– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашивает она.
Я кашляю, брызжа слюной, потом снова кашляю, хватаю ртом воздух.
– Хорошо, моя милая. Спасибо.
– Вы говорили, что предскажете мне будущее.
– Арлекин подарил тебе сердце. – Я слышу собственные слова, словно их произносит кто-то другой. – А биение этого сердца ты должна обнаружить сама.
Она озадаченно смотрит на меня. Я не могу измениться, не могу исчезнуть, пока она смотрит, я застыл в этом обличье, раздраженный и злой – мой язык меня предал.
– Смотри, – говорю я, тыча пальцем в сторону, – там кролик.
И она смотрит туда, и когда ее взгляд отпускает меня, я исчезаю – бамс! – прячусь, как кролик в нору, и когда Мисси опять поворачивается к старой гадалке, ее, то есть меня, уже нет.
Мисси идет дальше, заходит в продуктовую лавку, покупает кусочек сыра, пакет апельсинового сока – натурального, не разведенного из концентрата, – и два авокадо, потом идет в банк и снимает двести семьдесят девять долларов и двадцать два цента, все, что есть на ее депозитном счете, я иду следом за ней, сладкий, как сахар, и тихий, как надгробный камень.
– Доброе утро, Мисси, – говорит хозяин кафе. У него аккуратно постриженная бородка, черная, с легкой проседью, и мое сердце могло бы дрогнуть и пропустить удар, если бы оно не лежало сейчас в пакете в кармане у Мисси, потому что этот мужчина, безусловно, ее вожделеет, и моя легендарная самоуверенность на секунду теряется и сникает. «Я Арлекин, – говорю я себе, – в моем костюме из разноцветных ромбов, и весь мир – мой театр, моя арлекинада. Я – Арлекин, восставший из мертвых, дабы подшучивать над живыми. Я – Арлекин, в моей маске, с моим жезлом». Я тихонько насвистываю себе под нос, и моя самоуверенность вновь встает в полный рост, могуче и твердо.
– Привет, Харв, – говорит Мисси. – Мне, пожалуйста, жареную картошку и кетчуп.
– И все?
– Да. Будет самое то. И еще стакан воды.
Этот Харв, говорю я себе, он – Панталоне, глупый купец, которого я должен обманывать, сбивать с толку, конфузить, дурачить и всячески издеваться. Может быть, там на кухне висит связка колбас. Я настроен весьма решительно. Я внесу в мир восхитительный беспорядок и еще до полуночи уложу в постель соблазнительную Мисси: подарок себе, любимому, на День святого Валентина. Мне представляется, как я целую ее в губы.
В кафе есть еще посетители. Я развлекаюсь, меняя местами тарелки, когда едоки смотрят в другую сторону, но мне почему-то не слишком весело. Официантка – худющая жердь с унылыми кудряшками, которые лезут в лицо. Она не обращает внимания на Мисси. Очевидно, считает, что Мисси предназначена только для Харва.
Мисси садится за стол, достает из кармана пакет и кладет его перед собой.
Харв-Панталоне подходит к ней, ставит на столик стакан с водой, тарелку с жареной картошкой и бутылочку кетчупа.
– Дайте, пожалуйста, острый нож, – говорит Мисси.
Харв уходит на кухню, и я ставлю ему подножку. Он чертыхается, и мне сразу становится легче, теперь я снова похож на всегдашнего себя, и я шлепаю по заднице официантку, когда она проходит мимо столика, где сидит старый дедок и ковыряется вилкой в салате, одновременно читая газету. Официантка с возмущением смотрит на деда. Я хихикаю и вдруг понимаю, что чувствую себя как-то странно. Я сажусь на пол, сижу.
– Это что у тебя? – спрашивает официантка у Мисси.
– Здоровая пища, Чарлин, – отвечает Мисси. – Содержит много железа.
Я смотрю на ее тарелку. Она режет мясо – мясо цвета печенки – на маленькие кусочки, поливает их кетчупом, накалывает на вилку и ест вместе с картошкой.
Я смотрю, как мое сердце исчезает во рту возлюбленной. Рот подобен бутону розы. Моя шутка на День святого Валентина уже не кажется мне забавной.
– У тебя малокровие? – спрашивает официантка, проходя мимо столика Мисси с дымящимся чайником кофе.
– Уже нет, – отвечает Мисси, отправляя в рот очередной кусок сырого мяса, тщательно пережевывает и глотает.
И доев мое сердце, она опускает глаза и видит меня, распростертого на полу. Она кивает и говорит:
– Пойдем на улицу. Прямо сейчас.
Она встает и оставляет на столике десять долларов – рядом с пустой тарелкой.
Она сидит на скамейке и ждет меня. На улице холодно и почти пустынно. Я сажусь рядом с ней. Я бы скакал и прыгал, но теперь это кажется глупым – теперь, когда я знаю, что за мной наблюдают.
– Ты съела мое сердце. – В моем голосе явственно слышится раздражение, и меня это бесит.
– Да, – говорит она. – И поэтому я тебя вижу?
Я молча киваю.
– Сними маску, – говорит она. – А то у тебя глупый вид.
Снимаю маску. Мисси смотрит на меня с легким разочарованием.
– Не сказать, чтобы стало намного лучше. – Она говорит: – А теперь дай мне шляпу. И палку.
Я качаю головой. Мисси снимает шляпу с моей головы, отбирает у меня жезл. Она вертит шляпу в руках, ее тонкие пальцы мнут ткань. Ее ногти накрашены ярко-красным лаком. Ее губы растянуты в улыбке. Поэзия покинула мою душу. Я дрожу на холодном февральском ветру.
– Холодно, – говорю я.
– Нет, – отвечает она. –Все замечательно, дивно и просто волшебно. Сегодня же День святого Валентина. Кому может быть холодно в такой день? Сейчас – самое лучшее время года.
Я опускаю глаза. Разноцветные ромбы бледнеют, сходят с моего костюма, который становится призрачно-белым. Белым, как у Пьеро.
– Что со мной происходит? – спрашиваю я у нее. Она отвечает:
– Не знаю. Кажется, ты исчезаешь. Или находишь другую роль... Может быть, роль влюбленного, страдающего от безнадежной любви, погруженного в сладкие грезы, льющего слезы под бледной луной. Тебе нужна только твоя Коломбина.
– Ты. Ты – моя Коломбина.
– Уже нет, – отвечает она. – В этом-то и заключается все веселье арлекинады. Мы меняем костюмы. Меняем роли.
Она улыбается мне. Улыбается так хорошо – теперь. Потом надевает мою шляпу, мою арлекинскую шляпу. Игриво бьет меня под подбородок.
Я ее спрашиваю:
– А ты?
Она подбрасывает в воздух жезл. Он летит по широкой дуге, красные и желтые ленты развеваются на ветру, а потом жезл возвращается в ее руку – аккуратно, почти беззвучно. Она опирается на него, как на трость, и поднимается на ноги – плавным, едва уловимым движением.
– У меня много дел, – говорит она мне. – Взять билеты. Пригрезиться стольким людям. – Ее синее пальто, доставшееся ей от мамы, уже никакое не синее. Теперь оно ярко-желтое, в красных ромбах.
Она наклоняется и целует меня прямо в губы, по-настоящему.
Громкий выхлоп автомобиля. Я испуганно вздрогнул, обернулся на звук, а когда повернулся обратно, ее уже не было. Пару минут я сидел на скамейке – один.
Дверь кафе распахнулась, и Чарлин выглянула наружу.
– Пит. Ты уже все?
– Все?
– Иди работать. Харв говорит, твой перекур затянулся. И потом, ты замерзнешь. Ладно, давай ноги в руки – и марш на кухню.
Я смотрел на нее. Все смотрел и смотрел. Она накрутила на палец кудрявую прядь и улыбнулась мне. Я поднялся, расправил белую униформу помощника на кухне и пошел следом за Чарлин в кафе.
«Сегодня День святого Валентина, – подумал я. – Вот и скажи ей о своих чувствах. Скажи прямо сейчас».
Но я ничего не сказал. Не решился. Просто вошел в кафе следом за ней – унылый образчик немого томления.
На кухне меня дожидались горы немытых тарелок: я принялся сгребать объедки в мусорное ведро. На одной из тарелок остался кусочек какого-то темного мяса и пара ломтиков картошки, щедро политой кетчупом. Мясо, судя по виду, было почти сырым, но я обмакнул его в загустевший кетчуп и, когда Харв отвернулся, быстро сунул кусок мяса в рот, прожевал и проглотил. Оно было жестким, как хрящ, с металлическим привкусом, но я все равно его съел. Почему – сам не знаю.
Капля красного кетчупа сорвалась с тарелки, упала на мой белый рукав и растеклась в форме ромба.
– Эй, Чарлин, – крикнул я. – С Днем святого Валентина!
И принялся насвистывать веселый мотивчик.
ЗАМКИ
Locks
Перевод. Н. Эристави
2007
Друг другу рассказывать сказки –
Занятье не только
Для дочери и отца,
А просто – для двух людей.
Я начинаю – в сотый, наверно, раз:
«Жила-была девочка, звали ее Златовласка,
ведь косы ее золотыми и длинными были.
Пошла она как-то в лес, и там увидала...»
«...коров», – звучит уверенный твой голосок.
(Ты вспомнила явно, как месяц назад,
в роще, близ нашего дома,
блуждали несколько телок, из стада сбежавших.)
«Ну, предположим, коров она встретила тоже.
Но в самой чаще она увидала дом».
«Большой такой, многоэтажный?»
«Нет. Маленький, весь расписной и очень красивый».
«Не-е. Дом был большой и многоэтажный».
О, как бы мечтал я воспринимать бытие
Столь же ясно, как и моя двухлетняя дочь!
«Ну да, конечно, – огромный, многоэтажный.
Вошла Златовласка в дом...»
Я вспоминаю невольно – в балладе Саути
Локоны героини посеребрила старость.
Старуха и Три медведя – каков номер!
Но, может, когда-то старуха была ребенком,
И косы ее тогда золотились?
Ох. Мы почти что дошли до медвежьей каши.
«Она была...»
«Слишком горячей?»
«Нет...»
«Слишком холодной?»
И – наконец-то в единый голос –
«Она была очень вкусной!»
Домучена каша. Грязные – все три ложки.
Прошла Златовласка в спальню,
Разворошила постели
И в меньшей из всех уснула.
И тут воротились медведи...
Я, все не в силах забыть о Саути.
Рычу на разные голоса: