[78] Мне нравится твоя новая прическа.
Браттон снова оказался перед Делани; Джек заметил, как сжались кулаки Тассети в предвкушении работы.
— Я скажу, что о вас думаю, — обратился актер к Делани. — Вы втайне симпатизируете коммунистам. В Голливуде осталось много таких, как вы. В последний раз, когда я был там, я заглянул в «Чейзенс». Проходя мимо одного из столиков, я повернул голову в сторону, и кто-то плеснул в меня содержимым своего бокала… Там сидели шесть магнатов кинобизнеса, спонсоров республиканской партии, и когда я спросил их, кто это сделал, они только рассмеялись…
— Успокойтесь. — Джек испытывал стыд за кинобизнес, за американцев, находящихся в Штатах и за рубежом. Он коснулся рукава Браттона. Актер дрожал. — Делани не способен делать что-либо втайне. Всем известно, что он был противником коммунизма в те годы, когда вы каждый вторник ходили на собрания. Почему бы вам не отправиться домой?
— Комиссия вручила мне свидетельство о том, что с меня сняты все обвинения, — исступленно заявил Браттон. — Заслушав мои показания, они пожали мне руку и сказали, что я — истинный патриот Америки, который осознал свою вину и нашел в себе мужество искупить ее. Я могу показать вам документ.
— Комиссия выдала бы карантинное удостоверение тифозной вши, — заметил Делани, — если бы та помогла, как вы, поймать другую тифозную вошь. Я думаю, что в душе вы по-прежнему коммунист, если вы вообще способны иметь какие-то убеждения. Вы — трус, заговоривший, чтобы спасти свою шкуру; вы предали многих несчастных из числа ваших бывших друзей, самый отважный поступок которых заключался в подписании в 1944 году приветственного послания, адресованного русской армии. Мне жаль вас, но я не пожимаю руки из жалости. Если вы на мели и нуждаетесь в подаянии, зайдите завтра в мой офис, я дам вам несколько долларов; я всегда считаю своим долгом спасти от голодной смерти любого актера, даже такого плохого, как вы, поскольку получаю доходы благодаря их труду. А теперь убирайтесь отсюда, вы и так уже всем здесь надоели.
— Мне следовало бы ударить вас, — прошептал Браттон, не поднимая висящих вдоль туловища рук.
— Попробуйте, — тихо сказал Делани и повернулся к Барзелли: — Пойдем выпьем, carissima.
Делани взял актрису под руку, и они направились к бару. Тассети улыбнулся, с удовольствием наблюдая за Браттоном. Тачино пожал плечами.
— Вот что я скажу, — заявил продюсер. — Я никогда не пойму Америку.
Готовый расплакаться Браттон вытер лоб зеленым шелковым платком, суетливо переводя взгляд с одного лица на другое.
— Его самовлюбленность беспредельна, — громко заявил актер. — Делани еще получит по заслугам.
Он вымученно улыбнулся, обнажив зубы.
— Не стоит принимать всерьез слова такого эгоиста. — Браттон махнул рукой, изо всех сил стараясь скрыть обиду. — Мы еще увидимся, Джек. Я приглашу вас пообедать. Покажу вам, как живут бедняки.
Он бросил последний умоляющий взгляд на стоящих рядом с ним мужчин. Никто не произнес ни слова. Тассети сунул руки в карманы, разочарованный тем, что ему не пришлось применить силу. Браттон повернулся и отошел, неуклюже изображая своей походкой раскованность и безразличие; он направился к двум молодым итальянским актрисам, беседовавшим друг с другом в углу комнаты. Браттон заговорил с ними, жестом собственника обняв обеих за плечи. Его громкий смех разнесся по гостиной, перекрывая шум голосов.
— В чем дело? — спросил Тассети на ломаном французском языке; Джек с трудом понял сицилийца. — Делани увел у него девушку?
— Возможно, — ответил Джек.
Пожав руки Тачино и Тассети, он зашагал к двери. «С меня довольно», — подумал Джек.
В прихожей, ожидая, когда ему подадут пальто, он заметил хорошенькую студентку колледжа. Она сидела, согнувшись, на мраморной скамейке у стены и плакала. Ее губа кровоточила, девушка прикладывала к ней розовую салфетку. Две подружки стояли перед студенткой с озабоченными лицами, пытаясь спрятать ее от глаз прибывающих и уходящих гостей. Из вежливости Джек не стал разглядывать девушку и лишь на следующий день узнал, что она оказалась в одной из спален с юным итальянским графом, который повалил американку на кровать и укусил в губу, когда она попыталась помешать ему поцеловать ее. Ей наложили два шва.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наступило время прилива, и Средиземное море медленно наступало на пляж. Джек и Вероника сидели у подножия дюны, защищавшей их от порывов ветра. Погода была не по сезону теплая. Близилась полночь, и в стоявших на побережье домиках, большая часть которых пустовала зимой, светилось лишь несколько окон. После шума и суеты вечеринки Джеку показалось заманчивым предложение Вероники пообедать во Фреджене. Они поели в небольшом загородном trattoria,[79] выпили графин сухого красного вина, а потом отправились на край сосновой рощи, тянувшейся вдоль пустынного песчаного пляжа. Джек обнял Веронику за талию; опьяненные запахами морской воды и сосен, они любовались лунной дорожкой.
Картина называется, умиротворенно подумал Джек, «Влюбленные у берега моря». Сейчас Делани, Барзелли, Стайлз и Браттон, все конфликты и проблемы казались ему бесконечно далекими.
— Я вот что подумала, — сказала Вероника, — наверно, мне следует переехать в Париж.
Она замолчала, прижавшись головой к Джеку; он знал, что сейчас Вероника ждет его слов: «Да, тебе следует переехать в Париж». Но он не произнес их.
— Я устала от Рима. Не могу же я постоянно скрываться от Роберта. В конце концов он отравит мне жизнь.
— На приеме Деспьер сказал мне, что однажды Брезач ударил тебя в ресторане. Это правда?
— Да, — смеясь, подтвердила Вероника. — Однажды.
— Что ты сделала?
— Я сказала ему, что, если это повторится, я уйду от него. Он больше так не поступал, а я все равно оставила его. — Вероника снова засмеялась. — Роберт мог бы не отказывать себе в удовольствии.
Девушка зачерпнула свободной рукой песок и стала сыпать его тонкой струйкой.
— Я говорю по-французски. Меня бы взяли в бюро путешествий. Ежегодно Италию посещают миллионы французов. — Вероника на мгновение задумалась. — Мне всегда хотелось жить в Париже. Я бы нашла маленькую квартирку, а ты бы навещал меня.
Джек смущенно пошевелился. Он увидел себя торопящимся поскорее покинуть свой офис, проклинающим за рулем автомобиля вечерние парижские пробки, взбирающимся наверх по шаткой лестнице дома, находящегося где-нибудь в районе Сен-Жермен-де-Пре; вот он занимается любовью с Вероникой, стараясь не смотреть на часы, затем покидает ее, замечая на лице девушки огорчение и укор. Потом спешит домой, чтобы поцеловать Элен, пожелать детям спокойной ночи, пока они не уснули, по дороге сочиняя, что ответит Элен, когда она, подавая предобеденную рюмку, спросит его: «Сколько часов длится твой рабочий день, дорогой?» Cing a sept[80] — так называют это французы; многим из них, как мужчинам, так и женщинам, подобные свидания не осложняют жизнь и приносят удовольствие.
— Ты не хочешь, чтобы я переехала в Париж, — произнесла Вероника.
— Конечно, хочу, — почти не кривя душой, заверил ее Джек. — С чего ты это взяла?
— Ты так странно молчишь.
«О Господи, еще одна женщина пытается угадать, что скрывается за моим молчанием», — подумал он.
— Я глупая. Не хочу принимать правила нашей игры.
— Что ты имеешь в виду?
— Все кончится в ту минуту, когда я посажу тебя на самолет в Чампино. — Она улыбнулась в темноте. — В учебниках географии это называется естественной границей: Рейн, Альпы. Чампино — наш Рейн, наши Альпы, верно?
— Послушай, Вероника, — тщательно подбирая слова, произнес Джек. — У меня в Париже жена. И я ее люблю.
«Для данной беседы эта фраза достаточно точна», — мысленно заметил он.
Вероника пренебрежительно фыркнула:
— Я устала от мужчин, которые спят со мной и говорят мне о том, как сильно они любят своих жен.
— Упрек принят. Отныне я никогда не стану говорить кому-либо о том, что люблю жену.
— Тут ты отличаешься от итальянцев, — заметила Вероника. — Они всегда говорят, что ненавидят своих жен. Часто это правда. В Италии разводы запрещены, поэтому мужчины могут позволить себе говорить любовницам, что ненавидят своих жен. Американцам приходится быть более осторожными.
Они замолчали, испытывая неловкость и некоторую враждебность друг к другу. Затем Вероника начала тихо напевать.
— Volare, oh, oh! Cantare… oh, oh, oh, oh, nel blu, dipinto di blu, felice di store lassu…[81] — Она резко, грубовато рассмеялась. — Любовная песня для туристического бизнеса.
Вероника нарочито вялым голосом пропела с иронической интонацией еще две-три строки, затем освободила свою руку из руки Джека и замолчала.
Джек почувствовал, что его начинают раздражать переменчивые и растущие претензии Вероники, ее внезапно насмешливый тон.
— Ты кое-что сказала минуту назад, хочу тебя спросить об этом.
— О чем? — небрежно промолвила Вероника.
— Ты сказала, что устала от мужчин, которые спят с тобой и говорят тебе о том, как сильно любят своих жен.
— Верно, — согласилась Вероника. — Это тебя обидело?
— Нет. Но, по словам Брезача, до встречи с ним ты была девушкой.
Вероника рассмеялась.
— Американцы готовы поверить во что угодно. Это — проявление их оптимизма. Ну и что? — с вызовом в голосе произнесла она. — Ты бы предпочел, чтобы до встречи с Робертом я была девушкой?
— Мне это совершенно безразлично. Просто стало любопытно. Ты недовольна, что я заговорил об этом?
— Вовсе нет. — Вероника взяла руку Джека и нежно поцеловала его пальцы.
— Деспьер сказал мне, что Брезач однажды пытался покончить жизнь самоубийством. — Джек почувствовал, что Вероника замерла. — Это правда?