. Бог знает, куда она направилась ночью, в такой поздний час. Я бы и вас не стал упрекать, если б вы сделали то же самое. Что ж, завтрашний осмотр виноградников отменяется. Спасибо, что не побрезговали прийти и поддержать меня в трудную минуту. После всех этих чудовищных оскорблений… Не знаю, что бы я сделал сегодня ночью, если б вы отказались прийти поговорить. Но прежде всего я должен объяснить вам кое-что из…

— Вы ничего мне не должны, Рассел.

Хейзен, продолжая расхаживать, удрученно покачал головой.

— Насчет Барбары… это правда. Наверное, я неразумно поступил, взяв ее с собой. Я заметил, даже Лесли не слишком одобрительно отнеслась к ее присутствию.

Значит, Барбара, подумал Стрэнд. Наконец-то он узнал имя этой женщины.

— Я страшно к ней привязан. И действительно, нам надо было сделать кое-какую работу до отъезда в Саудовскую Аравию. И мы с ней никому не сделали ничего плохого, — с вызовом в голосе добавил он. — Она замечательная женщина. Не знаю, смогу ли наладить с ней отношения после того, что сегодня случилось. В прошлом году Барбара приезжала на две недели в Штаты, по делу, и провела пару уик-эндов в моем загородном доме. Но Бог ты мой, в то же самое время в доме гостило еще с полдюжины человек! Всё мои чертовы соседи, суют нос не в свое дело. «И разумеется, мои друзья в Америке тут же уведомили меня о твоем развратном поведении. — Он передразнивал голос жены. — У меня легионы друзей!» А чего стоит весь этот бред о вас и вашей семье!.. Как это можно использовать таких чудесных людей, как вы, использовать нашу дружбу во имя зла, нагадить здесь, сделать грязный намек там, и дело кончается смертельной обидой?! Нет, в этом мире не осталось чистоты, Аллен, и никакой веры в добро. Только зло, одно бесконечное зло. Эти акулы, которые пили вино за моим столом, пировали вместе со мной и вами, готовы растерзать человека на мелкие кусочки. И ради чего? Ради удовольствия минут десять всласть посплетничать о том, что вовсе не является их делом, порой на самую невинную тему, невиннее первого вздоха новорожденного младенца. О Господи!.. Может, действительно будет лучше отдать этот чертов дом ей? И послать куда подальше эти «легионы» ее друзей!.. — Теперь он весь дрожал от возбуждения и почти бегал по комнате.

— Вы собираетесь отдать ей особняк?!

— А что еще мне остается? Угроза самоубийства — это, знаете ли, не пустые слова. После вашего ухода Кэтрин сказала мне, что связалась с неким адвокатом в Нью-Йорке — я знаю, что он за тип, не дотронулся бы до этой мрази и десятифутовым шестом, — так вот, она дала ему поручение. Велела опубликовать всю написанную ею грязь в газетах в случае, если с ней что-нибудь произойдет. Все эти ее «главы», злобные стишки и прочее. Мое имя вываляют в грязи, имена очень многих людей — тоже, что, в свою очередь, не оставит камня на камне от многих браков. Я вынужден сдаться. Буду честен с вами. Я ненавижу эту суку и был бы только рад, если б она сдохла. Но в то же время до конца дней своих буду чувствовать виноватым себя, если она умрет только из-за того, что недополучила несколько паршивых долларов или эту старую развалину, именуемую домом. Который, к слову сказать, через пару-тройку лет все равно смоет в море. Я отдам ей все, что она хочет, пусть даже сам останусь без гроша. Но ей всегда мало. Всю свою жизнь была богачкой, но видели бы вы этот блеск в глазах, когда она начинает говорить о деньгах!.. Я попросил заняться ее делами одного очень способного молодого адвоката из моей конторы, и тот говорит, что она торгуется как бешеная. Когда видит под носом чье-то чужое богатство, мысль об уходе из жизни тут же отодвигается на второй план. Самоубийство уже не кажется ей столь привлекательным, даже если при этом она погубит меня. Ладно, пусть себе торгуется.

— Мне бы очень хотелось помочь вам, — заметил Стрэнд, потрясенный отчаянием Хейзена.

— А вы помогаете, — признался Хейзен. Внезапно он перестал расхаживать и неуклюжим жестом обнял Стрэнда за плечи, но почти тотчас же отскочил, смущенный столь откровенным проявлением чувств, и принялся снова носиться по комнате, как будто надеялся таким образом унять душевную боль. — Поговорили со мной, позволили снять тяжесть с груди. Вы даже не представляете, как мне помогли! О Господи, я так долго держал в себе все это! Эта моя кошмарная жена, никчемные дети… Я был уже готов взорваться!.. Мой «маленький гаремчик»! Линда Робертс, о Бог ты мой! Да мы с ней могли бы прожить на необитаемом острове лет двадцать, но нам и в голову не пришло бы дотронуться друг до друга. И эта сука прекрасно все знает и понимает, но готова разрушить любые человеческие отношения, которые у меня возникли или могут возникнуть. Да, были и другие… Могу сознаться вам, были женщины… А чего еще можно было ожидать? Ведь она давным-давно перестала спать со мной, почти с первых же месяцев после нашей свадьбы. Это было равносильно тому, что заниматься любовью со льдиной… До вступления в брак я был совсем другим, но в какой-то момент мой отец и ее отец — они были партнерами по бизнесу — решили, что неплохо было бы оставить деньги в семье, и все время намекали на тот факт, что взрослеющий сын и молоденькая дочь трахаются практически у них на глазах. Господи, ведь тогда она была совсем другой, можно было подумать, что такой пылкой женщины со времен Клеопатры просто не существовало!.. Но едва на пальчике у нее засияло кольцо, то стоило к ней приблизиться, и она поднимала такой визг… можно было подумать, что насилуют монахиню. Тем не менее мы умудрились зачать троих детей — одна из самых необъяснимых тайн этого проклятого Богом и людьми века. И вот что из них вышло, из этих детей, хотя, возможно, в этом не только их вина. Имея такую мать, переполненную злобой, ненавистью ко всему на свете, а особенно к их отцу, и безгранично и безумно баловавшую их, какими они еще могли стать?.. Им все было мало, все плохо, все не так. Каждому дарили «феррари» на день восемнадцатилетия. Только представьте — три «феррари» у подъезда! Видели где-нибудь нечто подобное? И ни один из них при этом даже не окончил колледжа. Они прибегали к мамочке и со слезами жаловались, что учителя к ним, видите ли, несправедливы, или же их не устраивали одноклассники, или же они желали на всю зиму отправиться в Европу вместе со своими любовниками! А любовниками моего единственного сына являлись исключительно особи мужского пола. Они смеялись и издевались надо мной, когда я пытался их урезонить. А мать веселилась вместе с ними. Их испортили не только деньги. Когда я видел детей моих друзей, которые были раз в десять богаче нас, то понимал, что эти молодые люди обладают целеустремленностью, ответственностью, что их отцы имеют полное право гордиться ими. И, сравнивая их со своими, я плакал. Обвинить меня в том, что мальчик погиб от передозировки!.. Как-то раз мне пришлось уехать в Сан-Франциско на несколько дней, и я подумал, что и ему было бы неплохо поехать со мной. Но сын ответил, что занят, никак не получится. Он, видите ли, занят!.. Господи, да он только и знал, что слоняться по дому дни напролет. И никогда не снимал при этом пижамы, никогда не брился. С этой своей бородкой… он напоминал отшельника в пустыне. Должно быть, вам и вашим детям трудно, просто невозможно понять, что я чувствовал, но все равно, попробую описать. Казалось, что день за днем, год за годом я глотаю ядовитую кислоту. И если вы думаете, что Кэтрин оставила меня в покое хоть на минуту, когда наконец убралась из дома, то глубоко заблуждаетесь. Она засыпала меня письмами, источавшими немыслимые угрозы, чудовищные обвинения, поливала меня грязью. Вы и вообразить не можете, насколько она испорчена, эта женщина, ее мозг — просто сточная канава. Если бы на почте вскрыли хотя бы одно из писем, ее арестовали бы за непристойности и брань, которые она отправляла, пользуясь услугами государственной почты. Вначале я отвечал, пытался как-то ее урезонить, но все бесполезно. Да в каком только страшном сне могло привидеться, что этот цветок нью-йоркского общества, эта выпускница модной дорогой школы в Швейцарии будет писать собственной рукой собственному мужу, отцу своих детей, что он — гребаный, дерьмовый, вонючий членосос, лжец и подлец, которому следует отрезать яйца и засунуть их ему же в рот, чтобы сожрал на ужин? Я стал выбрасывать письма нераспечатанными и велел не подзывать меня к телефону, когда она будет звонить. Погодите, я еще разберусь, кто в моем офисе уведомил ее, что я нахожусь в Туре. И как только выясню, он тут же вылетит с работы, ахнуть не успеет! И я сделаю все от меня зависящее, чтобы этот человек никогда больше не смог работать в области юриспруденции!

Хейзен наконец перестал расхаживать по комнате и, задыхаясь, с раскрасневшимся лицом рухнул в кресло и зарыдал.

Все это время Стрэнд стоял, привалившись к стене, стараясь не попадаться на пути крупного человека, точно разъяренный слон метавшегося по комнате, обставленной добротной провинциальной мебелью и оклеенной обоями в цветочек. Теперь он застыл, точно окаменев, и с ужасом, жалостью, страхом, состраданием и чувством полной беспомощности наблюдал за тем, как Хейзен, содрогаясь и рыдая, изливал перед ним наболевшее — свою горечь, вину, ненависть… На несколько секунд Стрэнд просто лишился дара речи. Казалось просто невозможным протянуть руку дружбы или помощи тому, кого, как он чувствовал, все равно не спасти. «Вот расплата за лето, — подумал он. — Но почему я? За что мне такое?..» И тут же устыдился этой мысли.

— Прошу вас, не надо так, — пробормотал он. — Все уже кончилось. Все позади.

— Ничего не кончилось, — возразил Хейзен. Теперь он тихонько постанывал, слабым, сдавленным голосом. — Мне никогда этого не пережить. Уходите отсюда. Пожалуйста!.. Простите меня за все и идите.

— Хорошо, я пойду, — кивнул Стрэнд, испытав облегчение при мысли о том, что может убраться из этой комнаты, не видеть и не слышать больше этих невыносимых страданий. — Но вы обязательно должны принять на ночь успокоительное или снотворное.

— Никогда не держал при себе снотворное… Искушение слишком велико, — сказал Хейзен, не поднимая глаз. Голос его звучал уже более спокойно.

— Я вам принесу. Одну таблетку.

— Одну таблетку! — хрипло рассмеялся Хейзен. — О, вот потрясающее средство от всех бед. Цианистый калий… Спасибо. И ступайте.

— Как скажете. — Стрэнд направился к двери. — Если вдруг что-то понадобится, не стесняйтесь, звоните.

Хейзен поднял на него глаза. Они были красными, уголки рта кривились и дрожали.

— Простите, друг мой, — сказал он. — И не тревожьтесь. Со мной все будет в порядке. Звонить ночью я вам не буду.

Стрэнд вышел из номера и пошел по коридору, чувствуя себя вконец разбитым и вымотанным. Оказывается, пленники Екатерины Медичи были не единственными, кого публично подвергали пыткам в долине Луары.

Лесли оставила дверь в номер незапертой. В комнате горела одна маленькая лампочка, Лесли лежала под одеялами и тихонько посапывала во сне — так бывало, только когда она болела. Стрэнд тихо разделся, но даже во сне она почувствовала его присутствие и открыла глаза. Он уже ложился в свою постель, как вдруг она протянула руку.

— Пожалуйста… — шепнула Лесли. — Сегодня, сейчас…

Стрэнд колебался, но всего секунду. Более подходящего момента найти было нельзя. Прижаться к ее теплому, такому знакомому телу, слиться с ним, утешиться, забыться хотя бы на миг. И, выскользнув из пижамы, он прилег рядом с женой на узкую постель. Они обнялись. Какое-то время они лежали молча.

— Ничего не говори, — прошептала она. — Ничего, не надо… — И начала ласкать его.

Потом они занимались любовью, нежно, беззвучно, и постепенно желание и благодарность, эти дары, сопутствующие истинной любви, отодвинули хаос ночи.

После этого Лесли сразу же заснула. Стрэнд же долго лежал без сна, и сердце его, внезапно превратившееся в некую отдельную неуправляемую часть тела, бешено билось. Нет, только не сейчас, этого просто не может быть, подумал он. И попробовал усилием воли утихомирить биение, барабанным боем разрывавшее грудь. Но сердце продолжало громко и неровно стучать; казалось, оно повиновалось неким собственным сигналам. И несмотря на все усилия, дыхание Стрэнда становилось все более тяжелым и частым. Он начал хватать ртом воздух, задыхаясь. Собравшись с силами, он сумел выбраться из постели и, спотыкаясь, побрел в темноте в ванную, где находился его бритвенный прибор, а в нем — пузырек с нитроглицерином. Наткнулся на стул, со стоном тяжело рухнул на пол. И уже был не в силах подняться.

Шум разбудил Лесли, и секунду спустя она включила настольную лампу. А затем с криком выпрыгнула из постели, бросилась к мужу, опустилась на колени рядом с ним.

— Лекарство… — задыхаясь, пробормотал Стрэнд.

Она вскочила и бросилась в ванную. Он видел, как там загорелся свет, слышал стеклянный звон пузырьков и флаконов, шум воды, бегущей из крана. Медленно подтянул ноги к животу и кое-как умудрился сесть, привалившись спиной к креслу. Вот Лесли снова возле него, снова на коленях, поддерживает голову и сует ему в рот капсулу, а потом подносит к губам стакан воды. Он жадно и нетерпеливо глотнул и почувствовал, как капсула прошла вниз по горлу.

Потом попытался выдавить улыбку.

— Все будет в порядке, — сказал он.

— Помолчи, милый. Тебе нельзя разговаривать.

Наконец прерывистое хриплое дыхание стало более ровным. Похоже, приступ, если то был действительно приступ, миновал.

— Ну вот, — сказал Стрэнд и поднялся. Пошатнулся и добавил: — Мне холодно, надо лечь в постель. — Он чувствовал, как нелепо выглядит, стоя вот так, голый, посреди комнаты.

Она помогла ему добраться до кровати, и он со вздохом облегчения растянулся на простынях.

— Вызвать доктора?

— Нет, не надо. Просто я хочу спать. Пожалуйста, посиди со мной немного. Только выключи свет. И обними, крепко-крепко.

Секунду-другую Лесли колебалась, затем поставила стакан с водой и пузырек с лекарством на тумбочку у изголовья и улеглась в постель рядом с мужем.

Проснувшись утром, Стрэнд чувствовал себя прекрасно. Приложил руку к груди и с удовольствием убедился, что слабый стук сердца еле слышен.

Они с Лесли завтракали в номере, когда зазвонил телефон. Лесли подошла снять трубку. Стоя у столика, на котором находился телефон, она выглядела такой посвежевшей и молодой. Длинные волосы, отливавшие в утреннем свете золотом, спадали на халатик. Глядя на нее, Стрэнд в очередной раз удивился способности женщин быстро восстанавливать физические и душевные силы.

— Конечно, Рассел, — говорила она. — Я вас прекрасно понимаю. Не беспокойтесь, через час мы будем готовы. — Она положила трубку, вернулась к столу и намазала маслом круассан. — Мы возвращаемся в Париж, сегодня же утром, — сказала она мужу. — Полагаю, долина Луары потеряла для нашего друга всякую привлекательность.

— Как он говорил?

— Нормально. А как он говорил, когда вы виделись прошлой ночью? — И Лесли, с кофейной чашкой в руке, вопросительно взглянула на мужа.

— Тебе лучше не знать.

— Что, так плохо?

— Хуже не бывает. Отвратительное и печальное зрелище. Хочешь знать всю правду до конца? В те минуты я пожалел, что мы вообще с ним знакомы.

— Настолько скверно?.. — задумчиво пробормотала Лесли.

— Еще хуже.

— Он что, напал на тебя?

— О нет, конечно, нет. Ничего личного в этом не было. Он проклинал весь белый свет. — Стрэнд поднялся из-за стола. — Если мы должны быть готовы через час, я, пожалуй, начну одеваться и укладывать вещи.

Путешествие в Париж было невеселым. Лесли оказалась вовсе не такой уж стойкой. Ночные переживания, несомненно, отразились на ней. После завтрака женщина вдруг начала кашлять, похоже, у нее даже поднялась температура, из глаз и носа потекло. Она время от времени жаловалась, что мерзнет, хотя оделась очень тепло, да и день стоял почти что жаркий.

Вел машину Хейзен — с виду собранный, сдержанный, как всегда, безупречно одетый в строгий деловой костюм. Не успели они миновать окраины Тура, как Стрэнд пожалел, что миссис Аркур так внезапно покинула их ночью. Хейзен вел машину как сумасшедший — то медленно и виляя посреди дороги, то вдруг резко жал на газ и обгонял трейлеры на крутых поворотах, чертыхаясь и осыпая проклятиями других водителей, точно они были его заклятыми врагами. «Зачем ему таблетки, чтобы совершить самоубийство? — не без ехидства подумал Стрэнд, сжимая потную руку жены в своей. — Он вполне может расстаться с жизнью с помощью двигателя внутреннего сгорания. А заодно и всех нас заберете собой на тот свет». Их трясло и бросало из стороны в сторону на резких поворотах, и все то время, что они ехали, Лесли сидела, неестественно выпрямившись и прижавшись ногой к ноге мужа. Линда же, нарядно одетая и сидевшая на переднем сиденье рядом с Хейзеном, почти всю дорогу проспала. Будто решила, что, если уж предстоит погибнуть этим утром, лучше уйти в мир иной в счастливом неведении. Прошлой ночью Линда не спала ни минуты — так, во всяком случае, она заявила Стрэндам — и, похоже, твердо вознамерилась хорошенько отоспаться, чтоб предстать пред Создателем свеженькой и бодрой.

Но неким чудесным образом они пережили это безумное путешествие. И вот машина затормозила перед «Крийон». От колес воняло горелой резиной — кстати, этот неприятный запах сопровождал их на протяжении всего пути, — и Линда, открыв глаза, протянула:

— О, мы уже приехали! Ты просто замечательный водитель, Рассел. Я так славно выспалась.

— Эти французские шоферы, — проворчал в ответ Хейзен. — Просто диву даешься, как все они до сих пор живы.

— Знаете, Рассел, — заметил Стрэнд, выбираясь из автомобиля, — никогда больше не сяду в машину, за рулем которой находитесь вы.

Хейзен, растерянно прищурившись, уставился на него.

— О чем вы? Не понимаю…

Было время ленча, но Хейзен извинился и сказал, что ему надо срочно заглянуть в офис. Взмахом руки остановил такси, прыгнул в него и укатил, даже не попрощавшись. Лесли сказала, что чувствует себя скверно и хотела бы прилечь. Стрэнд, которого не вдохновляла мысль о ленче наедине с Линдой, заявил, что тоже устал и они пообедают с Лесли позже, в номере. То солнечное утро, когда, три дня назад, полные радостных предвкушений, они отправлялись в путь с площади Согласия, казалось теперь неким туманным и почти нереальным воспоминанием.

Супруги подошли к стойке дежурного получить ключ от номера, и тот подал Стрэнду телеграмму. Казалось, любое известие должно быть обязательно неприятным, и Стрэнд не сразу решился распечатать ее. А когда все же стал распечатывать, заметил, как дрожат у него руки. Он дважды перечитал текст. Телеграмма была от старшей дочери. «ПОЖЕНИЛИСЬ СЕГОДНЯ УТРОМ ТЧК УШЛА С РАБОТЫ ТЧК МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ С ДЖУЗЕППЕ ТЧК ВСЕ ПОТРЯСАЮЩЕ ТЧК ПОКА ЧТО ТЧК ЖДЕМ БЛАГОСЛОВЕНИЯ ИЗ ФРАНЦИИ ТЧК С ЛЮБОВЬЮ МИСТЕР И МИССИС ДЖАНЕЛЛИ ТЧК»

Не испытывая ровным счетом никаких чувств, Стрэнд автоматически взглянул на дату. Телеграмма была послана из Лас-Вегаса и пришла в отель накануне вечером. Судя по всему, именно в тот момент, когда миссис Хейзен вошла в зал ресторана в Туре, где они обедали. БРАКИ РАСПАДАЮТСЯ ТЧК БРАКИ ВОЗНИКАЮТ ТЧК.

— Что там? — с тревогой спросила Лесли.

Стрэнд молча протянул ей телеграмму. Шрифт был бледным, и ей пришлось поднести листок к самым глазам, чтобы прочесть.

— О Боже, — тихо произнесла Лесли и опустилась в одно из кресел в вестибюле. — Лас-Вегас! О чем они только думали? Это совсем не похоже на Элеонор, совершенно не похоже! Даже как-то подозрительно! К чему такая спешка и скрытность? Зачем им понадобилось удирать? Возможно, этому парню есть что скрывать, ты как думаешь, а?

— Сомневаюсь.

— Но почему было не подождать? По крайней мере пока мы не вернемся домой?.. О Господи, и на несколько дней нельзя уехать, чтобы…

— Может, они как раз решили воспользоваться нашим отсутствием, — возразил Стрэнд. — Чтобы мы на них не давили, не устраивали ненужной суеты. Видишь ли, сегодня к свадьбам относятся совсем не так, как в наши дни. — Родители Лесли настояли на церковном обряде и свадебном обеде, и Стрэнду до сих пор весь тот день вспоминался как тягостная пытка. Лицо его буквально онемело от бесчисленных фальшивых улыбок, что он расточал сотням гостей, большинство из которых надеялся впредь никогда не увидеть. Причем неприятное ощущение онемения и фальши сохранялось на протяжении нескольких дней. Тем не менее он был несколько разочарован поступком дочери и видел, что мать расстроилась не на шутку. Характер Элеонор всегда была открытым, даже прямолинейным, а в этом ее поступке крылось нечто загадочное, не вызывавшее доверия. И он разделял недовольство Лесли тем, что на медовый месяц парочка отправилась в этот вертеп, Лас-Вегас.

— Мы даже не знаем, где именно они остановились. — Глаза Лесли, и без того покрасневшие от простуды, наполнились слезами. — Не можем позвонить, поздравить их. И о Кэролайн и Джимми там ни слова. Словно девочка забыла, что у нее есть семья!

— Что ж, в данный момент мы все равно не можем ничего сделать, — заключил Стрэнд. — А они, конечно, объяснят все при встрече. Идем наверх. Ты скверно выглядишь, боюсь, это не просто простуда. Я вызову врача.

— Возможно, это просто плохие предчувствия, — отозвалась Лесли. Они направились к лифтам. — Всякий раз, когда происходит что-то плохое, я заболеваю и у меня появляется предчувствие… — Обычно Стрэнд лишь улыбался, когда жена начинала говорить о своих предчувствиях. Но на этот раз он остался серьезным. — Нам не следовало приезжать сюда, — проговорила Лесли. — Все могло сложиться по-другому, если бы мы были дома.

Наверху, в номере, он помог жене раздеться и накинуть халат, и, вся дрожа, Лесли улеглась в постель.

Вызванный назавтра врач сообщил, что у Лесли тяжелая форма бронхиальной инфекции, рекомендовал оставаться в постели несколько дней и принимать выписанные им лекарства. И уже собрался уходить, когда зазвонил телефон. Это была Линда.

— Аллен, — сказала она, — сегодня днем я улетаю в Мужен. Может, вы полетите со мной? Все, конечно, зависит от того, как чувствует себя Лесли. На солнце и в тепле ей сразу станет лучше.

— Мне очень жаль, — ответил Стрэнд, — но врач рекомендовал ей постельный режим.

— О, какая досада! — Впрочем, в голосе миссис Робертс Стрэнд отчетливо уловил облегчение. И сам он тоже испытал облегчение. Можно было подумать, что недавнее происшествие оставило в их душах безобразные шрамы и он боялся любого напоминания о сцене, которую все они старались поскорее забыть. — Поживу там несколько дней, — продолжала Линда. — Возможно, Лесли станет лучше и вы все-таки приедете. — И снова по тону Стрэнд догадался, что она хотела бы побыть одна.

— Спасибо за приглашение, Линда. Но вряд ли получится. Желаю хорошо провести время.

— Буду вам звонить, — пообещала она. — Если увидите Рассела до отъезда в Саудовскую Аравию, передайте, где я, пусть не беспокоится. Я успею вернуться в Париж, и мы все вместе полетим в Штаты.

Стрэнд повесил трубку и вдруг пожалел, что изобрели аэропланы. Поскольку к концу их путешествия начали происходить разные неприятности, он ничуть не удивился бы, если б оно закончилось где-нибудь прямо посреди Атлантики.

Лекарства, которые прописал врач, похоже, помогали, приступы кашля становились все слабее и реже, примерно через сутки температура у Лесли упала. Хейзен не звонил, он даже не попрощался перед отлетом в Саудовскую Аравию. Стрэнд пытался дозвониться Джимми в Нью-Йорк и Кэролайн на Лонг-Айленд, но в обеих квартирах к телефону никто не подходил, и это при том, что, учитывая разницу во времени, он звонил Джимми в семь утра по нью-йоркскому. В загородном доме Хейзена к телефону подошел мистер Кетли и сообщил, что Кэролайн не будет весь день, ее пригласили к кому-то на обед. Если мистер Кетли и знал о замужестве Элеонор, то никак это не прокомментировал.

Большую часть времени Стрэнд проводил в номере рядом с Лесли, много читал, слушал новости и музыку по портативному радиоприемнику, который купил ему Хейзен. По каналу «Франс мюзик» транслировали замечательные концерты — произведения Бетховена, Баха и Шуберта. За долгие века человечеству не удалось изобрести лучшего лекарства, чем такая музыка, и она очень скрашивала их с Лесли времяпрепровождение. Как-то Лесли спросила: не считает ли он, что им следует связаться с мадам Аркур? Стрэнд ответил, что бедняжке надо дать время прийти в себя, залечить раны, а как-нибудь потом, позже, написать ей коротенькое письмецо с выражением дружеских чувств и наилучшими пожеланиями. Но он понимал, что сделать это будет непросто. Он почему-то испытывал чувство вины за то, что оказался за одним столом с мадам Аркур в тот момент, когда на нее напала эта ужасная женщина. Однако он все же написал его и отослал на адрес парижского офиса Хейзена, хотя, вполне возможно, мадам Аркур уже там не было.

На третий день Лесли стало настолько лучше, что она даже смогла выйти и они немного прогулялись, а потом зашли перекусить в ресторане «Максим» — он находился неподалеку от их отеля, прямо за углом. А после отправились в музей, где вдоволь налюбовались солнечной живописью импрессионистов. Потом вдруг Лесли сказала, что неплохо было бы привезти молодоженам подарок из Франции. Они обошли несколько магазинов, но цены везде были просто бешеные. И решили, что но прибытии в Нью-Йорк заглянут в «Блумингдейл»[153] и купят подарок там.

Вернувшись в отель, они обнаружили записку от Хейзена. Оказывается, Рассел звонил, но не застал их в номере и просил позвонить ему в офис.

Стрэнд позвонил из номера. Голос Хейзена звучал отрывисто и сухо. Тон делового человека, подумал Стрэнд.

— Я вернулся несколько раньше, чем предполагал, Аллен, — сообщил Хейзен. — И хотел бы улететь в Нью-Йорк не позднее завтрашнего дня. Сегодня придется задержаться на работе допоздна, но если вы, Лесли и Линда не возражаете, мы могли бы пообедать сегодня вечером в отеле.

— Мы с удовольствием, — ответил Стрэнд. — Но Линда в Мужене.

— Ох уж эта непоседа!.. — раздраженно заметил Хейзен. — Просто не в состоянии усидеть на одном месте. Ладно, позвоню ей сам и скажу — пусть поднимает задницу и мчится сюда, если хочет завтра улететь в Америку бесплатно. — Стрэнд не преминул отметить, как изменился лексикон Хейзена — оставалось лишь надеяться, что не бесповоротно, — со времени той памятной ночи в Туре. — И еще позвоню Конрою — попрошу сообщить вашим детям предположительное время нашего возвращения, чтобы они могли вас встретить.

— Вы очень внимательны, — поблагодарил Стрэнд. — Но передайте Конрою: пусть не пытается застать Элеонор. Несколько дней назад она вышла замуж, в Лас-Вегасе. Сейчас у них медовый месяц, и она не оставила нам никакого адреса.

— Лас-Вегас, Боже ты мой! — пробормотал Хейзен. — Нынешняя молодежь любит откалывать подобные шутки. Ну и как вы это восприняли?

— С трудом.

Хейзен засмеялся:

— Можно понять. Надеюсь, она счастлива?

— Просто в экстазе. Так, во всяком случае, написано в телеграмме. Пока что.

Хейзен снова засмеялся.

— Что ж, в любом случае передайте мои поздравления матери новобрачной. Постараюсь подъехать около девяти вечера. Вас устраивает?

— Будем ждать, — ответил Стрэнд.

— Ну как он? — спросила Лесли, когда Стрэнд повесил трубку.

— Хозяин вернулся, — пробурчал Стрэнд. — И снова взял в руки бразды правления.

Хейзен опоздал минут на пятнадцать. Когда адвокат вошел в обеденный зал, Стрэнды увидели, что вид у него измученный, под глазами темные круги. Костюм плохо отглажен — можно подумать, он прилетел в нем из Малой Азии и времени переодеться у него не было. Он как будто и побриться не успел, и на щеках и подбородке серебрилась неровная щетина, отчего от былой респектабельности не осталось и следа. И вообще Хейзен напоминал семейный портрет какого-нибудь выдающегося предка, над которым поработали ребятишки-вандалы. Интересно, подумал Стрэнд, поднимаясь ему навстречу, сколько же лет подобной сверхнапряженной жизни может выдержать обычный человек? Но Хейзен тепло и радостно улыбнулся им, обнажив ровные крепкие зубы. Пожал руку Стрэнду и наклонился — поцеловать Лесли в щеку. И только после этого тяжело опустился в кресло.

— Что мне необходимо — так это срочно выпить.

— Вы говорили с Линдой?

— Встречаемся в аэропорту завтра днем. Она, конечно, поворчала, но будет там, никуда не денется. Мартини, пожалуйста, — сказал он подошедшему к их столику официанту.

— Ну, как Саудовская Аравия? — спросил Стрэнд.

— Напрасная трата времени, — поморщился Хейзен. — Иметь с ними дело еще тяжелее, чем с французами. И часы вроде бы у всех есть, а вот сколько времени, похоже, никогда не знают. К тому же у каждого там дюжины родственников, каких-то принцев, проживающих в пустыне. И чтобы добиться хоть самого мизерного результата, приходится посещать каждого и при этом раздавать деньги направо и налево. Лучше бы я действительно поехал на юг с Линдой. Ну а как вы? Как восприняли новость о замужестве Элеонор?

— Со сдержанным оптимизмом.

Хейзен рассмеялся:

— Вообще он довольно славный молодой человек.

— Да, мне тоже так показалось, — заметила Лесли. — Но Лас-Вегас!

— Не важно, как начинается брак, — нравоучительно произнес Хейзен. — Важно, чем и как он заканчивается. — Тут он поморщился, словно подумав о своем собственном браке. И начал потягивать мартини из бокала, который поставил перед ним официант. — То что надо… Знаете, в этой Саудовской Аравии за один несчастный выпитый коктейль вас могут кинуть за решетку или запросто отсечь руку. Как вести дела с такими людьми?.. А многие выходцы из так называемых цивилизованных стран — американцы, англичане, французы, японцы, — просто из кожи лезут вон, чтобы угодить им и извлечь выгоду из сотрудничества с этими дикарями. И дело обычно кончается тем, чем кончилось в Иране, — государственным переворотом на религиозной почве. Запомните мои слова. — Он снова с жадностью отпил глоток. — Я уже предупредил всех своих клиентов: пусть инвестируют деньги во что-то более надежное, ну, к примеру, в разработки вечного двигателя. — Адвокат рассмеялся собственной шутке. — Ладно, довольно о моих делах. Вы имеете хоть малейшее представление о том, чем планируют заняться ваши молодожены, где собираются жить, ну и так далее и тому подобное?

— Единственное, что мы узнали из телеграммы, — Элеонор ушла с работы.

Хейзен мрачно кивнул:

— Я так и думал, что это случится. Когда послал этого мальчика в Джорджию.

— В Джорджию? — удивился Стрэнд. — При чем тут Джорджия?..

— Но он, по-моему, и вам говорил, что собирается оставить бизнес отца. И что мечтает издавать газету в каком-нибудь небольшом городке. И что его братья только и ищут предлога, чтоб вывести его из бизнеса…

— Да, припоминаю, — кивнул Стрэнд.

— Так вот, в штате Джорджия есть городок под названием Грэм, маленький, тихий. Но там имеются два довольно крупных предприятия. Одно — электронная компания, а второе — завод по изготовлению упаковочной тары. Оба переехали в Грэм с Севера, после чего город начал стремительно расти и развиваться. А моя фирма защищала там интересы редактора и издателя маленькой ежедневной газеты, которых привлекли к суду за какие-то мелкие нарушения. Короче, я съездил туда сам и выиграл процесс, мотивируя тем, что газета эта по сути своей независима, подчеркнул важность подобных изданий, что мы победим, ну и тому подобное. И еще подружился с редактором — он сам родом из Джорджии, учился в колледже в Афинах… Но вообще-то он тертый калач, крепкий орешек и мне понравился. Так вот, ему кажется, что он стареет и теряет хватку, эта ежедневная рутина начала сказываться на его здоровье. И тут вдруг он сваливается на меня словно снег на голову и спрашивает, не знаю ли я какого-нибудь способного и амбициозного молодого человека, который мог бы взять на себя всю ответственность, тянуть лямку и делить с ним доход. Ну и чтобы у него имелась для начала хотя бы небольшая толика денег. Так получилось, что буквально за пару дней до этого я случайно встретился с Джанелли и Элеонор в баре, сидел и выпивал с ними, и Джанелли рассказал мне о своей мечте. Элеонор тогда говорила, что ни за что не расстанется с Нью-Йорком, но, как известно, любовь побеждает все, так утверждали древние римляне. И насколько я понимаю, именно поэтому она оставила свою работу. Полагаю, что на моих друзей из Грэма ваш зять должен произвести самое благоприятное впечатление.

— Джорджия! — воскликнула Лесли примерно тем же тоном, каким совсем недавно, получив телеграмму, произнесла «Лас-Вегас!».

— Очень славный, чистенький, маленький городок, — заметил Хейзен. — Вам бы он понравился. — Он улыбнулся. — По крайней мере с неделю там вполне можно протянуть.

— Сомневаюсь, чтобы Элеонор хватило так надолго. — Лицо Лесли помрачнело. — Просто не представляю ее блуждающей по сосновым рощам… И это после Нью-Йорка.

— Нам, северянам, пора привыкать к мысли, что цивилизация не кончается за пределами города Вашингтон, округ Колумбия, — возразил Хейзен. — И не стоит смотреть на случившееся так мрачно, Лесли. Это еще не конец света. Даже если там не сложится, оба они молоды и сильны и вполне могут попробовать себя в чем-то другом. По крайней мере они не будут терзаться потом мыслью: «У нас был шанс, а мы оказались трусами и его упустили». Кстати, о шансах… Примерно месяц назад или около того мадам Аркур предложили работу: преподавать международное право в университете Джорджа Вашингтона. И вот сейчас она решила принять это предложение. — Хейзен произнес это вскользь, как бы между прочим, словно речь шла о малознакомом человеке.

— Уверена, она будет пользоваться бешеным успехом на правительственных приемах, — заметила Лесли.

Хейзен подозрительно покосился на нее, не без основания полагая, что тут кроется некий ехидный намек. Но Лесли лишь мило улыбнулась ему.

Официант, стоявший возле стола в ожидании, когда беседа наконец прервется и можно будет предложить гостям меню, воспользовался паузой. Хейзен раскрыл свое, секунду смотрел, затем бросил на стол и поднялся.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я слишком устал, чтобы есть. А если выпью еще бокал, меня придется выносить отсюда. Так что пойду прилягу. День выдался такой долгий и трудный. Думаю, завтра вам надо быть готовыми примерно к половине одиннадцатого. Надвигается какой-то неблагоприятный погодный фронт, так мне сказали, и вполне возможно, что в середине дня аэропорт будет закрыт. Рад, что вы выглядите так замечательно, Лесли. Спокойной ночи и приятных вам снов. — И с этими словами Хейзен направился к двери. Плечи чуть сгорблены, голова опущена. Он казался много старше своих лет.

Стрэнды заказали обед и съели его в полном молчании.

С Линдой они встретились в аэропорту. Выглядела она хорошо, загорела и посвежела, но казалась взволнованной.

— Терпеть не могу спешки и перемен в расписании, — пожаловалась она. — Уверена, что упаковала совсем не те вещи, что нужно. И знаете, мне не понравился Рассел. Обычно он надежен, как швейцарские железные дороги. — Торопливо поцеловав ее и бросив: «Рад видеть, что ты успела», — Хейзен тут же исчез — пошел звонить в свой офис.

День выдался серенький, то и дело принимался моросить мелкий дождь, и на летное поле обрушивались резкие порывы ветра. Они шли к самолету, и Стрэнд с сомнением поглядывал на затянутое тучами небо. Погода соответствовала его настроению. Надвигается какой-то неблагоприятный погодный фронт, вчера предупредил Хейзен. Вполне возможно, что перелет окажется сложным. Солнышко отказалось отметить последний день их каникул. Они забрались в маленький, сверкающий чистотой самолет, и Стрэнд вдруг напрягся: а что, если Лесли сейчас объявит, что у нее появилось дурное предчувствие? Но Лесли весело болтала с Линдой, и не было ни малейшего признака того, что тысячи миль хмурого неба, которые им предстоит преодолеть, пугают ее.

В полете была всего лишь небольшая болтанка. Лесли с Линдой дремали, Стрэнд читал, а Хейзен пил. Когда они приземлились в Шенноне на дозаправку, Хейзен не стал предлагать им купить подарки без пошлины, Лесли все же приобрела розовую шерстяную шаль для Кэролайн, хотя Стрэнд сомневался, что она пригодится дочери в жаркой Аризоне.

В Нью-Йорк прилетели по расписанию, и Хейзен быстро провел их через таможню. Инспектор, работавший там, взмахом руки пропустил их компанию, не попросив даже открыть сумки. Встречали их Конрой, Джимми и Кэролайн. Увидев дочь, Лесли тихо ахнула. На носу девочки красовалась повязка, лицо отекло, глаза заплыли, а под ними виднелись черно-синие синяки.

— Господи, Кэролайн!.. — воскликнула Лесли, обнимая дочь. — Что с тобой случилось?

— Да ничего особенного, мама, — отмахнулась Кэролайн. — Это только с виду страшно, а на самом деле всего лишь несколько царапин. Вечером на днях Джордж вез меня домой, и какой-то идиот врезался в нас сзади, когда мы остановились на красный свет. Ну, я ударилась о панель управления.

— Так и знала, что тебя нельзя отпускать с этим парнем, — проворочала Лесли. — Водит машину, как полный придурок.

— Но он совсем не виноват, мамочка, — возразила Кэролайн. — Мы же стояли.

— Все равно, — сказала Лесли.

— Не принимай близко к сердцу, мам, — вмешался Джимми. — Подумаешь, делов-то, какой-то синяк под глазом!

— Это далеко не пустяк, молодой человек! — наставительно проговорила Лесли. — Она могла изуродоваться на всю жизнь!

— Но ведь не изуродовалась же, — сказал Джимми. — Ну, как поездка?

— Замечательно, — поспешил ответить Стрэнд. Ему хотелось избежать семейной ссоры в присутствии других людей.

— Вы были у врача? — спросил Хейзен дочь.

— Не нужен мне никакой врач, — ответила Кэролайн и надулась, точно ее несправедливо выбранили за что-то.

— Конрой, — сказал Хейзен, — на остров мы сейчас не поедем. Отправимся в Нью-Йорк, покажем эту юную леди хорошему врачу. Фамилия его Леард, он спец как раз по такого рода травмам.

— Почему бы еще не вызвать «скорую», с сиреной и реанимационным оборудованием? — саркастически заметила Кэролайн. — И не отвезти изуродованную до полной неузнаваемости молодую и прекрасную жертву катастрофы в больницу, где ее уже поджидает целая команда экспертов по вправлению костей и операциям на открытом сердце?

— Не умничай, Кэролайн, — сказала Лесли. — Мистер Хейзен абсолютно прав.

— Вы все просто с ума посходили, — тоном капризной маленькой девочки протянула Кэролайн. — Столько шума из ничего. И потом, это случилось больше суток назад и я, как видите, все еще жива.

— Довольно, — строго сказала Лесли. — Помалкивай и делай то, что тебе говорят.

Кэролайн скроила жалобную гримаску.

— Но я просто ненавижу врачей, — канючила она. Тут Лесли крепко взяла ее под руку, Хейзен подхватил под другую, и вдвоем они потащили девочку к выходу. Стрэнд, Джимми и Линда замыкали шествие.

— Знаешь какие-нибудь подробности? — спросил Стрэнд Джимми.

— Никаких. И вообще я узнал об этом всего минут пятнадцать назад, когда мы встретились здесь. Я приехал из Нью-Йорка, а Конрой привез ее с острова. Мать вечно раздувает истории из-за всяких пустяков. А Хейзен просто хочет лишний раз показать, насколько он значимая и незаменимая персона, и, как всегда, контролировать ситуацию.

— Что ж, — заметила Линда, — слава Богу, что зубы не потеряла. У нее такие красивенькие зубки.

— Попрошу Конроя подбросить меня до офиса, — сказал Джимми. — Я обещал вернуться через пару часов.

— Ты не считаешь, что должен остаться с сестрой в такой момент? — поинтересовался Стрэнд.

— Да брось ты, папашка, — отмахнулся Джимми. — Из-за какого-то синяка под глазом?..

— Ну а как дела на работе? — осведомился Стрэнд, решив сменить тему, поскольку ссориться с сыном ему вовсе не хотелось. Ему ни разу не удавалось выиграть ни одного спора с ним, с тех пор как Джимми исполнилось двенадцать.

— Да пока только осматриваюсь, — ответил Джимми. — Спроси лучше Соломона, ему виднее. Но что бы он там себе ни думал, лично мне нравится моя работа.

Стрэнд хотел было сделать сыну замечание. Ему не нравилось, что тот опускает слово «мистер» перед фамилиями Соломон и Хейзен. Но тут он вспомнил о телеграмме Элеонор. Он совершенно забыл о ней в суете и спорах о ранении Кэролайн.

— Ты Элеонор видел? — спросил он.

— Нет. — Джимми помотал головой. — На прошлой неделе говорили по телефону.

— И что она сказала?

— Да ничего особенного. — Мальчик передернул плечами. — Все как обычно. Ей почему-то показалось, что я плохо выспался, какой-то не такой, видишь ли, у меня был голос. Знаешь, иногда мне кажется, она воображает себя моей матерью, а не сестрой.

— А о свадьбе своей она ничего не говорила?

— С чего бы? — искренне удивился Джимми.

— Да с того, что четыре дня назад она вышла замуж. В Лас-Вегасе.

Джимми резко остановился.

— Господи Боже! Да она, должно быть, напилась! А она сообщила, как, что и почему?

— О таких вещах люди обычно не сообщают в телеграммах, — сказал Стрэнд. — Похоже, неделя у членов нашей семьи выдалась напряженная.

— Дела… — протянул Джимми и удрученно покачал головой.

Они вышли на улицу. Конрой укладывал сумки и чемоданы в машину.

— И где же они сейчас? Надо бы позвонить, сказать, что любящий братец желает ей счастья.

— В том-то и дело, что звонить некуда. Она не оставила ни телефона, ни адреса.

Джимми снова затряс головой.

— А она, оказывается, не проста, наша девочка. Ох, не проста… — Он нежно дотронулся до руки отца. — Я бы на твоем месте не очень переживал, папашка. С ней все будет в порядке. И он тоже вполне ничего, этот парень, Джузеппе. Должно быть, им видней. Скоро будешь нянчить на коленках целый выводок эдаких ангелочков-бамбини.

— Жду не дождусь, — буркнул Стрэнд, забираясь в большой «мерседес», где уже сидели все остальные.

Кэролайн сжалась в комок, упрямо и злобно поджав губки, и виду нее при этом был карикатурный — повязка на носу и заплывшие глазки. Стрэнд перегнулся через спинку сиденья и поцеловал ее.

— Милая моя малышка, — нежно произнес он.

— Да оставьте вы меня в покое! — нервно отшатнулась от него дочь.

И не слишком веселая компания тронулась в огромном автомобиле в сторону города.

Когда машина пересекла мост и оказалась в Манхэттене, Стрэнд вдруг осознал, что со времени, когда Хейзен впервые ввалился к ним в квартиру, избитый и весь в крови, ему приходилось обращаться к врачам чаще, чем когда-либо в жизни.

Глава 3

Естественно, подумал Стрэнд, слушая, что в торопливой и несколько небрежной манере, свойственной лучшим специалистам в своей области, говорит ему врач, вполне естественно, что дело обстоит куда хуже, чем кажется. Ибо в жизни его, похоже, настал период, когда решительно все обстояло хуже, чем казалось на первый взгляд.

— Кость расщеплена на мелкие фрагменты, левая носовая перегородка блокирована, — объяснил врач Стрэнду и Лесли в своем большом элегантном кабинете на Парк-авеню, куда он пригласил их, взглянув на рентгеновские снимки и осмотрев Кэролайн, которая осталась в соседней комнате с ассистентом. В данный момент ей накладывали свежую повязку и брали анализ крови. — Боюсь, что это означает одно: необходима операция, — заключил доктор. Его это, похоже, ничуть не пугало. Сформулировано безупречно, отметил Стрэнд, со всеми положенными вежливыми и безликими оборотами. — Правда, придется подождать несколько дней, пока не спадет опухоль. Я зарезервирую операционную. В том случае, разумеется, если вы согласны.

— Конечно, — сказала Лесли.

Стрэнд молча кивнул.

— Накануне ей придется остаться в больнице на ночь, — добавил врач. — Вам совершенно не о чем беспокоиться, миссис Стрэнд.

— Мистер Хейзен уверил нас, что она попала в самые надежные в этом смысле руки, — сказала Лесли.

— Добрый старина Рассел… — Доктор Леард улыбнулся. — Тем временем я бы рекомендовал уложить нашу юную леди в кровать и проследить за тем, чтобы она соблюдала постельный режим. Вы сами собираетесь остаться в Нью-Йорке или отправитесь на остров к Расселу?

— Мы будем в Нью-Йорке, — поспешно ответила Лесли.

— Очень хорошо. Чем меньше она будет двигаться, тем лучше. — Доктор поднялся, дав понять, что разговор окончен. У него не было времени на пустую болтовню. — Позвоню вам, как только договорюсь с больницей Леннокс-Хилл — это здесь рядом, прямо за углом, на Семьдесят седьмой, — и скажу, когда вы должны привезти нашу юную леди. — Он проводил супругов в приемную, где ждали Линда и Хейзен. Миссис Робертс нервно листала журнал, адвокат с окаменевшим лицом смотрел в окно.

— Рассел, — сказал врач, — я могу перемолвиться с вами словечком у меня в кабинете?

Хейзен последовал за ним. Линда отложила журнал и вопросительно уставилась на Стрэндов.

— Кое-какие осложнения, — сказал Стрэнд. — Нужна операция.

— О Господи! — воскликнула Линда. — Бедная девочка!..

— Беспокоиться не о чем, так, во всяком случае, уверяет врач, — сказала Лесли. — А он, похоже, знает свое дело.

— Он сообщил это Кэролайн?

— Еще нет.

— Надеюсь, она не слишком огорчится?

— Думаю, нет. Когда узнает, что сможет нормально дышать только после операции. Она разумная девочка и все поймет правильно, — спокойно заметила Лесли.

Они все еще ждали Кэролайн, когда в приемной появился Хейзен. По выражению его лица невозможно было понять, что являлось темой приватной беседы с врачом.

— Доктор Леард сказал вам нечто такое, чего не мог обсудить с нами? — прямо спросил Стрэнд.

— Ничего сколько-нибудь существенного, — ответил Хейзен. — И потом он слишком занятой человек, чтобы лгать. Нет… Просто он считает, что в случаях, подобных этому, когда речь идет о молоденькой девушке и операция все равно неизбежна, есть шанс сделать параллельно и еще одну, небольшую косметическую, операцию. Если, конечно, пациент не против.

— Что это значит? — подозрительно спросил Стрэнд.

— Ну, усовершенствовать ее носик, сделать его более приятным взгляду с чисто эстетической точки зрения, именно так он выразился. Он делает много косметических операций, и, насколько мне известно, клиенты всегда были им довольны.

— Но почему он не предложил это нам? — спросил Стрэнд.

— Порой, сказал он, родители воспринимают такие вещи слишком болезненно. Это затрагивает их тщеславие. И он счел, что в отличие от вас я не буду возмущаться.

Стрэнд покосился на жену. Та смотрела на Линду, которая энергично кивала головой.

— Разумеется, — добавил Хейзен, — надо прежде всего выяснить, хочет ли этого Кэролайн.

— Я знаю, чего хочет Кэролайн, — вмешалась Линда. — Девочка будет просто в восторге.

— Откуда вы знаете? — совершенно потрясенный, спросил Стрэнд.

— Мы обсуждали это, еще задолго до нашей поездки во Францию, — с вызовом ответила Лесли. — Ну, еще когда Линда впервые заговорила об этом.

— Почему же вы ничего не сказали мне? — удивился Стрэнд.

— Ждали подходящего момента, — ответила Лесли.

— И теперь, значит, считаете, что подходящий момент настал? — Он едва сдержался, чтобы не повысить голос.

— Это сама судьба, — спокойно заметила Лесли. — Возможно, нам следует поблагодарить Джорджа, за то, что он так неосторожно водит машину.

— Чушь, — буркнул Стрэнд, без особой, впрочем, уверенности в голосе.

— Аллен, — вмешалась Линда, — что за средневековые предрассудки!

— Одно я знаю наверняка. — Стрэнд почувствовал, что побежден. — Прежде всего я должен поговорить с девочкой сам.

— О, Аллен! — нетерпеливо воскликнула Лесли. — Ты из всего готов раздувать трагедию. Таких операций делается миллион в год.

— Но в моей семье ничего подобного не было ни разу. — И он обернулся к двери одного из кабинетов, откуда в сопровождении ассистента появилась Кэролайн. На носу и над заплывшим глазом были лихо налеплены новенькие нарядные пластыри.

— Как чувствуешь себя, детка? — спросил Стрэнд.

— На последнем издыхании, — криво усмехнулась Кэролайн.

— Не юродствуй. Мы забираем тебя домой. Пошли. — Стрэнд распахнул дверь. Кэролайн, держа мать под руку, вышла, за ними последовала Линда. Хейзен замешкался. — Вы идете? — спросил Стрэнд.

— Да, да, конечно. — Похоже, Хейзен был чем-то смущен.

— Врач сказал вам что-то еще, верно? — спросил его Стрэнд, чувствуя, что окружен заговорщиками.

— О, ничего особенного, — ответил Хейзен. — Расскажу как-нибудь в другой раз.

«Что за день выдался, черт бы его побрал! — думал Стрэнд, пока они с Хейзеном шли к машине, где уже ждали все остальные. — Миллионы людей во всем мире умирают с голоду, убивают друг друга, а мы озабочены лишь одним: стоит ли сделать нос какой-то девчонки на четверть дюйма короче».

В течение нескольких следующих дней в доме Стрэндов творилась невообразимая суета. Лесли начала собирать вещи для переезда в Данбери, и все комнаты были завалены чемоданами, свертками и коробками, а также хрустящей оберточной бумагой для посуды и картин. Почти все время между Лесли и Кэролайн, которая напрочь отказалась выходить на улицу с повязкой на лице, шли долгие споры на тему того, что следует взять с собой, а что выбросить. Они прожили в этой квартире двадцать четыре года, и Стрэнд с удивлением и даже оттенком ужаса отметил, какое несметное количество хлама скопилось в доме за это время. Лесли не разрешала мужу помогать в сборах, мотивируя это тем, что ему нельзя переутомляться, и он часами искал и не мог найти нужную вещь. На Нью-Йорк навалилась удушающая жара, от Элеонор ни слова, помощи от Джимми — никакой. Сын забегал ненадолго время от времени и тут же садился за телефон. И часто, даже толком не поспав, бросался утром бриться и одеваться, а потом убегал на работу. Стрэнда раздражало подобное поведение, но, помня советы врача не расстраиваться и не возбуждаться, он не говорил Джимми ни слова. Заняться ему было нечем, и он часами бродил по улицам Нью-Йорка, посиживал в кафетериях за чашкой кофе и газетами и чувствовал себя одиноким, потерянным и никому не нужным. Позвонил доктору Леарду, узнать, во что обойдется операция Кэролайн. Но самого доктора не застал, секретарша же, которая говорила с ним так, точно ее оторвали от важной операции, сообщила, что этот вопрос «уже закрыт». Стрэнд позвонил Хейзену в офис, чтобы выразить протест, но ему ответили, что адвоката нет на месте. Он был вне пределов досягаемости, где-то за городом.

Стрэнд пересмотрел множество кинофильмов, сидя в прохладной тьме зрительного зала, что позволяло хоть ненадолго передохнуть от уличной духоты, но ни один ему не понравился. В пребывании в Нью-Йорке в августе был один-единственный плюс — перспектива убраться отсюда казалась необыкновенно притягательной. Будь он лет на двадцать моложе, то поехал бы на окраину, остановил бы первую попавшуюся машину и уехал бы куда глаза глядят — так иногда думал Стрэнд…

Как-то днем, гуляя по городу, он вдруг понял, что забрел на улицу, где жила Джудит Квинлен. Он едва поборол искушение войти в ее дом и нажать кнопку звонка. Среди фильмов, которые он смотрел, было немало из разряда «крутого порно». Снятые по последнему слову техники, они лишь усугубляли ощущение дискомфорта и растерянности, который он испытывал последние дни, добавляя к ним совершенно дикие эротические видения. Едва коснувшись кнопки, Стрэнд тут же отдернул руку, представив заголовки в газетах: «ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ПОСТЕЛИ СВОЕЙ ЛЮБОВНИЦЫ». Нет, не ту он жизнь прожил, чтобы закончить ее вот так. И он опустил руку, направился в парк и долго сидел на скамейке, наблюдая за голубями, на которых, похоже, жара не влияла вовсе.

За день до операции Кэролайн Джимми съехал с квартиры. Нацарапал на клочке бумаги свой новый адрес: пансион «Лэнгмен» на Восточной Пятьдесят третьей. Там ему будет удобнее, объяснил Джимми, это место находится неподалеку от офиса Соломона. Он не стал вдаваться в подробности, даже не сказал, кому именно принадлежит пансион — мисс Лэнгмен, миссис Лэнгмен или мистеру Лэнгмену, а Стрэнд с Лесли так растерялись, что не спросили. И еще Джимми заявил, что пора избавляться от старой квартиры. Жить здесь — это все равно что тащить на своей спине 1890 год, как он выразился. Стрэнду вспомнились все радости и печали, которые довелось пережить в этих просторных обветшавших комнатах, — крики детей, звуки пианино, тихие дни за чтением книг, аппетитные запахи с кухни, — и велел сыну заткнуться.

Они с Лесли отвезли младшую дочь в больницу на такси. В тот день шел дождь. Кэролайн была весела и беспечна, как будто собралась на танцы. «Интересно, — подумал Стрэнд, — узнаю ли я свою дочь после операции?..» И тут вдруг вспомнил, что так и не проконсультировался с лучшим специалистом в своей области относительно формы ее нового носа. Каким он будет? Римским, курносым, лопаточкой, как у Гарбо, как у Элизабет Тейлор, у герцогини Альба, у мадам Аркур?..

И вообще, как девочка будет выглядеть с этим своим новым носом? Ведь лицо, что бы там ни говорили, отражает характер человека. Отец любил Кэролайн такой, какая она есть, считал ее красавицей и знал, что и она тоже его любит.

Разве не отказалась она от единственной страсти в своей жизни, тенниса, в детском порыве спасти ему жизнь, принеся жертву неким неведомым богам? Сможет ли она в новом своем обличье сделать нечто подобное?..

Лесли, так и излучавшая спокойствие, сидела по другую сторону от дочери, время от времени ободряюще похлопывая Кэролайн по руке. Неужели он прожил целых двадцать пять лет с женщиной, у которой напрочь отсутствует воображение? Ему страшно хотелось, чтобы Элеонор была здесь. Она обязательно болтала бы о разных пустяках, острила и тем самым успокоила бы его. Он расценивал ее отсутствие как предательство. Оказывается, любовь способна разрушить всякое чувство ответственности. Ничего, когда она наконец появится, он скажет ей пару ласковых. Стрэнд проклинал день, когда полез купаться в этот чертов океан. Теперь, с оттенком жалости к себе подумал Стрэнд, он отброшен на обочину жизни.

Они оставили Кэролайн в больнице, где ей предстояло провести ночь перед операцией, которая была назначена на завтрашнее утро. Кэролайн не скрывала желания поскорее выпроводить родителей из палаты.

— Ну что у тебя такое вытянутое лицо, а, па? — воскликнула она. — Почему бы вам с мамой не убраться отсюда, не пойти куда-нибудь вкусно пообедать, а потом на концерт? Я начинаю чувствовать себя виноватой, видя, как ты стоишь тут, словно вокруг воют сирены, а ты собираешься бросить меня под авиабомбежкой.

Квартира — с книгами, беспорядочно разбросанными по полу, свернутыми в рулоны коврами и светлыми пятнами на обоях в тех местах, где висели картины Лесли, — больше не выглядела родным гнездом. Они с женой обсуждали, стоит ли им обедать дома или лучше пойти куда-нибудь; голоса эхом разносились по опустевшим комнатам. И Стрэнд впервые почувствовал, как ему не хватает звуков гитары Джимми. Трудно, конечно, простить его поведение перед уходом из дома. Молодым людям, особенно увлеченным своей работой, с горечью подумал он, трудно понять, какой прилив любви может вызвать старенькое пианино, потрескавшаяся вазочка, исцарапанный письменный стол, лампа, при свете которой он в течение четверти века читал книги…

Семья развалилась. Теперь все общение между ними сведется к телефонным звонкам, коротким письмам из Аризоны, Джорджии и с Восточной Пятьдесят третьей. Птенцы выросли и покинули родное гнездо. Таков закон жизни — или по крайней мере нынешних времен. Но, как и все в этом стремительном веке, жизнь пробегала мимо в бешеном темпе. Слишком уж быстро это случилось. За несколько недель. Однажды вечером в их в дом ворвался человек с окровавленной головой, и размеренное существование сошло с привычной орбиты. Он понимал, что несправедливо винить во всем Хейзена, но думать иначе просто не мог.

Погруженный в печальные размышления, Стрэнд включил радио. Передавали вечерние новости. Известия, как обычно, были плохие, репортаж из хаоса. Он вспомнил реплику из пьесы Сарояна: «Не за что уцепиться, нет в этой жизни ничего основательного. Отныне и навсегда все время вниз, в пропасть». Выключил радио и включил телевизор. Из приемника раздалось чье-то сдавленное хихиканье, и, не успело на мерцающем экране появиться изображение, он тут же выключил телевизор.

Он бродил по квартире, точно собственная тень. Внезапно захотелось посмотреть альбом, где были собраны семейные снимки: они с Лесли в день свадьбы, Кэролайн в детской колясочке, Элеонор в университетской шапочке и мантии держит в руке диплом выпускницы, Джимми катается на велосипеде. Но альбом уже упаковали.

Ему вдруг стало невыносимо в этой квартире. Он вошел в кухню, где Лесли открывала консервные банки.

— Пойдем куда-нибудь пообедаем, — сказал он. — Хочется побыть среди людей.

Жена как-то странно взглянула на него, потом медленно опустила руку с консервным ножом.

— Конечно, почему бы нет, — мягко сказала она. — Только подожди немного, ладно? У меня волосы не высохли.

— Да я не голоден, — ответил Стрэнд. — Могу и подождать. — Он знал: нервничая, Лесли почему-то всегда бросалась мыть голову. Ее спокойствие, понял он, было лишь маской, которую жена надела, чтобы не тревожить его. Но рев фена, раздавшийся через минуту, был просто невыносим. Он напоминал зловещий шум моторов, звук, часто преследовавший его в ночных кошмарах.

— Буду ждать тебя в «О'Коннорс». — Это был бар на углу улицы. Стрэнд заглядывал туда не часто — раза два-три в год, когда дома его ждали какие-нибудь неприятные новости и хотелось оттянуть момент возвращения.

Лесли подошла и поцеловала его в щеку.

— Не грусти, ну пожалуйста, дорогой, — попросила она.

Но он ответил лишь:

— Просто хочется выпить. А в доме ни капли спиртного. Наверняка Джимми устраивал тут в наше отсутствие шумные вечеринки.

— Ну, вряд ли уж они были такими шумными, эти вечеринки, — возразила Лесли. — У нас перед отъездом в Европу всего и оставалось, что полбутылки виски.

— И все равно, — упрямо ответил Стрэнд, в глубине души понимая, что не прав. Уходя, он услышал, что в ванной включили воду. Когда час спустя Лесли вошла в бар, он сидел в полном одиночестве и виски в его стакане было почти нетронуто.

Они пообедали в небольшом ресторанчике неподалеку, где им всегда нравилось, и оказались там единственной парой. Владелец, — они были знакомы — поздоровался и сказал:

— На будущий год в августе закрою заведение. Август в Нью-Йорке — хуже чумы.

После блюд, которыми супруги угощались во Франции, еда показалась безвкусной, к тому же Лесли обнаружила в салате чей-то длинный волос.

— Последний раз я в этом ресторане, — сердито заметила она.

«Слово „последний“, — подумал Стрэнд, — становится наиболее употребительным в нашем словаре».

Едва открыв дверь в квартиру, они услышали звонок телефона. «Когда начнется следующая война, — подумал Стрэнд, спеша к аппарату, — мне наверняка возвестит о ней это дребезжание. Опять какие-нибудь неприятности, проверка оплаты счетов или что-то в этом роде». Но это оказалась Элеонор.

— Я уже начала волноваться, — сказала она. — Звоню весь вечер, и никто не подходит. Позвонила Расселу на остров, думала, может, вы там, и он рассказал мне о Кэролайн. Где вы были? Сестренка в порядке?

— Все нормально, — ответил Стрэнд, сдерживая раздражение в голосе. — А вот где ты пропадала все это время?

— У себя дома. Если точнее, появилась здесь сегодня вечером. Хотела заехать к вам.

— Это зачем? — спросил Стрэнд. А про себя подумал: подлость, конечно, — говорить так с родной дочерью.

— Ну не сердись, пожалуйста, папочка! Я всего-то и сделала, что вышла замуж. Так я могу приехать?

— Сейчас спрошу мать. — Стрэнд обернулся к Лесли, — Это Элеонор. Хочешь, чтобы она заехала?

— Ну конечно. И спроси, успела ли она пообедать. Если нет, приготовлю что-нибудь на скорую руку.

— Мы тебя ждем, — бросил Стрэнд в трубку. — Но твоя мать интересуется, обедала ли ты сегодня. Если нет, то соорудит что-нибудь перекусить.

Элеонор рассмеялась.

— Милая мамочка! Сперва накормить зверя, потом задавать ему вопросы. Скажи — пусть не беспокоится. Со дня свадьбы я уже прибавила целых три фунта.

Стрэнд повесил трубку.

— Она ела, — сообщил он жене.

— Обещай, что не будешь орать на нее, — попросила Лесли.

— Пусть муженек на нее орет, — огрызнулся Стрэнд. — У меня на это просто нет сил. — Он взял журнал и пошел в кухню — единственное помещение в доме, где можно было читать. Уселся за стол и уставился на карикатуры, которые вовсе не казались смешными в пронзительном свете неоновой лампы, которую установила здесь Лесли, когда обнаружила, что не может читать и шить без очков.

— Ну, — сказала Лесли, — давай теперь ты. С самого начала.

Они сидели в гостиной, где царил полумрак, поскольку в каждой комнате осталось лишь по одной лампе, остальные были упакованы. Едва войдя, Элеонор принялась расспрашивать их о психологическом состоянии сестры.

— Моральный дух столь высок, что это почти пугает, — сообщил Стрэнд.

Сидевшая на краешке стула, Элеонор выглядела помолодевшей и казалась Стрэнду еще красивее, чем прежде. И еще в ней появилась некая раскованность. Никакого намека на раскаяние не наблюдалось.

— Началом, — ответила матери молодая женщина, — было прошлое лето, не это, а именно прошлое, когда я положила на него глаз. А встретились мы на вечеринке в Бриджгемптоне. И в тот же вечер я решила: вот мужчина, который мне нужен.

Лесли покосилась на Стрэнда. Сам он знал, что на лице у него отражается все, что он думал о дочери в данный момент. Причем не важно, замужем она или нет.

— Через неделю он сделал мне предложение, — с еле уловимым оттенком торжества продолжила Элеонор. — Но он предупредил меня, что рано или поздно непременно уедет из Нью-Йорка и будет издавать газету в каком-нибудь маленьком городке, возможно, за тысячи миль отсюда. И еще сказал, что не верит в браки, где муж живет в одном городе, а жена — в другом. Ну а я ответила: «Нет уж, спасибо, друг мой». Ну и мы… э-э… просто продолжали встречаться. Он представил меня своей семье. Надо сказать, исключительно милые люди. Приняли меня хорошо, все, кроме матери. Я ей, похоже, не понравилась с первого взгляда. Что и понятно. Она родилась в Италии, католичка, не пропускает ни одной воскресной мессы. И если еще была готова снисходительно смотреть на то, что ее дорогой сыночек время от времени ускользает из дома провести уик-энд с протестанткой-искусительницей, то одна лишь мысль о возможном браке повергала ее в ужас. Она готова была часами простаивать на коленях со свечой в руках перед статуей Девы Марии, лишь бы этого не случилось. Можете себе представить? Это в наши-то дни!..

Да, подумал Стрэнд. Представить легко. В наши дни проливаются моря крови — и лишь по той причине, что одни люди верят в одного Бога, а другие — в другого. И кровь еще не рожденных младенцев льется по той же самой причине. В этом смысле мать Джузеппе Джанелли являлась более современной женщиной, чем его собственная дочь.

— «Ничего, рано или поздно старушка смирится», — говорил мне Джузеппе, — продолжила свое повествование Элеонор. — Когда ее не было на горизонте, все шло прекрасно, и наша веселая жизнь так бы и шла своим чередом, но тут… — она сделала паузу, и голос ее зазвучал мрачно, — …тут он вдруг поехал в Джорджию, и какой-то человек сказал ему там, что он должен немедленно браться за дело. То есть издавать газету. Он позвонил мне из Джорджии и все рассказал. Кажется, и в этом случае не обошлось без Рассела. Он вам что-нибудь говорил?

— Да, — ответил Стрэнд.

— Джанелли заявил, что теперь у него есть работа, — лицо Элеонор стало серьезным, даже несколько скорбным, — и что, если я хочу видеть его снова, надо пожениться, причем немедленно. — Она вздохнула. — Джузеппе звонил мне из Джорджии ровно в семь часов вечера. Я сказала, что должна подумать. Он дал мне время — до утра. Мамочка! — воскликнула вдруг Элеонор. — Я просто не могу без него жить!.. Что бы ты сделала, если бы папа предъявил тебе такой ультиматум и ты бы при этом точно знала, что он не шутит?

Лесли перегнулась через стол и взяла Стрэнда за руку.

— Я бы поступила в точности так же, дорогая, — ответила она.

— Ну и доказала бы тем самым, что ты просто дура! — рявкнул Стрэнд.

— Ничего подобного, — с мягким укором произнесла Лесли.

— Утром я позвонила Джузеппе и сказала ему «да», — еле слышно прошептала Элеонор.

— Но почему именно Лас-Вегас? — сердито спросил Стрэнд. — И вообще, зачем понадобилось пороть такую горячку?

— А что бы ты предпочел? — Элеонор поднялась и начала расхаживать по комнате. — Пышную свадьбу со священником и родственниками, поющими «О соле мио»? И с его мамочкой, насылающей черные проклятия на всю нашу семью? Если уж быть до конца честной, то и я, и Джузеппе не хотели дать друг другу времени передумать. Да и потом какая разница? В Лас-Вегасе по крайней мере эту церемонию не затягивают. Настоящий инкубатор свадеб. И мы страшно веселились. Джузеппе выиграл тысячу двести долларов в казино. Как раз хватило на кольца и оплатить номер в гостинице. Мамочка, папочка, пожалуйста, прошу вас, не сердитесь на меня! Я так счастлива!.. И собираюсь быть счастливой и впредь. Ну разве было бы лучше, если бы я осталась в Нью-Йорке и вечерами в одиночестве бродила из одного бара в другой? А потом мое имя появилось бы на дверях под табличками «Помощник вице-президента помощника вице-президента отдела жалоб на повышение цен и снижение занятости» в ста двадцати крупнейших компьютерных компаниях Америки?

— Прекрати кривляться, — сказала Лесли. Она встала, обняла Элеонор и поцеловала в лоб. — Раз ты счастлива, то и мы тоже счастливы.

Через плечо матери Элеонор вопросительно взглянула на Стрэнда:

— Ты тоже так думаешь, пап?

— Полагаю, что да, — устало ответил Стрэнд. — Ну а где сейчас твой муж?

— В Грэме, штат Джорджия. Один из самых быстро развивающихся, но пока что еще очень милый и тихий старомодный городок во всем Солнечном поясе[154] Соединенных Штатов. Собрания Ротари-клуба[155] проходят по вторникам.

Стрэнд никак не мог понять, смеется дочь или плачет.

— Ну а твой муж? Он собирается здесь появиться или нет?

— Только под покровом ночи. Вообще-то он храбрый парень. Но недостаточно смел, чтоб предстать перед мамочкой, по крайней мере в течение года или двух. Так вы благословляете мой брак или нет? — Элеонор отошла от Лесли и вызывающе смотрела на родителей.

— Я тебе не папа римский. И благословения не по моей части, — проворчал Стрэнд, а потом поднялся и обнял ее. — А вот поцеловать тебя могу.

Элеонор стиснула отца в объятиях.

— Не кажется ли тебе, что теперь самое время поднять тост за молодых?

— В доме ни капли! — сердито воскликнул Стрэнд. — Твой братец Джимми все выпил.

Элеонор расхохоталась, а Лесли лишь вздохнула:

— Ах, Аллен, Аллен…

— Ну и ладно. — Элеонор и уселась за стол. — Время еще детское. Расскажите мне о своей поездке.

— Все было просто замечательно, — сказал Стрэнд. — Но я думаю, вам, дамам, есть о чем поговорить наедине. А я, пожалуй, пойду лягу. День выдался такой длинный.

Назавтра, прямо с раннего утра, Элеонор, Джимми и Линда Робертс уже сидели в приемной больницы, когда туда приехали Лесли со Стрэндом. На Джимми были голубые джинсы и черная водолазка, с шеи свисало на цепи какое-то массивное золотое украшение. Его рабочая одежда, подумал Стрэнд. Однако в кои-то веки Джимми выглядел собранным и серьезным. Кэролайн только что увезли на каталке в операционную, доложила Элеонор. Ей уже дали успокоительное, но она все же умудрилась вяло и сонно махнуть им рукой, когда ее провозили через холл. Стрэнд старался не думать о том, что происходит сейчас наверху, в операционной. Знакомый больничный запах действовал на него умиротворяюще. Он сам прошел через все это и выжил. И когда лежал в больнице, видел почему-то много снов, но теперь совершенно не помнил, о чем они были, эти сны, помнил только, что неприятными их вряд ли можно было назвать. И теперь надеялся, что и его дочке тоже будут сниться сны — о том, как она выигрывает соревнования, принимает призы, танцует в объятиях красивых молодых людей.

Лесли захватила с собой вязанье, и тишину приемной нарушало тихое позвякивание спиц. Он знал, что она вяжет для него свитер. Последний раз, насколько он помнил, она вязала, сидя рядом с его кроватью в палате интенсивной терапии. Вяжет исключительно в больницах, подумал он. Что ж, оставалось лишь надеяться, что свитер будет готов, когда ему стукнет девяносто.

Когда Лесли первый раз оказалась в больнице — рожала Элеонор, — Стрэнд начал читать детектив Реймонда Чэндлера. Как правило, он вообще не читал детективов и захватил эту книгу только потому, что она лежала под рукой, на столике в прихожей. Страдания Лесли длились недолго, и он успел прочесть лишь несколько страниц, когда в приемной появился врач и сообщил, что у него родилась дочка. Позднее он никак не мог вспомнить, о чем шла речь на тех первых страницах, и, когда Лесли повезли на «скорой» в больницу рожать Джимми, взял с собой ту же книгу — просто из суеверия. Начал читать ее сначала и снова одолел лишь несколько первых страниц. Потом он убрал эту книгу в надежное место, где бы она хранилась в ожидании следующих родов, и, разумеется, захватил с собой, когда на свет должна была появиться Кэролайн.

Теперь же, в суматохе сборов и приготовлений к переезду, книга исчезла. Он никак не мог найти ее, и никто не знал, куда ее запихнули. Ничего, найдет к тому времени, когда Элеонор отправится рожать своего первенца. Может, только тогда наконец узнает, кто кого убил.

Они прождали, наверное, уже целый час, когда появился Хейзен. Цветущий, загорелый, он выглядит в больнице как-то неуместно, подумал Стрэнд, хотя на правой руке у Рассела красовалась повязка. Прищемил дверцей автомобиля, объяснил он. Он также сообщил, что говорил с доктором Леардом накануне и тот якобы сказал, что операция займет не больше полутора часов и беспокоиться совершенно не о чем. Уже через двадцать четыре часа Кэролайн сможет уехать домой.

Лесли вязала все быстрее и быстрее, спицы звякали, и это почему-то сильно действовало Стрэнду на нервы. Он поднялся и вышел в коридор, где начал расхаживать взад-вперед, стараясь не заглядывать в открытые палаты, где на кроватях лежали люди, а в изголовьях на стояках были подвешены какие-то пластиковые мешки и из них тянулись трубки, воткнутые больным в ноздри и руки. Смех медсестер в дальнем конце коридора вдруг показался ему оскорбительным.

Хейзен тоже вышел и начал молча расхаживать рядом с ним. Потом откашлялся.

— Аллен, — начал он, — думаю, сейчас самое время сказать вам это. Пока другие нас не слышат… Во-первых, ни в какую автомобильную аварию Кэролайн не попадала.

Стрэнд остановился и уставился на Хейзена.

— О чем это вы?

— Помните, доктор Леард просил меня зайти к нему в кабинет, после того как осмотрел Кэролайн?

— Да. И вы обсуждали с ним пластическую операцию.

— Обсуждали, но это еще не все. Он не просто осмотрел Кэролайн. Он расспросил ее обо всем, что случилось. Объяснил, что подобного рода травмы не могли возникнуть так, как она описывает, подчеркнул, что врачам всегда необходимо знать всю правду. Ну и она ему рассказала. А правда заключалась в том, что этот мальчишка, Джордж, ее избил.

— Что?! — Стрэнд почувствовал, как у него подогнулись коленки.

— Да, они действительно сидели в машине, — мрачно продолжил Хейзен, — но не на дороге. На пляже. Одни. И он пытался раздеть ее, а Кэролайн сопротивлялась. И тогда он ее ударил.

— О Боже…

— Грязная маленькая свинья!.. Он больше никогда не посмеет сделать ничего подобного, — злобным и ровным тоном произнес Хейзен. — Вчера я преподал ему хороший урок. — Он приподнял забинтованную руку. — Две костяшки пальцев сместились, но дело того стоило, уверяю. А потом пошел к его отцу и предупредил, что, если еще хоть раз увижу этого подонка в Хэмптоне, просто разорю его, и все. И этот несчастный старый осел знает, что так я и поступлю. Более того, он оплачивает содержание в больнице и операцию. — Хейзен мрачно и торжествующе улыбнулся. Затем лицо его снова стало серьезным. — Я долго не мог решить, рассказывать вам это или нет, но потом пришел к выводу, что вы должны знать.

— Спасибо, — тупо произнес Стрэнд. — Да, конечно, должен.

— Но думаю, что остальным рассказывать не стоит. Особенно Джимми. Он может вообразить, что обязан что-то предпринять, отомстить, а куда это может завести, одному Богу известно. Проблема юного мистера Джорджа улажена раз и навсегда, и лучше оставить все как есть. Я чувствую себя ответственным за то, что случилось. Ведь я сам пригласил это ничтожество в дом, именно в моем доме они с Кэролайн познакомились. А потому именно я должен был предпринять необходимые меры и предпринял. И прошу прощения у вас и у всей вашей семьи.

— Но вы ни в чем не виноваты.

Наконец-то Стрэнд отыскал в коридоре кресло, стоявшее возле запертой двери, и рухнул в него, весь дрожа и чувствуя, как его захлестывают волны бессильной ярости. Если бы в этот момент перед ним оказался этот мальчишка, он бы набросился на него и попытался убить. Хотя Стрэнд в жизни не дрался, да и сил не хватило бы даже на то, чтобы причинить вред котенку. Осознавая это, он чувствовал, что обесчещен и опозорен — ведь возмездие, бывшее его прерогативой по праву, вырвал из рук другой человек.

— Вы в порядке? — встревоженно спросил склонившийся над ним Хейзен. — Вы побелели как полотно.

— Обо мне не беспокоитесь, — хрипло пробормотал в ответ Стрэнд. — Оставьте меня одного, хотя бы на минуту, пожалуйста.

Хейзен окинул его долгим пристальным взглядом, затем вернулся в приемную. Стрэнд все еще сидел в коридоре, пытаясь унять дрожь в руках, когда вдруг увидел доктора Леарда. Тот заметил его и остановился.

— Мы все закончили, мистер Стрэнд, — сказал врач. — Операция прошла как нельзя более удачно. Вашу дочь сейчас привезут вниз.

— Благодарю вас, — ответил Стрэнд, продолжая сидеть. — Все остальные в приемной. Будьте добры, сообщите им.

Доктор похлопал его по плечу — жест, не входящий в обязанности лучшего специалиста в своей области, — и прошел в приемную.

Стрэнд по-прежнему сидел в кресле, когда мимо него провезли на каталке Кэролайн. Тут он поднялся и взглянул на нее. Личико, насколько позволяли видеть покрывавшие его повязки, было умиротворенным, как у спящего и очень счастливого ребенка.

И тут он заплакал, сам не понимая, что плачет.

Глава 4

Он сидел за большим письменным столом, освещенным простой лампой с зеленым стеклянным абажуром, в кабинете «Мэлсон-резиденс». Так теперь назывался его дом, и находился он в кампусе школы Данбери. Ключи от дома дал ему архивариус. Джимми привез его из Нью-Йорка на машине, одолженной у какого-то приятеля. Джимми был далеко не в восторге от старого и скрипучего деревянного дома, который, как предполагалось, должен был стать приютом для родителей на годы — по крайней мере до тех пор, пока отец здесь работает. Учительские апартаменты, отделенные от помещений, где жили мальчики, длинным и темным коридором, были достаточно просторны, но обставлены оказались скупо, какой-то невыразительной и довольно обшарпанной мебелью.

— Не слишком роскошно, верно, папашка? — заметил Джимми, после того как они внесли сумки Стрэнда.

— А мы выбросим большую часть этого хлама, — сказал Стрэнд. — Твоя мама перевезет сюда уйму вещей. И уверен, как только приедет сама, тут же наведет порядок и уют.

Лесли осталась в городе, поскольку не могла бросить Кэролайн. Бинты у девочки еще не сняли, но доктор Леард гарантировал, что через две недели Кэролайн будет готова ехать в Аризону, где ей предстоит учиться. Лесли решила ехать с ней, чтобы побыть с дочерью первое время.

— Очень бы хотелось остаться и составить тебе компанию, папашка, — сказал Джимми. — Мне ненавистна сама мысль о том, как ты в течение двух недель будешь слоняться один-одинешенек по этому амбару.

— Я не буду один, — ответил Стрэнд. — Послезавтра начнут приезжать мальчики.

— И скольких же молоденьких петушков ты должен опекать?

— Всего девять.

— Бог тебе в помощь, папашка.

— Ну уж если с тобой в свое время справлялся, — усмехнулся Стрэнд, — то и с этими девятью разбойниками как-нибудь найдем общий язык. Мне еще здорово повезло. Другим учителям достались дортуары с шестьюдесятью мальчишками.

Джимми рассмеялся.

— Если кто из них тебя обидит, дай мне знать. Выбью из Соломона еще один день за свой счет, приеду и отколошмачу их всех до единого. — Он взглянул на наручные часы. — Ладно, мне пора. Обещал вернуть машину до закрытия офиса. — И тут, что было совершенно для него нехарактерно, Джимми вдруг подошел к отцу и крепко обнял его. — Пожалуйста, будь осторожен. Эти маленькие чертенята способны притворяться настоящими святошами.

— После школы в Нью-Йорке это место покажется настоящим раем, — сказал Стрэнд.

— Нет в наши дни никакого рая, нигде. — Джимми крепко пожал руку отцу, презрительно щурясь, взглянул на отставшие от стен обои и вышел. Минуту спустя Стрэнд услышал, как завелась и отъехала машина. И дом погрузился в полную тишину. Тишину, к которой, как догадывался он, еще придется долго привыкать после постоянного нью-йоркского шума.

Чуть позже тем же днем в доме директора должно было состояться чаепитие. Архивариус дал Стрэнду карту кампуса, чтобы было легче ориентироваться. Выйдя из дома, он пересек футбольное поле, на котором тренировались прибывшие раньше других мальчики. С громкими криками носились они по густой ухоженной зеленой траве, обменивались пасами, били по воротам. Сам кампус с домами в георгианском стиле и увитыми плющом стенами больше походил на загородный клуб, а не на школу. И Стрэнд криво усмехнулся, мысленно сравнивая его с мрачными зданиями нью-йоркских школ, в которых ему довелось преподавать, а также с пыльными и затоптанными спортивными площадками стадиона Льюнсона в Городском колледже. Стадион этот построили много лет назад, и Стрэнд, не испытывавший к родному колледжу никаких ностальгических чувств, ни разу не заходил туда со дня выпуска, а потому понятия не имел, какие на том месте возвели здания. Там, где грязные и низкорослые мальчишки из гетто некогда бешено и безуспешно сражались друг с другом солнечными осенними днями. Да у Городского колледжа даже футбольной команды больше не было. Экономия во всем. Сразу видно, что в Данбери принципа экономии не придерживались.

Чаепитие проходило на лужайке, что раскинулась за домом директора. Дом представлял собой белое здание, обшитое деревянными панелями, с порталом над входом. Одежда на приглашенных была самая неофициальная, и вообще это мероприятие напоминало Стрэнду одно из тех сборищ, на которые Хейзен их часто возил летом в Хэмптоне. Супруга Бэбкока, полная и солидная дама в цветастом хлопковом платье и большой широкополой соломенной шляпе, начала представлять его гостям. Он услышал множество имен и увидел более пятидесяти новых лиц, которые следовало запомнить. Большая часть гостей оказалась или холостяками, или старыми девами. Стрэнд знал, что Лесли сочла бы это плохой рекламой заведению. Она считала неестественным холостяцкий статус любого человека, возраст которого перевалил за двадцать пять. Стрэнд вдруг пожалел, что ее нет рядом. Ведь Лесли всегда запоминала имена, а он, напротив, забывал, едва услышав.

Впрочем, приняли его очень приветливо, и это несмотря на то, что на лицах многих, особенно преподавателей более старшего возраста, отчетливо читались настороженность и неудовольствие. А сдержанность и даже робость других коллег объяснялась, как он догадался, тем, что и они здесь тоже новички. Из чего следовало, что преподавательский состав в Данбери обновлялся довольно часто. Бэбкок с женой пригласили его на обед, но Стрэнд отказался, мотивируя тем, что ему необходимо купить кое-что в городе, расположенном в полумиле от кампуса. И ему показалось, что на лице Бэбкока промелькнуло облегчение. Очевидно, в течение учебного года этому человеку доводилось немало общаться с преподавательским составом, и он вовсе не спешил вникать в проблемы новичка, тем более полуинвалида, навязанного ему человеком, которому он был чем-то обязан.

Прогулка в город в вечерних сумерках, с первым бодрящим осенним привкусом в ветерке, показалась очень приятной. А маленькое кафе, в которое он зашел перекусить, было чистеньким и уютным. «Новая жизнь, — думал Стрэнд за чашкой кофе, которую зашел выпить в небольшой и совершенно пустой ресторанчик по соседству. — Мне пятьдесят, а я начинаю новую жизнь».

Бог тебе в помощь — кажется, именно так сказал Джимми.

Он заказал еще одну чашку кофе и мысленно вернулся к событиям последней проведенной в Нью-Йорке недели. Позвонил Хейзен и сообщил, что к нему в офис заходил Ромеро. И что якобы мальчик просто мечтает попасть в Данбери.

— Не думаю, что он доставит вам неприятности. Мы очень хорошо с ним побеседовали, и он внимательно выслушал все мои требования относительно того, как следует себя вести, попав в такую престижную частную школу. Сейчас он ждет в приемной. Я сказал, что сначала хочу переговорить с вами. Пообещал также, что его поселят среди ваших подопечных, с тем чтобы вам было легче проследить за ним.

— Прекрасно, — буркнул Стрэнд. Ему вдруг захотелось, чтобы Ромеро передумал.

— Тих и робок, точно ягненок, — продолжил Хейзен. — И совершенно очевидно, очень неглуп и целеустремлен. Думаю, он нас не подведет. В любом случае, мне кажется, попробовать стоит. Я собираюсь купить ему комплект новой одежды, и он, похоже, страшно обрадовался. Считаю, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы облегчить мальчику переход в новую школу. Ведь не может же он появиться там в этих своих обносках. Я составил список предметов туалета, которые положено иметь в Данбери каждому ученику. У меня открыт счет в «Брукс бразерс». Надеюсь, это будет не слишком для вас обременительно — встретиться с ним завтра и экипировать по полной программе?

— О нет, конечно, нет, — ответил Стрэнд. — Тем более что Лесли не хочет, чтобы я во время сборов путался у нее под ногами.

— Ну и прекрасно. Тогда в десять ровно, у входа в «Брукс бразерс». Вам удобно?

— О да, вполне.

— Список я передам Ромеро. Моя секретарша отпечатает его, а я отдам ему. Ну конечно, вам вовсе не обязательно ограничиваться им. Я включил туда лишь основные предметы. Думаю, пятисот долларов хватит, как вам кажется?

— Представления не имею.

— Но если придется потратить больше, не стесняйтесь.

— Только передайте этому самому Ромеро, что, если он наденет ту вонючую старую футболку, в которой каждый день таскался в школу, я сделаю вид, что знать его не знаю.

Хейзен засмеялся:

— Так ему и передам… Ладно. Как только выкроится свободное время, приеду в школу посмотреть, как вы там устроились. Уверен, перемена обстановки пойдет вам на пользу, если не считать присутствия Ромеро, разумеется.

Опуская трубку на рычаг, Стрэнд вовсе не был так уж в этом уверен.

На следующее утро Ромеро ждал его у входа в магазин «Брукс бразерс», что уже само по себе было удивительно. Ведь в школе Ромеро вечно опаздывал на занятия. Стрэнд, к своему облегчению, заметил, что мальчишка выглядит вполне прилично. Волосы подстрижены, а вместо пресловутой футболки на нем красовался поношенный пиджак, слишком для него просторный.

— Вот список, сэр, — сказал он, когда они вошли в магазин. Стрэнд отметил, что впервые мальчик обратился к нему со словом «сэр». И счел это за доброе предзнаменование. — Мистер Хейзен сказал, что отныне ваше слово для меня закон. — Да и голос Ромеро звучал совсем не враждебно. Так что вполне возможно, заключил Стрэнд, Хейзен не ошибался, высоко оценив искренность устремлений мальчишки.

В магазине он весь подобрался и напрягся, точно зверек на охоте, и внимательно следил за тем, как Стрэнд прежде всего приобрел большую дорожную сумку. После чего Ромеро были куплены брюки, пиджаки, свитеры и рубашки, а также туфли, носки и пальто. Сам мальчик ничего не просил и без слов принимал все, что выбирал Стрэнд. За лето он немножко подрос, но, судя по всему, высокого мужчины из него никогда не получится, подумал Стрэнд. И от души понадеялся на то, что мальчики — соседи Ромеро по спальне не окажутся заядлыми футболистами или поклонниками армрестлинга.

Стрэнд был просто потрясен ценами, но кое-как умудрился ограничить расходы теми пятьюстами долларами, которые выделил на покупки Хейзен. Правда, он сомневался, что одежда стоимостью в пятьсот и даже пять тысяч долларов, купленная в «Брукс бразерс», поможет превратить этого мальчика с темным ироничным лицом и диким, презрительным и усталым выражением глаз в типичного обитателя сонной частной школы Средней Англии, на протяжении столетий готовившей учеников к поступлению в Гарвард, Йель, а также Дартмут и Уильямс.[156]

Пока продавцы выписывали им чек, Ромеро вдруг обратился к нему:

— Скажите, сэр, я могу попросить вас об одном одолжении? Как вам кажется, можно попросить их, чтобы они доставили всю эту одежду к вам, с тем чтобы я мог забрать ее накануне отъезда в школу?

— Но зачем? — удивился Стрэнд.

— Если эти вещи пришлют ко мне домой, то мать или брат обязательно стырят их и продадут. — Произнес он это спокойно и без тени осуждения в голосе, словно само собой подразумевалось, что точно так же дело обстоит и в других семьях.

— Думаю, это можно устроить. — И Стрэнд продиктовал клеркам свой адрес. А мальчику сказал, что предупредит жену о доставке.

— Спасибо, сэр.

Они покончили с покупками как раз ко времени ленча. Стрэнд счел, что лучшей возможности проверить манеры Ромеро за столом не представится. Опасаясь самого худшего, он привел его в маленький полутемный ресторанчик, куда, по всей видимости, регулярно наведывались чиновники и стенографистки из расположенного поблизости большого учреждения. Здесь, в темноте, подумал Стрэнд, только он сможет увидеть, насколько неприглядны манеры Ромеро. Но опасения его оказались беспочвенными. Ромеро ел, как очень голодный мальчишка, но не пожирал еду большими кусками, не давился ею и прекрасно умел обращаться с ножом и вилкой. Судя по тому, что он рассказал о своей матери, подумал Стрэнд, вряд ли она могла научить его есть пристойно. Возможно, подумал он, мальчик научился хорошим манерам, часами просиживая перед телевизором, где актеры очень часто сидели за столом, притворяясь, будто всю свою жизнь обедали исключительно в «21».[157] Счет в пользу телевидения один — ноль, подумал он.

Говорил за столом по большей части он. И когда спросил Ромеро, чем тот занимался летом, мальчик лишь пожал плечами и буркнул:

— Так, болтался.

— Но ты хоть читал что-нибудь?

— Немного. В основном всякую ерунду.

— А что именно? Как называются книги?

— Названия забыл, — ответил Ромеро. Стрэнд был уверен, что мальчик лжет. — Лично на меня только одна вещь произвела впечатление. «История упадка и разложения Римской империи». Какой-то парень написал, по фамилии Гиббон. Слышали о таком? — И он уставился через стол на Стрэнда с выражением, которое можно было бы назвать хитрым.

— Да, слышал, — сказал Стрэнд, стараясь не показывать, насколько раздражен этой уловкой. — Ну и что же тебе в ней понравилось?

— Я не говорил, что понравилось. Просто кое-какие идеи, высказанные там, совпадают с моими.

— К примеру?

Ромеро извлек из кармана пачку сигарет и зажигалку — на первый взгляд страшно дорогую. Предложил Стрэнду сигарету, но когда тот отрицательно помотал головой, сказал:

— Да, совсем забыл. Вы же не курите. С моими идеями… Ну, прежде всего с той, что на свете нет ничего постоянного. Эти древние римляне, они вообразили, что держат весь мир за глотку, что господствуют везде и всюду. И не переставали доказывать другим, какие они замечательные, и считали, что делают всем людям в других странах великое одолжение, нарекая их гражданами Рима, и воображали, что страшно крутые и что будут царствовать вечно. Но по-настоящему крутыми оказались совсем другие — варвары, готы. Они не купались в ваннах с розовыми лепестками, не принимали рвотных, не читали стихов, не тратили время, бросая людей на съедение львам, не произносили пышных и долгих речей, не возводили для себя же триумфальных арок и не носили пурпурных тог. Они явились бог знает откуда, из болот и диких степей, и единственное, чего хотели, — это стереть Рим с лица земли. То были звери моей породы, и я согласен с ними на все сто процентов. И этот мистер Гиббон пишет не просто исторические книжки. Два столетия назад он написал примерно то же самое о Британской империи, где якобы никогда не заходит солнце, и о толстозадых ублюдках американцах, и это заставило меня понять, что, когда пробьет час, я буду на стороне варваров. И еще множество людей, которые живут в моем районе и в других районах, подобных этому, тоже рано или поздно поймут, что они — самые что ни на есть крутые варвары, и тоже начнут стирать с лица земли всех и вся. Даже пусть некоторые, подобно мне, притворятся к тому времени благородными римлянами, облаченными в пурпурные тоги из «Брукс бразерс».

Это была самая длинная из речей Ромеро, которую когда-либо довелось слышать Стрэнду, но он не мог сказать, что был от нее в восторге, несмотря на то что в ней присутствовали логика и убежденность. И несмотря на то, что многие люди куда как старше и образованнее Ромеро писали приблизительно то же, что и Гиббон, хотя в более осторожных выражениях.

— Знаешь, что я посоветую тебе, Ромеро? — сказал он. — Держать все эти идейки при себе и пускать их в ход, ну, разве только при написании сочинений по истории.

Мальчишка злобно ухмыльнулся:

— Не беспокойтесь, профессор, буду носить свою пурпурную тогу, не снимая. Ведь мне вовсе не хочется, чтобы вас вышибли с работы.

Стрэнд поднялся, заплатил по счету и сказал, что увидятся они теперь в новой школе и что, кстати, согласно правилам, курить там дозволяется только в подвальном помещении главного здания. И за этим очень строго следят старосты.

«Помоги тебе Бог», — подумал Стрэнд.

И вышел в теплую и душную ночь.

По приезде в Данбери он заметил, что служанка, которой он до сих пор в глаза не видел, побывала в доме, повесила шторы и застелила две кровати. Надо проследить, чтобы Лесли наряду с прочими вещами не забыла перевезти их большую двуспальную кровать. После той ужасной ночи в Туре они спали вместе. И он не собирался привыкать спать в одиночестве, в этом-то возрасте.

Итак, Стрэнд уселся за письменный стол, освещенный лампой с зеленым стеклянным абажуром, взял студенческую тетрадь, которую купил в городе, и начал писать.

Я начинаю новую жизнь и собираюсь отныне вести дневник. Возможно, если буду записывать все или хотя бы часть того, что происходит, это рано или поздно сложится в определенную картину. Что со временем поможет лучше понять происходящее. Все меняется, вот и меня захватят и несут куда-то события и перемены. Время поджимает, и я начал чувствовать свой возраст. Если история есть инструмент к пониманию прошлого, то эти небольшие каждодневные записи настоящего могут помочь угадать будущее.

Настал сезон расставаний. Сперва Элеонор: она счастливо уплывает к новому мужу и новой профессии, оставляет город, в котором родилась, и удаляется, наспех поцеловав в щеку и махнув рукой на прощание. Затем мы говорим прощай Кэролайн — правда, тут особого счастья не наблюдается. Нет, врач уверяет, что прогресс налицо. Но какой прогресс? Поскольку девочка до сих пор еще носит повязки, невозможно сказать, как она будет выглядеть, когда их снимут. Вообще она перенесла все это очень мужественно, и как-то раз я даже слышал, как она весело мурлыкает что-то под нос, складывая вещи и готовясь к переезду в Аризону. Лесли собирается ехать с ней и помочь устроиться на новом месте, хотя Кэролайн воспринимает эту идею очень болезненно.

Хотя сам я вовсе не в восторге от того, что пока мне пришлось переехать в Данбери одному, убежден, что Кэролайн нельзя на первых порах оставлять одну, и так ей и сказал. Это ее напускное спокойствие и вымученное мурлыканье с самого начала показались мне фальшивыми. Как-то раз, когда Лесли не было дома, я проходил мимо двери в ее комнату и услышал рыдания. Отворил двери и увидел: девочка забилась в уголок, сидит на полу, бьется головой о стенку и рыдает. Подбежал к ней, присел рядом, обнял, и вскоре она успокоилась. Вытерла глазки тыльной стороной ладони и выдавила улыбку. «Это иногда со мной случается, папа, — сказала она. — Находит что-то такое — наверное, из-за дождя».

И Лесли меня тоже очень беспокоит. Хотя с виду она все такая же и полностью владеет собой, в ней произошли кое-какие небольшие изменения. Она всегда была так уверена в себе, но в последние дни пребывания в Нью-Йорке я порой заставал ее в полной растерянности. Рассеянная, притихшая, она бесцельно блуждала по комнатам, то с какими-то книгами в руках, то с нотами, точно не зная, что с ними делать. И совала их в разные неподходящие места, а потом принималась искать — столь же рассеянно — лишь для того, чтобы переложить в не менее странное место.

Ни с Лесли, ни с Кэролайн я ни разу не заговорил о том, как получилось, что у девочки сломан нос. Мне кажется, Кэролайн хочется поскорее забыть об этом. И о том, что она нам солгала. И мне даже страшно подумать о том, что будет с Лесли, если она узнает правду. Я сам порой не хочу в это верить. Если бы я стал свидетелем того, как этот мальчишка ее избивает, и под рукой оказалось бы смертоносное оружие, то, боюсь, я бы его убил.

Рука у Стрэнда дрожала, и он перестал писать и сидел, тупо уставившись на последний абзац. Обычно аккуратный и четкий почерк изменился, превратился в почти не поддающиеся прочтению каракули. Он отложил ручку и отодвинулся от стола. Время, только что понял он, не смогло излечить от почти невыносимых приступов ярости, первый из которых он испытал тогда, в больничном коридоре, когда Хейзен рассказал ему о том, что произошло с Кэролайн.

Джимми бы сказал, что он слишком болезненно реагирует. Но родители и созданы для того, чтобы болезненно реагировать на все происходящее с их детьми.

Стрэнд поднялся и подошел к стеклянным дверям, открывающимся в сад. Распахнул их, вышел и глубоко и жадно вдохнул ароматный ночной воздух, пытаясь успокоиться. Жаль, подумал он, что не догадался купить в городе бутылку виски.

Он поднял голову и взглянул на небо. Звезды на темном бездонном фоне казались такими яркими. Над горизонтом поднимался узенький серп луны; листва больших деревьев в дальнем конце сада тихо шелестела под слабым ветерком, отбрасывая неровные мигающие тени на влажную от росы траву. «Если бы я мог забыть прошлое, — подумал он, — или хотя бы как-то смириться с ним, я был бы здесь счастлив».

Наутро он проснулся рано, позавтракал в столовой главного здания вместе с другими преподавателями, не испытывая ни малейшего желания примерить полсотни слышанных вчера имен к новым лицам. После завтрака пошел в город, наслаждаясь свежестью утра и любуясь ребятишками, что играли с собаками на лужайках возле аккуратных маленьких домиков, мимо которых он проходил. В городе он купил «Нью-Йорк таймс», но первого же взгляда на заголовки оказалось достаточно, чтобы отказаться от чтения. И он сложил газету, решив прочесть ее позже. Утро, такое солнечное и свежее, вселяло в сердце надежду, не хотелось портить его скверными новостями. Вот вечером, в меланхолично надвигающихся сумерках, таящих намек на бренность и непостоянство всего живого, самое время узнать, что происходит в Вашингтоне, Иране, Москве, Иерусалиме, а также странах южного полушария.

Изо всех сил стараясь следовать совету доктора Принза и ничего не принимать близко к сердцу, Стрэнд вернулся к своему дому в кампусе. И увидел, что на ступеньках перед запертой дверью сидит огромный чернокожий мужчина. Мужчина — нет, подумал Стрэнд, ему ведь не больше восемнадцати, несмотря на внушительный рост, — вежливо поднялся навстречу.

— Мистер Стрэнд? — спросил он.

— Да.

— Я Александр Роллинз, — сказал юноша. — Приписан к этому дому.

Они обменялись рукопожатием, и Роллинз застенчиво улыбнулся.

— Вообще-то я член футбольной команды и обычно ночую с ребятами в Вортингтоне, но тут подумал, если вы не возражаете, конечно, что лучше переехать загодя. А то в день приезда, мне говорили, тут начинается такая суматоха, кругом снуют мамы и папы…

У него был низкий бархатный голос и типичный для жителя Новой Англии акцент. И Стрэнд вдруг подумал, что парня следует заставить всерьез заняться пением. Он обязательно расскажет Лесли об этом Роллинзе.

— Ну конечно, почему нет, — сказал он. — У вас комната под номером три на верхнем этаже. — Архивариус передал ему список девяти учеников, которые должны были жить в этом доме, и разбил их на пары в алфавитном порядке, по двое мальчиков в комнате. Девятому же предназначалась небольшая, но отдельная комнатка. Роллинз должен был делить спальню с Ромеро. Архивариус не сказал Стрэнду, что он черный. Точнее, не черный, а темно-коричневый. — Надеюсь, она вам понравится.

— Уверен, что понравится, сэр, — сказал Роллинз. — Я тоже здесь новичок. Получил стипендию на год, от футбольного клуба. Играл за школьную команду в моем родном Уотербери, и, надо сказать, был не самым лучшим из учеников. — Он усмехнулся. — Ну и все решили, что надо дать мне еще один шанс посидеть хотя бы год за книжками, если потом я хочу поступить в заведение типа Йеля.

— Моя дочь тоже получила стипендию по легкой атлетике. И ее приняли в небольшой колледж в Аризоне, — сам не зная почему, вдруг выпалил Стрэнд и ощутил нечто вроде прилива гордости. — Она бегунья.

— Нельзя сказать, что и я тем же занимаюсь, — заметил Роллинз. — Я защитник. По большей части стараюсь удерживать свои позиции. — Он снова усмехнулся. — Готов побиться об заклад, сэр, ваша дочь запросто меня обойдет, как бы я ни старался. Девушки в наши дни… — И он добродушно и многозначительно покачал головой.

— Надеюсь, что она тоже будет удерживать свои позиции, — сказал Стрэнд. — Но только по-своему.

Взгляд Роллинза, обращенный на него, сразу стал серьезным.

— И я от души надеюсь на это, сэр, — кивнул он. — Что ж, не стану отнимать у вас больше время. Хочу перевезти вещи сразу после утренней тренировки.

— Я оставлю для вас дверь незапертой.

— Можете не беспокоиться. Тут никогда ничего не воруют.

— Я из Нью-Йорка приехал, — заметил Стрэнд. — А там воруют всегда и все.

— Да, наслышан. — Юноша удрученно покачал головой. — В Уотербери в этом смысле дела тоже обстоят скверно, хотя если сравнить с Нью-Йорком, так это не город, а прыщ какой-то. Надеюсь, вам здесь понравится, мистер Стрэнд. Все говорят, что местечко это славное, народ приветливый, так что уверен: нам с вами будет хорошо. Если вам или вашей жене потребуется грубая физическая сила… ну, там, перетащить что или поднять какие-нибудь вещи, мебель, зовите, не стесняйтесь. Может, умом я и не вышел, — ухмыльнулся он, — но спина у меня крепкая. Ладно. Пора на поле, поразмяться, протрясти свою бедную старую задницу. — И он зашагал прочь легкой и пружинистой походкой спортсмена. Его коротко остриженная голова выглядела непропорционально маленькой в сравнении с мощной колонной шеи, выступающей из широкого ворота свитера.

Стрэнд вошел в дом, размышляя о двух «Р» — Роллинзе и Ромеро. Чернокожий мальчик и пуэрториканец. Вполне возможно, что Ромеро с присущим ему цинизмом подумает: «Ну да, конечно, лучше отделить черного брата и не совсем белого брата от всего остального благородного местного общества!» Поверит ли он, что это обусловлено лишь случайностью, тем, что фамилии их начинаются на одну букву? Архивариус сказал, что, если мальчики захотят поменяться спальнями, никто возражать не будет, сделать это можно. Но что, если все остальные мальчики будут довольны своими соседями и тогда двум «Р» придется остаться в одной комнате? Он не знал, сколько чернокожих будет тут учиться и по какому принципу их отбирают. Ну, с Роллинзом все ясно, его приняли, потому что он хорошо играет в футбол, хотя Стрэнда несколько удивило, что школа с подобной репутацией набирает спортивную команду на основе столь беззастенчивых принципов. Впрочем, Данбери — это не Нотр-Дам и не Алабама. Да и Ромеро приняли лишь по настоянию влиятельного и богатого человека, внезапно воспылавшего к нему интересом. Что же остальные? Надо попробовать разузнать, как-нибудь осторожно, какой политики придерживается в этом смысле школа.

Он прошел в большую общую комнату, где находились радиоприемник, телевизор, а также книжные шкафы с беспорядочно расставленными по полкам книгами. Начал перебирать их и вдруг заметил, что держит в руках «Историю упадка и разрушения Римской империи». Если предстоит провести целый год в спорах с Ромеро, ему стоит перечитать Гиббона, причем очень внимательно. Впрочем, среди других книг, фамилии авторов которых начинались на букву Г, он обнаружил «Африку изнутри» Джона Гантера и «Общество изобилия» Джона Кеннета Гэлбрейта. Ни одна из них, насколько он понимал, не поможет в спорах с Ромеро. Он уже представлял, какие взрывы смеха вызовет у мальчишки, чья мать сидит на социалке, труд Гэлбрейта. Стрэнд снял толстый том с полки и унес его к себе в спальню, где положил на тумбочку у кровати. Если в здешней библиотеке найдется «Завоевание Мексики» или «Завоевание Перу», две его любимейшие книги по истории, придется припрятать их в надежном месте, чтобы не попались на глаза Ромеро и не могли послужить подпиткой его и без того яростному отрицанию всех основ.

Стрэнд знал, что сегодня утром, ровно в восемь, Кэролайн назначен прием у доктора Леарда — до того, как тот начнет плановые операции. И поскольку он не ожидал сколько-нибудь кардинальных изменений в состоянии дочери, то решил позвонить сам, под предлогом, что хочет услышать голос Лесли, а вовсе не для того, чтобы узнать о Кэролайн. Накручивая диск, он напомнил себе, что следует сократить междугородные переговоры. При его зарплате такие звонки — непозволительная роскошь.

К телефону подошла Кэролайн.

— Ой, папа! — воскликнула она. — Как я рада, что ты позвонил!.. Знаешь, доктор Леард оказался настоящим Санта-Клаусом. Посмотрел мой нос, сделал несколько рентгеновских снимков, а потом сказал, что где-то через неделю можно снять все повязки и я снова буду выглядеть нормальным человеком. Мама говорит, у нас будет время заехать к тебе на пару дней, перед тем как отправиться на Запад. Здорово, правда?

— Санта-Клаус, это надо же, — проворчал Стрэнд. — В следующий раз, когда увидишь его, передай, что он ассоциируется у меня исключительно с Рождеством. И когда поедешь сюда, не забудь захватить свое уродливое длинное вечернее платье — с завтрашнего дня здесь будут проживать целых четыреста мальчиков.

Кэролайн хихикнула:

— О, не думаю, что это платье произведет сильное впечатление. Но если произведет, это будет замечательно, верно?

— Не вижу ничего особенно замечательного, — сказал Стрэнд. — Ладно, дай-ка мне маму на минутку.

У Лесли голос тоже был очень веселый.

— Кэролайн тебе все рассказала? — спросила она. — Разве не замечательно?.. Ну а как ты там поживаешь?

— В целом неплохо, как и ожидалось. Люди очень милые, а дом похож на большой амбар. Но женская рука способна преобразить его до неузнаваемости. И ты как нельзя лучше подходишь на роль этой женщины.

— Все в свое время, дорогой, — ответила Лесли. Судя по голосу, она была довольна. — Может, тебе нужно нечто особенное, что мы могли бы привезти из Нью-Йорка?

— Только нашу большую двуспальную кровать.

— Бесстыдник!.. — Еще более довольный голос. — Кстати, несколько минут назад заходил твой дружок Ромеро. Забрать вещи. Сказал, что, наверное, поедет прямо сегодня, а не завтра. Похоже, он очень рад поступлению в Данбери и настроен серьезно. Может, ты ошибался в этом мальчике? Манеры у него безупречные.

— О, он прирожденный актер. А что Кэролайн? Как он ей показался?

— Она его не видела. Ты же знаешь, как она себя ведет последнее время. Как только позвонили в дверь, заперлась в своей комнате. Он спросил разрешения переодеться во все новое, и я отвела его в ванную. И надо сказать, когда парень вышел оттуда, он выглядел почти красавцем. А потом обратился ко мне с довольно странной просьбой. Сказал, что оставил старые тряпки в ванной, и попросил меня сжечь их.

— Ну, если он был одет, как обычно одевался, в том нет ничего удивительного. Ладно, хватит о нем. Лучше расскажи, как ты.

— Я — замечательно. — Лесли замялась, потом добавила: — Знаешь, хочу признаться тебе кое в чем… На прошлой неделе звонила миссис Феррис — ну, ты ее помнишь, была директрисой школы, где училась Кэролайн, — и спросила, не смогу ли я приезжать хотя бы раз в неделю и давать частный урок музыки ученикам. Сказала, что у них есть специально оборудованный класс. И учеников будет не так много. Только самые способные.

— Ну и в чем же состоит признание?

— Просто раньше я тебе не говорила. У тебя и без того было полно хлопот.

— Так ты согласилась?

Лесли снова замялась.

— Да, — ответила она после паузы. — Как считаешь, в Данбери будут возражать?

— Уверен, что можно выкроить окошко в расписании. Спрошу сегодня же.

— Спроси, если не трудно, дорогой.

— Ничуть не трудно.

— Это означает, что мне раз в неделю придется ночевать в Нью-Йорке.

— Думаю, одну ночь в неделю как-нибудь переживу.

— А ты там не очень надрываешься?

— Да я вообще ничего не делаю. Вчера пил чай с преподавательским составом, а мальчики приедут только завтра. Я уже нашел огромного и сильного футболиста, который вызвался хоть каждый день передвигать наше пианино. Мне кажется, нам будет здесь хорошо, — добавил он с вымученной искренностью.

— Уверена в этом, — сказала Лесли. Это прозвучало не слишком убедительно. — Знаешь, Нью-Йорк сегодня такой красивый! Бабье лето… — Зачем ей понадобилось говорить о погоде в Нью-Йорке, она не объяснила.

— От Джимми и Элеонор что-нибудь слышно?

— С глаз долой — из сердца вон. Но попытаюсь уговорить Джимми поехать с нами навестить тебя. Послушай, этот наш разговор, он, должно быть, стоит целое состояние. О всех новостях лично, когда увидимся. До свидания, дорогой!

— До свидания, любовь моя, — прошептал он в трубку. И, уже вешая ее, вспомнил: одна ночь в неделю…

В дверь постучали, и он сказал: «Войдите!»

Вошла полная женщина в мешковатых слаксах и свитере, туго обтягивающем огромную подушкообразную грудь. Крашеная блондинка с розовым свежим лицом. В руках она держала большую хозяйственную сумку.

— Доброе утро, мистер Стрэнд, — поздоровалась она. — Я миссис Шиллер, ваша домоправительница. Надеюсь, тут у вас все в порядке?

— Да, все чудесно, замечательно. — Стрэнд пожал ей руку. Рука оказалась мягкой, но сильной. — Вот только застилать обе постели не стоило. Моя жена приедет чуть позже, через несколько дней. А два мальчика прибывают сегодня. Роллинз и Ромеро, они будут жить в комнате под номером три.

— Мальчики сами убирают свои комнаты, — сказала миссис Шиллер. Голос у нее был хрипловатый, как у заядлой курильщицы. — Нет, иногда я навожу порядок, но только в общей комнате, когда уже просто нет сил смотреть на весь этот бедлам. Ну и время от времени поднимаюсь наверх, посмотреть, не снесли ли они одну из стен. — Она улыбнулась. Улыбка у нее была теплая, почти материнская. — Сегодня утром заходила в столовую и заметила, что вы вроде бы и не завтракали. У меня муж работает на кухне, он пекарь, вот и приходится помогать, пока все остальные повара не соберутся. Может, хотите, чтобы я что-нибудь для вас купила? Положите в холодильник. Ну, там, закуски, фрукты, всякое такое?.. Пока ваша жена не приедет.

— О, это было бы очень любезно с вашей стороны.

— Если желаете, можете составить список…

— Купите что-нибудь на ваше усмотрение, — сказал Стрэнд. И ни словом не упомянул о том, что не мешало бы иметь в доме бутылку виски. Виски он купит сам. Ведь он не знал, умеет ли эта женщина держать язык за зубами, и не хотел рисковать. А то еще, не дай Бог, распространит по всему кампусу сплетню, что новый учитель — пьяница.

— Может, есть какие-нибудь особые просьбы, пожелания? — осведомилась миссис Шиллер.

— Да нет. О, хотя вот что, одна все же есть… Пожалуйста, не трогайте ничего на моем письменном столе, в каком бы беспорядке там все ни лежало.

Она снова улыбнулась.

— Знаете, в школе, где у всех полно бумаг, этот урок усваивается быстро, — заметила она. — Я видела письменные столы, где среди книг, бумаг и журналов годами могли жить мыши и никто бы этого не заметил. Если вы или ваша жена будете чем-то недовольны, тут же дайте мне знать. Жила тут до вас одна пара. Настолько стеснительные люди, что никогда не говорили, что им нравится, а что нет. И я постоянно заставала жену за перетаскиванием цветочных горшков и передвиганием мебели из одного угла в другой, и она, бедняжка, смотрела при этом так виновато. Хотелось бы, чтобы вам и вашей жене тут понравилось.

— Огромное вам спасибо, миссис Шиллер. Уверен, так оно и будет.

— Да, и еще одно, мистер Стрэнд. — Она открыла сумку, достала оттуда фартук и опоясала им необъятную талию. — Если вдруг захочется чего-нибудь вкусненького, ну, там, выпечки или канапе для гостей, или вдруг понадобится торт на день рождения, вы только дайте мне знать. Мой муж с удовольствием выполняет такие заказы для преподавателей. Да и для мальчиков тоже.

— Что ж, обязательно запомню. У меня трое детей. Правда, все они уже взрослые и не будут жить вместе с нами. Но, надеюсь, повезет и время от времени они будут навещать, и все они неравнодушны к шоколадному торту. — Он вдруг почувствовал, что ему приятно говорить с этой славной и деятельной женщиной о детях. — А у вас есть дети, миссис Шиллер?

— Господь не дал нам такого счастья, — печально ответила миссис Шиллер. — Но знаете, когда вокруг носятся четыреста мальчишек, это почти заменяет собственных детей. Ой, чуть не забыла: поосторожней вон с тем вентилем на плите. Плита такая древняя, и если его как следует не закрыть, будет утечка газа.

— Обещаю, что глаз не спущу с этого вентиля. Как ястреб.

— В прошлом феврале дом чуть не взорвался. Предыдущая пара — люди они были славные и скромные, но маленько рассеянные. Если вы понимаете, что я имею в виду.

— Прекрасно понимаю, миссис Шиллер. Я и сам немного рассеянный человек, но моя жена — это просто образец аккуратности и ответственности.

— Вы только предупредите заранее, когда она приезжает, я нарву в саду цветов и расставлю везде букеты. Ей будет приятно. Вы даже не представляете, как цветы могут украсить дом, пусть даже такой старый. И еще соберу дров для камина. Кое-кто из мальчиков тут немного подрабатывает. Чистят сад, собирают ветки, спиливают сухие деревья. Ночи у нас бывают прохладные, и разжечь камин иногда очень даже приятно. Ладно, не буду вас больше беспокоить. Уверена, у вас полно работы, ведь надо подготовиться к вторжению. Вы уж не обижайтесь, мистер Стрэнд, но мне кажется, вам надо побольше бывать на свежем воздухе. А то вы немного бледный. — Она напоминала заботливую нянюшку, прожившую в доме долгие годы, а не уборщицу и экономку, с которой он едва успел познакомиться. И когда вышла из комнаты, Стрэнд подумал, что ему будет чем обрадовать Лесли при следующем телефонном разговоре.

Он посмотрел в зеркало над камином. Летний загар исчез, лицо действительно бледное, даже какое-то зеленоватое. И Стрэнд вышел из дома. Он последует совету миссис Шиллер и будет долго гулять, что улучшает цвет лица. Можно, к примеру, сходить в город, найти винный магазин и купить себе бутылочку виски.

Ромеро приехал вечером, после обеда. Сам Стрэнд пообедал в городе — хотелось оттянуть момент неизбежного общения за столом с мужчинами и женщинами, работавшими в школе. Если бы Лесли была с ним, она бы уже наверняка звала добрую половину из них просто по именам, а позднее поделилась бы с ним первыми впечатлениями и оценками, которые, как выяснялось затем, оказывались на удивление точными. Сам он был лишен этого дара, ему требовалось время, более тесное и продолжительное общение, чтобы составить представление о том или ином человеке. А Лесли говорил, что это впоследствии спасает от неприятных сюрпризов.

Он стоял у порога, глядел на звезды — в пустой дом как-то не очень хотелось входить — и вдруг заметил маленькую фигурку с непомерно большой сумкой в руках, бредущую по лужайке от главного здания. В свете фонарей, расставленных вдоль узких асфальтовых дорожек, Стрэнд разглядел, что Ромеро облачен в одежду из «Брукс бразерс» — слаксы, твидовый пиджак, белую рубашку и галстук.

— Добрый вечер, Ромеро, — сказал он, когда мальчик подошел поближе. — А я уже не надеялся увидеть тебя сегодня. Ты что, заблудился?

— Такого еще не бывало, чтобы я заблудился, — ответил Ромеро. Он поставил тяжелую сумку на траву и потер плечо. — Никто никогда еще не отправлял на мои поиски специальную экспедицию. Просто встретил одну девчонку в поезде — она ехала в Нью-Лондон, получила там работу официантки. Ну, в общем, мы разговорились, нормальная такая оказалась девчонка. И рассказала, что раньше была стриптизершей, и мы решили сойти с поезда и провести день в Нью-Хейвене. Мне ни разу до этого не доводилось встречаться с настоящей артисткой, стриптизершей, ну я и подумал: может, это вообще последний шанс в жизни. Угостил ее ленчем, и мы посмотрели этот городок, Нью-Хейвен. А потом я посадил ее в поезд, а сам поехал на автобусе. Ну и вот, прибыл в полное ваше распоряжение для получения дальнейшего образования. — Он недовольно огляделся. — Да тут будто все вымерли. Что произошло? Стреляют, что ли, сразу в человека, стоит показаться на улице после наступления темноты?

— Потерпи до завтра, — ответил Стрэнд. — И тогда тебе понадобится полицейский, чтобы перевел через эту дорожку к столовой. Кстати, ты ел? В холодильнике кое-что имеется.

— Я не голоден. Но с удовольствием выпил бы чего-нибудь. Пивком здесь разжиться можно?

— Боюсь, что нет, — холодно ответил Стрэнд. И ни словом не упомянул о том, что в кухонном шкафу у него стоит бутылка виски, все еще в коричневом бумажном пакете, в котором он принес ее из города. — Полагаю, правила здесь в этом смысле строгие и употреблять спиртное ученикам не разрешается.

— Да разве пиво — это спиртное? — изумился Ромеро. — Тут что, монастырь, что ли?..

— Здесь школа для мальчиков, мой дорогой, — ответил Стрэнд. — Заметь, я сказал — для мальчиков. Ладно, дай помогу тебе с сумкой. Ужасно тяжелая на вид. Сейчас провожу тебя в твою комнату. — Он наклонился и с большим трудом оторвал сумку от земли. — Что ты туда напихал? Кирпичи, что ли?..

Ромеро ухмыльнулся:

— Книги. «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона в семи томах.

Поднимаясь на верхний этаж, они по очереди несли сумку. Стрэнд сказал:

— А твой сосед по комнате уже здесь. Кроме тебя и его, пока никто не приехал. Все будут завтра. Кстати, он футболист.

— Я бы с удовольствием привез футболку, которая вам так нравилась, профессор, — сказал Ромеро, — но они отобрали ее у меня и выставили под стеклом в физкультурном зале. Как музейный экспонат.

— Вскоре ты поймешь, Ромеро, — заметил в ответ Стрэнд, — что твои шуточки не будут пользоваться тут таким успехом, как в Нью-Йорке.

С верхнего этажа до них доносились громкие звуки рока.

— Что это там, дискотека, что ли? — спросил Ромеро. — Кстати, а как тут насчет девочек, а, профессор?

— Не думаю, что появление твоей стриптизерши вызовет здесь восторг, — ответил Стрэнд. — Хотя Данбери поддерживает связь с женской школой. Но она не близко, в пяти милях отсюда.

— Любви все расстояния нипочем, — усмехнулся Ромеро.

Дверь в комнату была распахнута, коридор освещался льющимся оттуда светом. Роллинз лежал на постели в одежде, но без ботинок и читал книгу. На столике, всего в нескольких дюймах от его уха, стоял кассетный магнитофон. Увидев Ромеро со Стрэндом, он тут же вскочил и выключил музыку.

— Вот твой сосед по комнате, Роллинз. Езус Ромеро.

— Мое имя произносится Хесус, — сказал Ромеро.

— Извини, — сказал Стрэнд. В прежней школе он никогда не обращался к ученикам по именам и испугался, что неправильное произношение имени Ромеро может показаться мальчику знаком пренебрежения, плохим началом новой жизни в Данбери. — Теперь запомню.

Роллинз протянул руку. Ромеро, настороженно покосившись на него, протянул свою. Они обменялись рукопожатием.

— Добро пожаловать, Хесус, — сказал Роллинз. — Надеюсь, ты любишь музыку?

— Не всякую, — уклончиво ответил Ромеро.

Роллинз добродушно рассмеялся.

— Ты хоть по крайней мере не так много места займешь, браток, — заметил он. — Очень предусмотрительно с вашей стороны, мистер Стрэнд, что вы учли мои размеры и размеры комнаты.

— Я тут ни при чем, — торопливо ответил Стрэнд. — Учеников размещают по фамилиям, в алфавитном порядке. Что ж, теперь вы познакомились, и я вас оставляю. Свет полагается выключать в десять тридцать.

— Да я раньше двенадцати с двух лет не ложился, — сказал Ромеро.

— Я же не говорил, что вы обязательно должны спать в это время. Просто выключить свет, вот и все. — Стрэнд чувствовал нелогичность своего высказывания. — Доброй ночи.

И он вышел из комнаты. Но не стал сразу спускаться вниз, а остановился возле двери и прислушался. И ничуть не удивился тому, что услышал.

— Ну что ж, черный братец, — сказал Ромеро с нарочитым южным акцентом. — Смотрю, и тут у них имеется квартал для рабов. И все пойдет как заведено, как на старой доброй плантации.

Стараясь ступать как можно тише, Стрэнд спустился по лестнице к себе. Взглянул на бутылку виски в коричневом пакете, что стояла в кухонном шкафу, но открывать ее не стал. У него появилось предчувствие, что скоро настанут времена, когда без глотка виски на ночь он просто не сможет обойтись.

Глава 5

Было бы самообольщением с моей стороны притворяться, что эти записи есть не что иное, как настоящий дневник. Занятия идут вот уже неделю, и я так устаю к концу каждого дня, что едва хватает сил просмотреть учебные записи на завтра или прочесть статейку в газете или журнале. В первый день, когда прибыли мальчики, тут творился настоящий бедлам. Знакомство с родителями, которые или подчеркивали всевозможные достоинства своих сыновей, или же обращались с различными просьбами. Кое-кто отводил меня в сторонку и нашептывал на ухо, что сын требует особого внимания и подхода, так как ему каждый вечер надо принимать лекарство от анемии. Некоторые предупреждали, что у мальчика проблемы с мастурбацией или же он склонен мечтать в классе, а потому ему тоже необходимо особое внимание — чтобы не снизилась успеваемость.

Мои подопечные — я в конце концов научился отличать их от остальных — произвели впечатление средней по всем показателям группы. Довольно хорошо воспитанные молодые люди, они снисходительно-вежливы со старшими и задиристы и шумны в общении друг с другом. А потому не предвижу в будущем каких-либо осложнений с ними. Ромеро и Роллинз, похоже, отлично ладят. Мало того, Роллинзу даже удалось убедить Ромеро вступить в школьную футбольную команду, хотя Ромеро весит не более ста сорока фунтов, а сам Роллинз — как минимум двести десять. Однако в первый же день тренировки на местном поле Ромеро, стоявший по большей части в стороне и лишь наблюдающий за игрой, вдруг проявил удивительную прыть — перехватил мяч, который упустил один из игроков (кажется, по причине растяжения лодыжки), а затем смело рвался в атаку всякий раз, когда мяч попадал к нему. Я с изумлением наблюдал за его подвигами, так как никогда прежде не слышал, чтобы он проявлял какой-либо интерес к спорту, а он уворачивался, обводил, перехватывал инициативу у ребят, которые были вдвое крупнее его. В своем полете он был непредсказуем, точно лесной голубь, а короткие стремительные пробежки оставляли задыхающихся противников далеко позади. Возможно, полушутя подумал я, он научился этому, удирая от полицейских в Нью-Йорке.

В тот же вечер Роллинз имел с ним серьезный разговор, а на следующий день отвел к своему тренеру. Каким-то чудом им удалось подобрать для мальчишки форму маленького размера, и вот наш Ромеро зачислен в футбольную гвардию. Хотя лично у меня это вызывает опасения. Что, если в пылу борьбы все эти гиганты просто задавят его? Но с другой стороны, игра в команде поможет Ромеро упрочить свое положение среди других учеников.

Несколько дней спустя после начала занятий Стрэнд получил записку с приглашением посетить офис директора. Бэбкок приветствовал его тепло, но несколько нервно.

— У нас тут небольшая проблема, — сказал Бэбкок. — Речь идет о Хесусе Ромеро.

— Ах, — вздохнул Стрэнд.

— Вот именно, ах, — сказал Бэбкок. — Выяснилось, что Ромеро пропускает службу в церкви. Возможно, вам известно, что мы связаны определенными обязательствами с благотворительным фондом, без которого существование нашей школы было бы просто невозможно. Причем деньги начали поступать еще с начала шестидесятых. Это был щедрый дар, необыкновенно щедрый. Благодаря ему построили новые спортивные сооружения, создали библиотеку, считающуюся лучшей школьной библиотекой на всем Восточном побережье, мы позволили себе и другие усовершенствования… Старая леди, оставившая нам эти деньги по завещанию, была глубоко религиозной женщиной, к тому же очень сильной и волевой, и одним из условий в завещании значилось, что все ученики каждый день должны посещать часовню. Она также вписала условие, что мальчики должны приходить в столовую в пиджаках и галстуках. В других школах уже давно отказались от подобных правил. Мы же не можем. А потому я хотел узнать, согласны ли вы предварительно побеседовать с Ромеро. Иначе я буду вынужден пойти по официальному пути.

— Попытаюсь, — сказал Стрэнд.

— Вы сами, вероятно, имели возможность убедиться: службы эти ничуть не обременительны и действуют очень успокаивающе. У нас учатся несколько католиков, а также мальчиков еврейского происхождения, и ни один, похоже, не против соблюдения установленных правил. Вы должны обратить на это внимание Ромеро.

— Обязательно, — кивнул Стрэнд. — Мне очень жаль, что он доставляет вам неприятности.

— Боюсь, что в дальнейшем можно ожидать и худшего. И дело тут не только в Ромеро, — сказал Бэбкок.

Стрэнд попросил Ромеро зайти к нему после занятий и пересказал разговор с директором, используя все аргументы последнего. Ромеро выслушал его молча, потом покачал головой:

— Мне плевать на разных там евреев и других католиков. Я, может, тоже католик, но я сам по себе.

— А когда ты последний раз посещал службу? — спросил Стрэнд.

Ромеро ухмыльнулся:

— Да когда меня крестили. Лично я в Бога не верю. И если без походов в часовню обойтись нельзя, прямо сейчас начну собирать вещи.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я передал все это мистеру Бэбкоку?

— Да.

— Ступай, — коротко сказал Стрэнд.

Когда на следующий день Стрэнд доложил Бэбкоку об этом разговоре, директор тяжело вздохнул. Он вообще, как отметил Стрэнд, часто вздыхал во время разговора.

— Что ж, — сказал он, — если никто не будет поднимать шума, закроем на это глаза.

— Тут еще одно, — сказал Стрэнд. — Речь идет о моей жене. По средам занятий у нее нет. Как вы считаете, может ли она раз в неделю ездить в этот день в Нью-Йорк? У нее там несколько учеников, и она не хотела бы их бросать.

— Понимаю, — кивнул Бэбкок. — Лично я не возражаю.

И Стрэнд вернулся к себе, размышляя по дороге о том, какой чудесный человек этот Бэбкок. Порядочный, интеллигентный, мягкий и гибкий. Семестр еще только начался, а Стрэнд уже в полной мере прочувствовал, насколько хорошо налажена тут работа, как гладко и спокойно все идет, какими малыми усилиями поддерживается дисциплина. И отношения между мальчиками вполне дружеские, и обстановка самая благоприятная для процесса преподавания и обучения. И сам Стрэнд, чего с ним не бывало уже давно, с первых лет преподавания, чувствовал себя на высоте.

— Тебе крупно повезло. Мистер Бэбкок — необыкновенно мягкий и терпимый человек, — сказал он на следующий день Ромеро. Стрэнд специально заставил мальчишку помучиться в неведении ночь, прежде чем сообщил ему о решении Бэбкока. — Он согласен оставить тебя. Но никому об этом ни слова, ясно? И еще советую написать ему записку с выражением благодарности.

— А вы, случайно, не спрашивали, сам-то он в Бога верит?

— Не стоит искушать судьбу, молодой человек, — коротко ответил Стрэнд.

Тут Ромеро достал из кармана лист бумаги и развернул.

— Вы должны кое-что подписать, мистер Стрэнд, — сказал он. — Это разрешение от матери, чтобы я мог играть в футбольной команде. Только что получил.

Стрэнд взглянул на бумагу. Это был бланк департамента по спорту, с пробелами для подписей родителей, а также автографа учителя, заверяющего подлинность их подписей. В данном случае в уголке было накарябано нечто напоминающее букву «X». Пока Стрэнд изучал бумагу, Ромеро не спускал с него вызывающе-дерзкого взгляда темных глаз, отчего Стрэнд, как бывало и прежде, испытывал неловкость. И все равно, думал он, разве это не есть свидетельство прогресса поколений — от неграмотной матери к сыну, который способен жарко спорить о работах Эдуарда Гиббона?.. И разве не заслуга в том американской системы школьного образования?

Когда Стрэнд передал эту бумагу мистеру Джонсону, тренеру футбольной команды, очень серьезному и преданному своему делу молодому человеку, который, кстати, перед каждой игрой произносил молитву в раздевалке, причем просил Бога не о победе, а о безопасности игроков обеих команд, тот, увидев «X», приподнял брови.

— Полагаю, это незаконно, — сказал он.

— Мне тоже так кажется, — кивнул Стрэнд.

— Ладно, как бы там ни было, — заметил Джонсон, — этот мальчик понимает язык жестов. Правда, далеко не всегда повинуется им, — с улыбкой добавил он. — Знаете, он приводит остальных ребят просто в бешенство. Они никогда не знают, что он может выкинуть через секунду. Если его призывают на определенный участок поля и он видит, что ничем там отличиться не может, то просто поворачивается спиной и проходит через центр, а иногда даже бежит в совершенно противоположную сторону. Он делает все с точностью до наоборот, и я часто браню его, но никакого впечатления это не производит. С другой стороны, не хочется слишком уж давить на него. При его росточке необходимо изрядное мужество хотя бы уже для того, чтобы просто выйти на поле. А потому по большей части ему все сходит с рук. Но порой он творит просто чудеса. Он верткий, как угорь, никто не может его поймать. Причем уворачивается он с такой одержимостью… можно подумать, его собираются линчевать и он спасает собственную шкуру. И еще мне кажется, ему совершенно все равно, выиграем мы этот матч или нет. Просто хочет доказать всем, что поймать его невозможно. Я вам честно скажу, мистер Стрэнд: за все время, что я играл и работал тренером, мне впервые попадается такой мальчишка. Он не спортсмен, он какой-то дикий зверек. Это все равно что иметь в команде бешеную пантеру.

— Но он пока не собирается уходить из команды? — спросил Стрэнд.

Тренер пожал плечами.

— Знаете, я не планирую слишком активно его использовать. Очень уж он мал и слаб, чтобы играть на регулярной основе. Рано или поздно его обязательно сожрут живьем. Теперь другие времена. Нынешние мальчишки — настоящие чудовища, даже в нашей, вполне приличной, школе, и рослые умеют бегать так же быстро, как и недомерки. И потом он физически не способен блокировать противника или сделать точную передачу. Может, и буду изредка использовать его на задней линии, если удастся научить выбивать мяч из рук. А если нет — буду выпускать его на поле лишь в тех редких случаях, когда игроки уже окончательно выдохлись и мечтают о перерыве. Когда я обещал оставить его в команде, то прямо сказал, без всяких обиняков, что большую часть времени ему придется сидеть на скамье запасных и что выпускать на поле буду только в крайних случаях, когда положение уже совсем отчаянное. И знаете, тут он улыбнулся… ну и улыбочка у него, я вам доложу. Маленький-маленький, а как улыбнется, так способен напугать морского пехотинца… Так вот, он улыбнулся и сказал: «Быть тренером — вот подходящая работенка. Всю жизнь о ней мечтал».

— А среди других мальчиков он пользуется популярностью? — Стрэнд счел, что пока рановато говорить этому милому и религиозному молодому человеку, что в запасных у него играет варвар.

Тренер с сомнением уставился на Стрэнда, будто никак не мог решить, стоит ли говорить всю правду, и ответил дипломатично:

— Я так понял, у вас к этому мальчику интерес особый. Ведь он попал сюда отчасти благодаря вам, так?

— Ну, более или менее, — уклончиво ответил Стрэнд. — Он был моим учеником в городской школе и проявлял незаурядные способности.

— Тогда вот что я вам скажу: если б сосед по комнате, Роллинз, не защищал его так рьяно, думаю, он давно бы уже схлопотал. Он ведь не любит держать свое мнение при себе, верно?

Стрэнд невольно улыбнулся:

— Да, вот и вы заметили это.

— Когда он делает обманный финт или кто-то из ребят пропускает мяч, он… он насмехается над ними. И вот его любимая фраза, которая действует мальчикам на нервы: «Я думал, джентльмены, вы сюда в футбол пришли играть». Он отделяет себя и Роллинза от всех остальных, так и сыплет цитатами из английской литературы и прессы. Знаете, под каким заголовком печатают английские газеты отчеты о крикетных матчах? «Джентльмены — значит игроки с большой буквы». Не все ребята понимают, что это означает, но уверены: это далеко не комплимент в их адрес.

— А кроме Роллинза, чернокожие игроки в команде есть?

— В этом году нет. Школа делает все, что в ее силах, чтобы принимать и цветных, но пока без особого успеха. Боюсь, что школе с устоявшейся репутацией некоего форпоста БАСП[158] понадобится немало лет, чтобы изменить свой имидж. Кажется, сейчас в школе учатся всего четверо чернокожих, и ни один из них, кроме Роллинза, не играет в футбол. В прошлом году у нас работал темнокожий учитель, преподавал историю искусств, и все приняли его очень приветливо, но он так и не прижился здесь. К тому же этот парень был слишком образован, чтобы преподавать в подготовительной школе. Сейчас работает в Бостонском университете. Одних добрых намерений не всегда достаточно, верно? — Этот крупный, пышущий здоровьем молодой человек, чьи цели в жизни, как догадывался Стрэнд, были весьма ограниченны и обусловлены его специальностью, пытался философствовать.

Футбольный тренер оказался не единственным преподавателем, кого поведение Ромеро ставило в тупик. Тихая молодая женщина по фамилии Коллинз с кафедры английского языка, читавшая у Ромеро курс английской и американской литературы, как-то остановила Стрэнда в холле главного здания, когда они возвращались с ленча, и спросила, не может ли он уделить ей несколько минут, чтобы поговорить о мальчике. Она тоже, оказывается, знала, что Ромеро попал в школу не без помощи Стрэнда. И он не стал разубеждать ее в этом заблуждении — преподавателям незачем было знать, что тут не обошлось без влияния Хейзена. Если Хейзен захочет взять на себя часть вины за проступки Ромеро, пусть делает это сам.

— Вы ведь учили его в Нью-Йорке? — спросила она, идя рядом.

— О, если б кто-нибудь мог сказать, что хоть чему-то его научил, — заметил Стрэнд.

Она улыбнулась:

— Кажется, я начинаю понимать, что вы имеете в виду. Он тоже доставлял вам немало хлопот, да?

— Могу сказать лишь одно, — произнес Стрэнд, стараясь выглядеть как можно более беспристрастным. — Взгляды, которые он выражал, не всегда совпадали с общепринятыми, вот и все.

— И перемена школ, — подхватила мисс Коллинз, — похоже, не избавила его от этой прискорбной привычки. К примеру, сегодня он умудрился вовлечь в спор весь класс.

— О Боже!.. — вздохнул Стрэнд. — И о чем шла речь?

— Мы обсуждали роман Стивена Крейна «Красный знак доблести», — ответила мисс Коллинз. — Эта книга близка и понятна мальчикам, к тому же стиль ее отличает изумительная простота, что подготавливает к восприятию целого жанра в современной американской прозе. Я стала задавать вопросы, и Ромеро молчал, пока два или три мальчика объясняли, чем именно понравился им роман. Затем вдруг он поднял руку, встал и сказал, очень вежливо: «Прошу прощения, мэм, но все это лишь промывание мозгов». А потом выступил с целой речью. Сказал, что не важно, какими намерениями руководствовался писатель, важен результат. А результат этот сводится к довольно примитивной идее. Что тебе никогда не стать настоящим мужчиной, если ты убегаешь. Ты можешь доказать, что являешься таковым, только когда встаешь во весь рост и сражаешься снова и снова, и не важно, что при этом тебе оторвут голову. И пока людям нравятся такие книги, молодые люди будут с песнями и радостными криками отправляться на войну и погибать там. И еще сказал, что не знает, как остальные ребята в классе, но лично он всегда, всю свою жизнь убегал. И если б не делал этого, не сидел бы сейчас здесь, среди них. Убегать, сказал он, — это самое естественное поведение, когда ты напуган. А всякая муть, типа этого романа, «Красный знак доблести», лишь запудривает людям мозги. И пишут такие книги, как правило, лживые и подлые старики, чтобы заставить молодежь пойти на войну, где их всех поубивают. Ромеро сказал, что у него был дядя, которого наградили во Вьетнаме за то, что он до конца отстреливался из автомата, давая возможность остальным ребятам из своего батальона уйти. И дело кончилось тем, что теперь этот дядя прикован к инвалидному креслу, а свою медаль выбросил в мусорное ведро. — Мисс Коллинз с бледным обеспокоенным лицом и застенчивыми, какими-то робкими манерами, удрученно покачала головой, вспоминая подробности инцидента в классе. — Я просто не в состоянии справиться с этим мальчиком. — В голосе ее звучало отчаяние. — Он заставляет чувствовать всех нас какими-то необразованными глупцами. Как вы думаете, у него и правда есть дядя, получивший ранение во Вьетнаме?

— Впервые слышу о дяде, — ответил Стрэнд. — Да и вообще Ромеро любит приврать. — Если бы ему самому довелось присутствовать в классе во время этого спора, он бы напомнил Ромеро, что у мистера Гиббона, автора, которого тот так ценит, почти на каждой странице встречается такое понятие, как «солдатская доблесть». Последовательность, как уже не раз успел убедиться Стрэнд, не являлась отличительной чертой мальчика.

— А вы не могли бы ему передать… — робко начала мисс Коллинз, — что, когда в следующий раз ему захочется выразить мнение, которое может… э-э… смутить других учеников, он должен предварительно подойти ко мне и обговорить это?..

— Попытаюсь, — ответил Стрэнд. — Но ничего не гарантирую. Осмотрительность — это не по его части, примерно так выражается сам Ромеро. — И тут вдруг он понял, в чем заключалась еще одна особенность характера мальчика. Ромеро находился в вечных поисках аудитории, пусть даже она состояла бы из одного человека, причем желательно ему не симпатизирующего. Это помогало выплескивать накопившиеся отрицательные эмоции, а также порождало чувство превосходства над людьми, старшими по возрасту и в общепринятом смысле более могущественными, чем он сам. И идеальную карьеру для него Стрэнд представлял следующим образом: Ромеро, несомненно, должен стать оратором, вещать с трибуны, охраняемый полицией, а вокруг… вокруг бесновалась бы толпа, готовая растерзать его за оскорбления и смятение, которое он вселил в их души. Малоутешительное видение.

— И знаете, почему еще с ним так трудно сладить, — продолжала мисс Коллинз все тем же тихим, извиняющимся голосом. — Он всегда говорит очень вежливо — «мэм», «мистер», «могу ли я задать вопрос». И еще он, несомненно, самый подготовленный из учеников. У него просто фотографическая память, и он способен цитировать наизусть целые отрывки из книг в поддержку своей аргументации. Когда я дала мальчикам список по внеклассному чтению в этом семестре, он с презрением отшвырнул его в сторону и сказал, что прочел почти все, что там значится. А на то, что не успел прочесть, просто не стоит тратить времени. И еще долго возмущался тем, что в список не включены «Улисс» Джеймса Джойса и «Любовник леди Чаттерлей». Вообразите, в семнадцать-то лет!..

— Как говорит пословица, — заметил Стрэнд, — умен не по годам. Точнее, не по возрасту порочен.

— Он сказал, что эти две книги сформировали основу современной литературы. И что игнорировать их — значит оскорблять интеллектуальные способности учащихся и отрицать значение секса в жизни современного общества. Где только он набрался этих идей?

— В публичных библиотеках, где же еще…

— Жаль, что у нас нет курса для более продвинутых учащихся, — сказала мисс Коллинз. — Я бы с удовольствием рекомендовала его. Возможно, он даже своего рода гений. Но мне никогда прежде не доводилось сталкиваться с гениями. И если честно, предпочитаю обходиться без них.

— Не принимайте близко к сердцу, — попытался успокоить ее Стрэнд. — С его темпераментом он наверняка вляпается в какой-нибудь скандал, и его исключат.

— Жду не дождусь, — ответила мисс Коллинз, и впервые за все время разговора в голосе ее прорезались решительные нотки. Она печально поплелась на следующий урок, а Стрэнд с облегчением мысленно отметил, что по крайней мере в этом семестре Ромеро заниматься у него не будет.

В обязанности Стрэнда входила проверка комнат мальчиков два раза в неделю. Он предпочитал делать это в их отсутствие. Комнаты разительно отличались. Одни содержались в безупречном порядке — можно было подумать, что тут проживает какая-нибудь старая дева. В других же, напротив, царил сущий бедлам. Комната на верхнем этаже, где обитали Ромеро с Роллинзом, была достаточно чисто прибрана, но различия между двумя ее половинами настолько бросались в глаза, что, казалось, между уголком Роллинза и уголком Ромеро возвышается некая невидимая стена. Постель Роллинза была застлана ярким покрывалом с индейским рисунком. В изголовье лежала темно-бордовая подушка с вышитой посередине желтыми нитками крупной буквой «W» — знак почета, которого он удостоился за игры в прежней школьной команде.[159] На столе в толстой серебряной рамочке красовалась цветная фотография пожилой чернокожей пары, угрюмо уставившейся в объектив. Стояли они у крыльца белого деревянного дома, в верхнем углу виднелась надпись: «От мамы и папы, с любовью». Рядом стояла фотография хорошенькой и улыбающейся чернокожей девушки в купальнике. Наискось шла надпись, сделанная аккуратным девичьим почерком: «На добрую память, Клара». На стене висел снимок четырех огромных ухмыляющихся парней, самым мелким из них был Роллинз. На всех красовались спортивные футболки с какими-то буквами, все четверо, несомненно, были братьями. Роллинз держал в руках футбольный мяч, парень рядом — бейсбольную биту, двое других братьев — мячи для игры в баскетбол. Тем самым как бы подчеркивалось, что достижениями они блистали не в одном виде спорта. То были явно добродушные, но внушительного вида парни, и сразу становилось ясно, что даже самый задиристый сосед никогда не станет вступать с ними в спор.

Над кроватью к стене была приклеена афиша, анонсирующая концерт Эллы Фицджеральд; рядом на тумбочке высилась целая гора кассет и стоял магнитофон, который, как уже знал по опыту Стрэнд, гремел на полную катушку. На маленькой полочке внизу лежали журналы «Плейбой». И в других комнатах Стрэнд видел журналы с голенькими девочками, но там их прятали — обычно под кроватью. Роллинз же, видимо, искренне считал, что прятать тут особенно нечего.

На полке его шкафчика, дверцу которого он беззаботно оставлял открытой и где довольно беспорядочно была развешена одежда, Стрэнд обнаружил с полдюжины упаковок шоколадного печенья. Находка заставила его улыбнуться — он представил себе, как ночью, побуждаемый голодом, этот мальчик-гигант встает с постели и, нашаривая путь в темноте, крадется к шкафу, с тем чтобы детские сладости помогли ему продержаться до завтрака.

Половина же Ромеро являла собой полный контраст — здесь обстановка была спартанской. Постель застлана шерстяным одеялом тускло-оливкового оттенка — такие раздавались всем мальчикам — и была заправлена с солдатской аккуратностью. Ни фотографий, ни журналов, а на письменном столе абсолютно ничего, кроме блокнота и стройного ряда остро отточенных карандашей. Точно Ромеро вознамерился не оставлять никаких следов, не давать никому ни малейшего повода приписать ему какую-либо слабость. Одежда в шкафчике развешена невероятно аккуратно; на полке — знаменитое издание 1909 года в семи томах под редакцией Дж. Б. Бьюри «Истории упадка и разрушения Римской империи», стоившее, как знал Стрэнд, немало и очень ценившееся у коллекционеров.

С учетом разницы во вкусах этих двух молодых людей оставалось лишь удивляться, как им удавалось столь гармонично сосуществовать в одной маленькой комнатушке, да еще с удовольствием общаться, что они делали почти все время.

Поражаясь тому, как Ромеро удалось раздобыть столь ценное и редкое издание Гиббона, Стрэнд оставил мальчику записку с просьбой зайти к нему после тренировки. Согласно школьным правилам, Стрэнд должен был выставлять оценку за состояние каждой комнаты в доме и вывешивать этот список внизу, на доске объявлений. Оценку полагалось производить по десятибалльной системе, и он поставил Ролинзу с Ромеро десятку, несмотря на то что в существовании незримой стены, отделявшей одну кровать от другой, было нечто тревожное.

Ромеро вошел в гостиную Стрэнда — свежий после только что принятого душа, как обычно, аккуратно одетый и сдержанный. Стрэнд попросил его присесть и, перед тем как заговорить о книгах, расспросил о том, как идут дела на занятиях и в команде, которая должна сыграть в эту субботу свой первый матч. Ромеро ответил, что на занятиях ему нравится и что он достаточно хорошо успевает. И еще добавил, что вряд ли будет участвовать в первом матче, но тренер ему тоже нравится, пусть даже у того и напрочь отсутствует воображение. А затем с подкупающей искренностью заявил Стрэнду, что уже переговорил с тренером и дал ему понять: если тот не будет выпускать его на поле хотя бы на десять минут, он потерпит еще неделю, а потом просто выйдет из команды и целиком посвятит себя занятиям.

Стрэнд как бы между прочим спросил, нет ли на него жалоб и нареканий, на что мальчишка ответил, что нет. И еще сказал, что получил письмо от мистера Хейзена. Оказывается, тот открыл на его имя счет в школьном банке, с которого он, Ромеро, может еженедельно снимать по десять долларов на карманные расходы. Словом, все как и у других мальчиков. Ромеро написал мистеру Хейзену письмо, в котором благодарил за щедрость. В ответ Стрэнд заметил, что и сам непременно поблагодарит мистера Хейзена при личной встрече, поскольку тот приезжает вместе с его дочерью и женой навестить его в эту субботу.

— Боюсь, и мне придется выступить с небольшой благодарственной речью, — заметил мальчишка и улыбнулся — впрочем, на сей раз без ехидства.

Тут Стрэнд наконец заговорил о книгах.

— Знаешь, — сказал он, — а они действительно очень ценные.

— Разве? — невинно удивился мальчишка. — Что ж, это приятная новость.

— Каким это образом они попали к тебе? — спросил Стрэнд.

Ромеро взглянул на Стрэнда с таким видом, точно примерялся, как лучше ответить.

— Я их украл, — небрежным тоном ответил он. — Пришлось раз девять сходить в букинистический магазин на Четвертой авеню. Ведь брать можно было только по одной книге, иначе сразу бы заметили. — И он холодно и вызывающе уставился на Стрэнда в ожидании комментариев. Стрэнд молчал, и Ромеро добавил: — Эти продавцы в магазинах — им на улице и десяти минут не продержаться. Обчистят за милую душу. Догола разденут, а они и не заметят, пока не схватят пневмонию.

— Ты, очевидно, хочешь сказать, что то был не единственный магазин, который ты обокрал? — спросил Стрэнд.

— Да разве их все упомнишь, — пробормотал Ромеро и встал. — Что-нибудь еще, сэр?

— Нет, пока ничего, — ответил Стрэнд.

Мальчишка вышел. Стрэнд остался сидеть за столом, глядя в окно, за которым сгущались сумерки. Перед ним встала проблема, которую не хотелось даже пытаться решить. «Мне не следует целиком сосредоточиваться на этом мальчишке, — подумал он. — Мне и без него есть чем заняться и о чем беспокоиться».

В субботу днем, как раз перед обедом, у входа в «Мэлсон-резиденс» остановился огромный «мерседес» с Конроем за рулем. Стрэнд сбежал по ступенькам навстречу Лесли, Кэролайн и Хейзену, которые выходили из машины. В руках у Кэролайн вертелся крошечный черный щенок лабрадора. Стрэнда переполняли чувства, однако он постарался не выказывать чрезмерной радости при виде жены и дочери в присутствии двух мальчиков, которые наблюдали за этой сценой со ступенек.

Какое-то время он избегал смотреть на Кэролайн.

— А где же Джимми? — спросил он. — Я думал, он приедет с вами.

— В последний момент мистер Соломон отправил его в Чикаго, послушать какую-то группу, которая там выступает, — ответила Лесли. — Это означает, что доверие к нему растет, так он, во всяком случае, объяснил мне. Обещал позвонить, как только вернется. Шлет тебе большой привет.

— Что ж, очень мило с его стороны, — суховато заметил Стрэнд. Затем, все еще избегая смотреть на Кэролайн, погладил щенка по спинке и ворчливо спросил: — Где ты его взяла?

— Мистер Хейзен подарил. Два дня назад. В тот день, когда доктор Леард снял повязки. — Она опустила собачку на землю. Затем нервно улыбнулась и, дотронувшись до кончика носа пальцем, спросила: — Ну, как тебе нравится его работа?

— Чудесно, замечательно, — ответил Стрэнд. И подумал, что дочь у него — настоящая красавица; впрочем, он всегда считал ее красавицей. — Выглядит прямо как настоящий…

Кэролайн расхохоталась.

— Ах, папа! Но он и есть настоящий!.. И потом, ты мог бы проявить больше восторга.

— Главное, чтобы тебе нравилось, — сказал Стрэнд. — Интересно знать, что ты сама думаешь по этому поводу.

— Думаю, что гадкий утенок превратился в лебедя, — весело сказала Кэролайн, и они двинулись к двери. — Отбоя от парней теперь просто не будет, вот в чем весь ужас!..

— Не стоит преувеличивать, — заметила Лесли и сурово взглянула на двух мальчишек, которые с неподдельным интересом разглядывали Кэролайн. — Да, операция прошла удачно, но ты пока у нас не кинозвезда. И следует побыстрей избавляться от привычки смотреться в зеркало по сто раз на дню. — Впрочем, говорила она все это с любовью, и Стрэнд заметил, что новая внешность дочери нравится ей не меньше, чем самой Кэролайн.

Однако Лесли не понравилось, в каком состоянии находилось жилье Стрэнда — и это несмотря на то, что миссис Шульц расставила вазы с цветами во всех стратегических точках гостиной.

— Вот уж не думала, что дом будет выглядеть так уныло, — заметила она. — Хотя, наверное, он станет гораздо уютнее, когда мы перевезем мебель. Покрасить и побелить тоже не помешало бы.

— Поговорю с Бэбкоком об этом, — обещал Стрэнд. — Уверен, школа не разорится, если здесь пару дней поработают маляры.

— Не хотелось бы показаться капризулей, — сказала Лесли, — донимать просьбами с самого начала…

— Я скажу Бэбкоку, что это моя идея, — вмешался Хейзен. — Все покрасим в лучшем виде.

— Время ленча, — сказал Стрэнд. — Нам надо идти в столовую. Я предупредил о вашем приезде, и там накрыли специальный столик для гостей. И для других родителей тоже. Сегодня у нас открытие футбольного сезона, и народ приедет посмотреть на игру. Кстати, Рассел, наш протеже Ромеро — тоже член команды.

— И какую же роль он в ней исполняет? — усмехнулся Хейзен. — Игрока в бирюльки, что ли?

— Нет, я серьезно, — сказал Стрэнд, когда все они вышли на улицу и направились к главному зданию. — Правда, сегодня он, может, и не будет играть, но тренер сказал мне, что предполагает использовать его в критических ситуациях.

— Ну а как он вообще?

— Успевает, насколько мне известно, вполне прилично, — осторожно ответил Стрэнд. — Я стараюсь не вмешиваться, но, похоже, настроен он серьезно и занятий не прогуливает в отличие от других мальчиков.

— Вы должны дать мне список его преподавателей. Постараюсь побеседовать с ними, пока я здесь. Уверен, они не привыкли к таким неординарным мальчикам, как он. И мне бы не хотелось, чтобы они были с ним слишком строги — это зачастую происходит из-за недопонимания. Особенно в том, что касается его происхождения.

Стрэнд вспомнил мисс Коллинз и подумал, что было бы куда лучше, если б Хейзен поговорил с Ромеро и попросил его не слишком донимать учителей. Но затем решил, что не стоит говорить об этом Хейзену, а также упоминать о найденных в комнате Ромеро книгах Гиббона. Хейзен может впасть в ярость и настоять на том, чтобы мальчишку немедленно вышвырнули из школы. И тогда эксперимент, который они затеяли, прекратится, даже не успев толком начаться.

Немного отстав от остальных, он взял Лесли под руку, и дальше они пошли вместе. Она благодарно улыбнулась.

— Я так по тебе скучала… — шепнула она.

— А я, разумеется, вовсю пользовался своим холостяцким положением, — шутливо шепнул в ответ Стрэнд. — Ты не представляешь, какие оргии закатывали мы здесь во время чаепития в столовой!..

Лесли нежно сжала его руку.

— Выглядишь ты хорошо, — заметила она. — Стало быть, пребывание здесь действительно идет тебе на пользу.

— Да. Надеюсь, что и тебе тоже пойдет.

— Если ты здесь счастлив, — сказала Лесли, — то и я тоже буду счастлива.

Но в голосе ее Стрэнд уловил некую нотку, означавшую, как ему показалось, сомнение, неискренность, возможно, даже отголосок страха.

Войдя в столовую, они увидели, что все мальчики уже собрались. По тому, как они глазели на Кэролайн, рядом с которой трусил на поводке щенок, Стрэнд понял, что операция действительно прошла успешно. Он заметил также, что и ходить Кэролайн стала по-другому. В ее походке появилось — он с трудом подобрал нужное слово — некое высокомерие.

Во время ленча Хейзена ожидал сюрприз: он встретил человека, которого знал еще по Вашингтону — тот имел какое-то отношение к нефтяному лобби. Они долго очень оживленно и дружески беседовали о чем-то. Стрэнд же вернулся с Лесли в дом — ей захотелось вздремнуть. Хейзен же в сопровождении Кэролайн и Конроя отправился на футбол.

— Ты точно не хочешь, чтобы я остался с тобой? — спросил Стрэнд, наблюдая за тем, как Лесли, скинув туфли, ложится на узкую кровать.

— Позже. У нас еще полно времени, — ответила она. — К тому же я уверена: мальчики обидятся, если ты не посмотришь их игру. А я и без того видела сегодня слишком много людей.

Он наклонился, поцеловал ее в лоб и вышел. На открытых трибунах вокруг футбольного поля собралось не менее тысячи человек, но Хейзен занял ему место рядом с Кэролайн. Игра уже началась, однако, по словам Хейзена, ничего выдающегося пока не произошло.

— А где же наш Ромеро? — спросил он.

Стрэнд оглядел скамью запасных. На самом ее краю, в одиночестве и отодвинувшись как можно дальше от других игроков, сидел Ромеро. Сидел, сгорбившись и разглядывая свои руки, безвольно свисающие между колен, и не смотрел на поле, словно не имел никакого отношения к тому, что там происходило.

— Вон там, под номером 45, — сказал Стрэнд.

— О Боже, какой же он маленький! — заметил Хейзен. — Рядом с другими ребятами выглядит так, точно он из детского сада. А вы уверены, что это не шутка? Может, они нарочно хотят поиздеваться над ним?

— Да нет. Тренер воспринимает его вполне серьезно.

— Этот ваш тренер, должно быть, просто садист, — буркнул Хейзен. — Мне кажется, следует срочно оформить ему страховку. И в этой страховке должны быть предусмотрены расходы на лечение, врачей, а также на похороны.

— Пожалуй, это единственный способ вернуть вложенные в него деньги, — кивнул Стрэнд. И вспомнил о пятисотдолларовом счете в «Брукс бразерс» и десяти долларах на карманные расходы.

Хейзен, глядя на него через голову Кэролайн, усмехнулся. Видимо, он принял это за шутку.

Игра шла довольно бестолково, было много ненужной беготни, пропущенных пасов, промахов по воротам. Мужчина, сидевший позади них, чей сын играл и умудрился пропустить подряд два паса, не уставал твердить:

— А чего вы еще хотите? Это же первая игра в сезоне.

Несмотря на качество игры, сидеть на теплом осеннем солнышке и смотреть на шустрых молодых людей, бегающих по свежей зеленой травке, было все равно приятно. Здесь не было и признака дикой животной ярости и грубости, отличающей профессиональный футбол или игры между командами знаменитых университетов. И штрафные удары назначались только за офсайды или задержку мяча. И когда при случайном столкновении один мальчик из команды Данбери отлетел в сторону и рухнул на траву, его невольный обидчик встревоженно опустился рядом на колени и не поднимался до тех пор, пока получивший травму игрок не встал. Кэролайн со щенком, вертевшимся у нее на коленях, подбадривала криками команду Данбери и интригующе улыбалась мальчикам из другой школы, которые все время на нее оборачивались и добродушно подшучивали.

— Ты только оставь свой телефончик и скажи, как зовут, — крикнул один из них, — и мы с тобой точно сыграем вничью!

— Можете узнать у моего отца, — парировала Кэролайн и указала на Стрэнда. — Он здесь преподает.

Мальчик засмеялся.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Чуть попозже подойду к вам с ручкой и бумагой.

После игры в павильоне рядом с полем должны были подавать чай для учеников обеих школ и их родителей. Стрэнд нимало не сомневался, что нахальный мальчишка действительно подойдет к нему с ручкой и листком бумаги. И с некоей долей злорадства представлял, как ответит, что дочь через три дня должна быть в колледже в Аризоне.

Голов было забито немало, и к концу игры команда приглашенной школы вела со счетом 26:20. Все болельщики встали и дружно подбадривали своих, Ромеро же продолжал сидеть в одиночестве и изучать свои руки. Когда просвистел свисток, означавший, что до окончания игры осталось всего две минуты, тренер подскочил к Ромеро и что-то ему сказал. Ромеро медленно, почти лениво, поднялся, надел шлем и затрусил на поле. Мяч находился у команды противника на сорокаярдовой линии.

Ромеро занял позицию на безопасном от них расстоянии, на двадцатиярдовой линии, и встал, небрежно уперев руки в бока. Как только пробили по мячу и игроки с его половины поля бросились к нему, он сделал обманное движение, поймал мяч, потом вдруг потерял его. С трибун донесся стон разочарования. Мяч заскакал к боковой линии, Ромеро помчался за ним следом, противники в красных футболках дружно бросились вдогонку. Он остановил мяч ногой, затем остановился сам. Двое мальчишек из команды противника промчались по инерции мимо. Легкой трусцой Ромеро добежал почти до линии ворот, потом, когда его почти уже догнали, вдруг резко изменил направление и зигзагом, точно заяц, метнулся к противоположной боковой линии. Ловко увернувшись еще от одного преследователя, он выбрал подходящий момент и вырвался на свободное пространство. И побежал невероятно быстро, держась вблизи боковой линии. Рядом никого не было, игроки в красных футболках безнадежно отстали. Он пересек линию вратарской площадки, на последних десяти ярдах даже нарочно замедлил бег, затем приостановился и небрежно пробил по мячу.

— Черт побери! — громко воскликнул Хейзен, стараясь перекрыть свист и рев трибун. — Я думал, что отправляю в Данбери ученика, а оказалось, прислал сюда хитрого кролика.

Товарищи по команде окружили Ромеро, хлопали его по спине, пожимали руку, но сам он, казалось, вовсе не радовался, а лишь снисходительно терпел эти знаки внимания. И только когда затрусил обратно, к скамейке запасных, и по пути его перехватил Роллинз, сгреб в объятия и высоко поднял, словно ребенка, Ромеро позволил себе улыбнуться.

И, уже уходя с поля, махнул один раз рукой, даже не глядя на трибуны, где болельщики, стоя, приветствовали его аплодисментами.

Он медленно приблизился к скамейке и снова уселся, на самый ее краешек, где просидел почти всю игру. Лицо его было невозмутимо. Снял шлем и снова уставился на руки, безвольно повисшие между коленями. Подошел тренер и одобрительно похлопал его по плечу, но Ромеро даже головы не поднял.

Соперники успели обменяться еще двумя ударами, и тут просвистел финальный свисток. Игра закончилась вничью, со счетом 26:26. Ромеро поднялся и побежал в раздевалку, принимать душ и переодеваться, стараясь опередить толпу болельщиков, которая бросилась следом за ним.

В павильоне были расставлены столы и стулья и организован буфет — длинная стойка, на которой выстроились тарелки с маленькими бутербродами и пирожными. Обслуживали и разливали чай жены преподавателей. Стрэнд с Хейзеном уселись за столик, а Кэролайн с Конроем пошли за чаем. Стрэнд улыбнулся, заметив, как мальчик, просивший у Кэролайн телефон, быстро поднялся и перехватил ее по пути к буфету.

В помещении стоял тихий гул голосов. Родители и ученики разбились на группки; похоже, все были довольны, как проходит этот день.

Наблюдая за родителями, вежливыми и цветущими мужчинами средних лет и их нарядно одетыми женами, Стрэнд вдруг почувствовал, что все они тем или иным образом связаны с Хейзеном, что между ними существует некое притяжение. То были банкиры, крупные торговцы и коммерсанты, председатели всяческих советов директоров, вершители судеб, судьи и толкователи законов, менеджеры крупнейших предприятий и состояний, архитекторы политических побед, люди, к которым прислушивались сенаторы и законодатели. И их дети являлись наследными принцами и принадлежали к классу, который вроде бы и не признавался в Америке как класс. Однако Ромеро непременно провел бы тут аналогию с Древним Римом, где одной из самых привилегированных групп населения считалось сословие всадников.

Что же касалось преподавателей, и мужчин, и женщин, то первые держались почтительно и сдержанно, старались ничем не выдать свое униженное положение. Женщины более открыто проявляли услужливость. Они напоминали Стрэнду ученых рабов, привезенных в столицу, с тем чтобы обучать привилегированных молодых людей, привить им понятия добродетелей и доблести, а также открывать секреты искусства править миром.

Ученики и гости проходили мимо столика Стрэнда, и он несколько раз слышал имя Ромеро. Оно произносилось с восторгом и одобрением. И Стрэнд никак не мог решить, было ли это искренней хвалой гладиатору, блеснувшему днем на арене, или же знаком внимания, которым время от времени удостаивали всадники выслужившегося перед ними варвара.

Он покачал головой, недовольный оборотом, который приняли его мысли, и поднялся поздороваться с Джонсоном, тренером футбольной команды, — тот, широко улыбаясь, приближался к их столику.

Стрэнд представил тренера Хейзену, адвокат тоже поднялся.

— Жаль, что ваши ребята так и не смогли вырваться вперед, — сказал Хейзен.

Тренер пожал плечами.

— Знаете, сэр, сегодня меня вполне устраивала и ничья. А этот мальчишка нечто, верно? Всякий раз, когда я уже готов вышвырнуть его из команды, дав пинка под зад, он вдруг встает и выкидывает такое коленце, что у противников просто руки опускаются. — Он рассмеялся. — Нет на свете более заразительной штуки, чем успех! Еще пара таких пробежек, как сегодня, и я боюсь, что придется переименовывать ваш дом из «Мэлсон-резиденс» в «Ромеро-гарденс».

— Честно говоря, мистер Джонсон, — заметил Хейзен, — нас с мистером Стрэндом больше волнует успеваемость мальчика, а не его подвиги на футбольном поле. Вам известно, что говорят о нем преподаватели?

— Вообще-то мы, тренеры, обязаны очень внимательно следить за успеваемостью ребят, — ответил Джонсон. — У нас тут другие правила. Не такие, как в школах, где спортсмену сходит с рук отставание по всем предметам. А потому рад доложить вам: в этом плане у Ромеро полный порядок. Учителя считают, что он очень умен и всегда хорошо подготовлен к занятиям. Правда, любит поспорить, как вы, наверное, знаете. — Джонсон улыбнулся. — Но всегда вежлив при этом и, еще раз повторяю, очень умно отстаивает свои взгляды. Ну конечно, его… э-э… происхождение — оно сильно отличается от происхождения других учеников Данбери. А потому учителя понимают, что на это следует делать некую скидку и что тут нужен особый подход. Но я бы сказал, что, если он продолжит, как начал, беспокоиться не о чем. Ну, разве только одно… Ему совершенно плевать, нравится ли он другим ученикам или членам команды. И похоже, что, кроме Роллинза, друзей у него нет.

— Придется с ним поговорить, — сказал Хейзен. — Знаете, Аллен, давайте возьмем его с нами на обед. В гостинице, где я остановился, есть очень уютный ресторанчик. Возможно, оказавшись в другой атмосфере, мальчик немного оттает. К тому же мне хотелось бы знать, какое впечатление Ромеро производит на Кэролайн. Ведь мы понятия не имеем, как он держится с девочками, которые… э-э… выросли и воспитывались в несколько иной обстановке, чем он. И уж совсем не похожи на девочек, которые окружали его прежде.

Интересно, подумал Стрэнд, что бы сказал Хейзен, узнав о стриптизерше в поезде и прогулке Ромеро по Нью-Хейвену?

— Что касается девочек, — сказал он, — то я никогда не видел Ромеро в женском обществе, ни здесь, ни в городе. Но миссис Шиллер, наша домоправительница, называет его своим любимчиком. Утверждает, что он обращается с ней как с настоящей леди, чего о других мальчиках не скажешь. И еще говорит, что он самый опрятный из мальчиков, которых ей доводилось видеть за все время работы в школе.

— Что ж, это добрый знак, — заметил Хейзен. — Вы согласны?

— Да, пожалуй. Очень добрый знак, — ответил Стрэнд.

Тут в павильоне появились члены обеих команд. Свежие, раскрасневшиеся после душа, они толпились вокруг буфета, с вожделением взирая на выставленное там угощение.

— Вы его видите? — спросил Хейзен. — Если он здесь, я сам его приглашу, лично.

— Не думаю, что он явится сюда, — сказал Джонсон. — Он первым вышел из раздевалки, и я слышал, как он сказал Роллинзу, что они встретятся позже, дома. Очевидно, чаепитие — не самое любимое его развлечение.

Тут Стрэнд заметил Роллинза — тот отходил от буфета с тарелкой, на которой высилась целая гора бутербродов. Он махнул ему рукой, и Роллинз приблизился к их столику. Он был смущен, точно его уличили в непомерном обжорстве. Затем Роллинз усмехнулся и прикрыл бутерброды широкой ладонью.

— Застигнут с поличным, сэр. Во всем виновата беготня на свежем воздухе. После нее разыгрывается зверский аппетит.

— Роллинз, — сказал Стрэнд, — это мистер Хейзен. Он помог твоему другу Ромеро устроиться в Данбери.

— Рад познакомиться, сэр. — Роллинз поставил тарелку на стол и пожал Хейзену руку. — Похоже, сегодня вы самый популярный в кампусе гость.

— Поздравляю вас с замечательной игрой, — сказал Хейзен.

— Спасибо, сэр. Мы не выиграли, но, с другой стороны, и не проиграли. Наверстаем свое позже.

— Надо сказать, ты сделал Ромеро отличную передачу, — заметил Джонсон. — Его бы точно блокировали, если б ты вовремя не вмешался.

— Что ж, мистер Джонсон, — ухмыльнулся во весь рот Роллинз, — у нас, игроков, одна задача. Делать вид перед всеми этими джентльменами, что помощь и взаимовыручка — наш девиз.

— Роллинз, — резко одернул его Джонсон, — настала самая пора тебе с твоим дружком Ромеро избавиться от этих ваших шуточек, которые всем изрядно поднадоели. Раз и навсегда.

— Извините, — тихо сказал Роллинз, — я ему обязательно передам. — И, захватив тарелку с бутербродами, он отошел к другим ребятам из команды. Ах, Роллинз, Роллинз, подумал Стрэнд. Смелый игрок, ночной пожиратель шоколадного печенья, еще один кандидат в сословие всадников…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ