— О-о! Иди к ней и моли ее! Назови ее своей Терпсихорой, Эхо, Клитемнестрой! Пиши ей стихи, величавые оды — я помогу тебе. Так, и только так ты завоюешь свою истинную любовь.
— Я не то чтобы хочу ее завоевать. Она не моя истинная любовь. Я просто хочу с ней поговорить.
— Изо всех человеческих органов язык — величайшее чудо. Ибо им мы пробуем сладкое вино и горькую отраву, источаем мед и горечь. Иди к ней! Говори с ней!
— Не могу.
— Можешь, юный сэр! Более того, ты должен! Я напишу об этом, как только завершится бой победой стороны одной.
— Но если я перестану блекнуть для одного человека, другим будет легче меня видеть.
— Склони ко мне свой слух, о юный Леандр, Геро, Александр! Фортуна помогает смелым!
— Хм, тоже верно…
Никт был рад, что додумался прийти к Поэту. Кто тебя образумит, если не поэт? Да, кстати…
— Мистер Трот… Расскажите мне о мести.
— О, это блюдо подается холодным. Не мсти в пылу негодования! Мудрее дождаться подходящего часа. Один бумагомаратель по фамилии О’Лири — к слову, ирландец, — возымел наглость написать о моем первом скромном сборнике стихов «Прелестный букетик в петлицу истинного джентльмена», что это никчемные вирши, лишенные всякой художественной ценности, и что бумагу, на которой они написаны, лучше было употребить на… нет, не могу произнести такого вслух! Скажу лишь, что заявление его было чрезвычайно вульгарным.
— И вы ему отомстили? — с любопытством спросил Никт.
— Ему и всему его ядовитому племени. О да, юный Оуэнс, я отомстил, и месть моя была ужасна. Я напечатал письмо и наклеил на двери лондонских публичных домов, в которые нередко наведывались щелкоперы вроде этого О’Лири. В письме я заявил, что поэтический талант хрупок и я больше не стану писать для них, — только для себя и для потомков, а при жизни не опубликую ни строчки! В завещании я указал, чтобы мои стихи похоронили вместе со мной, неопубликованными. Лишь когда потомки осознают мою гениальность и поймут, что сотни моих стихов утрачены — утрачены! — мой гроб дозволяется откопать, чтобы вынуть из моей мертвой холодной длани творения, которые восхитят весь мир. Как это страшно — опередить свое время!
— И как, вас откопали, стихи напечатали?
— Пока нет. У меня еще все впереди.
— Это и была ваша месть?
— Вот именно. Коварная и ужасная!
— Хм…
— Подается холодной, — гордо заявил Поэт.
Никт вернулся по Египетской аллее на расчищенные дорожки. Опускались сумерки, и он побрел к старой часовне: не потому, что надеялся увидеть Сайлеса, а просто потому, что всю жизнь подходил к часовне в этот час, и приятно было соблюдать ритуал. К тому же он проголодался.
Никт прошел сквозь дверь и спустился в крипту. Там он сдвинул коробку отсыревших приходских записей и достал пакет апельсинового сока, яблоко, упаковку хлебных палочек и кусок сыра. Он жевал и думал, не поискать ли Скарлетт — например, походить по снам, раз она сама его так нашла…
Он вышел наружу и уже собрался сесть на серую деревянную скамью, как вдруг замер: кто-то уже занял его место. И он — вернее, она — читала журнал.
Никт поблек еще больше, стал частью кладбища, не более заметной, чем тень или ветка. Но Скарлетт подняла глаза, посмотрела на него в упор и сказала:
— Никт, это ты?
Никт помолчал, а потом спросил:
— Почему ты меня видишь?
— Сначала почти не видела. Подумала, ты какая-то тень. Но ты совсем как в моем сне. И как-то сфокусировался.
Он подошел к скамейке.
— Ты сейчас видишь буквы? Тебе не слишком темно?
Скарлетт закрыла журнал.
— Да, странно. Кажется, что темно, но я всё вижу.
— А ты… — Он затих, сам не зная, что хотел спросить. — Ты здесь одна?
Она кивнула.
— После школы я помогала мистеру Фросту делать прориси надгробий, а потом сказала, что хочу посидеть тут и подумать. Потом я выпью с ним чаю, и он отвезет меня домой. Он даже не спросил, почему я сюда пришла. Только сказал, что тоже любит бывать на кладбищах и что здесь спокойнее всего на свете… А можно тебя обнять?
— Ты этого хочешь?
— Да.
— Ну, тогда… — Он подумал. — Я не против.
— Мои руки не пройдут сквозь тебя? Ты правда есть?
— Нет, не пройдут, — сказал он. Скарлетт обхватила его руками и сжала так крепко, что у него перехватило дыхание. — Больно!
Она разжала руки.
— Извини.
— Нет, мне понравилось. В смысле… Ты обняла меня крепче, чем я ожидал.
— Я просто хотела проверить, настоящий ли ты. Все эти годы я думала, что ты просто моя выдумка. А потом забыла о тебе. Но оказалось, что ты не выдумка, что ты и у меня в голове, и в жизни.
Никт улыбнулся.
— Раньше ты ходила в такой оранжевой курточке. Каждый раз, видя этот оттенок оранжевого, я вспоминал о тебе. Она у тебя не сохранилась?
— Нет, конечно, — ответила Скарлетт. — Вряд ли я бы сейчас в нее влезла.
— Ну да, — сказал Никт, — конечно!
— Мне пора, — сказала Скарлетт. — Я, наверное, смогу прийти в выходные. — Увидев огорченное лицо Никта, она добавила: — Сегодня уже среда.
— Было бы здорово.
Она встала.
— А как я найду тебя в следующий раз?
— Я сам тебя найду. Не беспокойся. Просто будь одна, и я тебя найду.
Она кивнула и ушла.
Никт поднялся вверх по холму, до самого мавзолея Фробишеров. В мавзолей он не пошел, а вскарабкался по стене, цепляясь за толстый корень плюща. Он сел на каменную крышу и стал смотреть на движущийся мир за пределами кладбища и думать. Он вспоминал, как Скарлетт его обняла и как ему стало в это мгновение спокойно. Хорошо ходить по большому миру и знать, что на тебя никто не охотится. И хорошо быть хозяином своего собственного маленького мира.
Скарлетт отказалась от чая и даже от шоколадного печенья. Мистер Фрост встревожился.
— Честно говоря, ты выглядишь так, словно видела привидение. Конечно, кладбище для этого подходящее место… м-м… одна моя тетушка утверждала, что ее попугаиха одержима злым духом. Она была красный ара — попугаиха, конечно, а не тетушка. Тетушка была архитектором. Это всё, что я знаю.
— Я в порядке, — заверила его Скарлетт. — Просто день был тяжелый.
— Тогда я подвезу тебя домой. Не знаешь, что тут написано? Бьюсь уже больше получаса. — Он показал на прорись могильной надписи, лежавшую на столе и придавленную по углам банками варенья. — Как думаешь, это не Гладстон? Мог быть родственником премьера… Ничего не могу разобрать.
— Вряд ли Гладстон, — сказала Скарлетт. — В субботу посмотрю еще раз.
— Может, и мама твоя придет?
— Она сказала, что забросит меня к вам, а сама поедет за продуктами на ужин. Она решила запечь курицу.
— А ты не знаешь, — с надеждой в голосе спросил мистер Фрост, — на жареную картошечку есть надежда?
— Думаю, да.
Мистер Фрост явно обрадовался, хотя добавил:
— Правда, я не хотел бы доставлять лишние хлопоты…
— Маме все это очень нравится, — честно ответила Скарлетт. — Спасибо, что предложили подвезти.
— Всегда пожалуйста! — сказал мистер Фрост, и они вместе спустились по лестнице высокого узкого дома в крошечную прихожую.
В Кракове на горе Вавель есть пещера под названием Смоча яма, Логово дракона, где когда-то якобы жил дракон. Туристам она известна, но вот о том, что под ней кроется целое подземелье, они даже не подозревают. Подземелье это очень глубокое и… обитаемое.
Сайлес шел первым. За ним тихо перебирала лапами огромная серая мисс Лупеску. Замыкал шествие Кандар — перебинтованная ассирийская мумия с мощными орлиными крыльями и рубиновыми глазами. В руках Кандар сжимал маленького поросенка.
Вначале их было четверо, но Гаруна они лишились еще в верхней пещере, когда ифрит, самоуверенный, как и всё его племя, неосторожно вступил в пространство, огороженное тремя бронзовыми зеркалами, и исчез во вспышке света. Через пару мгновений ифрит остался лишь в зеркалах, но не в реальности. Он широко раскрыл огненные глаза и рот, словно предостерегал от новых опасностей, а потом пропал навсегда.
Сайлес, которому зеркала были не страшны, прикрыл одно плащом и обезвредил ловушку.
— Итак, — сказал он, — нас осталось трое.
— И поросенок, — вставил Кандар.
— Зачем? — прорычала волчьей глоткой мисс Лупеску. — Зачем тебе поросенок?
— На удачу, — ответил Кандар.
Мисс Лупеску только хмыкнула.
— У Гаруна был поросенок? — парировал Кандар.
— Тихо, — оборвал их Сайлес. — Они идут! И их, судя по шуму, много.
— Мы их встретим! — прошептал Кандар.
Мисс Лупеску ощетинилась и промолчала. Она была готова. Только усилием воли она удержалась, чтобы не вскинуть голову и не завыть по-волчьи.
— Красиво тут, наверху, — сказала Скарлетт.
— Да, — ответил Никт.
— Так значит, всех твоих родных убили? А известно, кто?
— По-моему, нет. Мой опекун говорит, что человек, который это сделал, до сих пор жив. Когда-нибудь Сайлес мне расскажет всё остальное.
— Когда-нибудь?
— Когда я буду готов.
— Чего он боится? Что ты наденешь кобуру и отправишься мстить убийце своих родных?
Никт серьезно посмотрел на нее.
— Ну да, а как же. Правда, не с кобурой. Но — да. С чем-то в таком роде.
— Ты шутишь!
Никт плотно сжал губы и молча покачал головой.
— Не шучу.
Стояло ясное субботнее утро. Они вышли на Египетскую аллею и спрятались от солнца под соснами и разлапистой араукарией.
— Твой опекун — он тоже мертвый?
— Я ни с кем о нем не говорю.
Скарлетт обиделась.
— Даже со мной?
— Даже с тобой.
— Ну, как хочешь.
— Послушай… Извини меня! Я не хотел…
— Я пообещала мистеру Фросту, что не буду долго задерживаться. Мне пора.
— Ясно. — Никт боялся, что обидел Скарлетт, но не знал, какими словами всё исправить.
Когда он смотрел, как она спускается по извилистой тропке к часовне, знакомый голосок презрительно фыркнул:
— Ишь, какая фифа!