А по пятам за ним гонится страх.
С поля родного — куда убежишь?
Спи. Может, есть еще бог в небесах.
Слушай, курчавый мой, слушай, сынок,
Мать еще, может, спасет колосок.
На колеснице примчались дожди,
Загородив суховею тропу.
Славу дождю возгласил колосок.
Спи. Ведь остались колосья в снопу.
Слушай, курчавый, забудь о тоске,
Мать позаботится о колоске.
Месяца мед утечет до зари.
Песенка будет звучать много лет.
Спи, колосок мой, ягненок мой, спи.
Пьет из колоды веселый рассвет.
Слушай, курчавый, слушай меня,
Знай о надежде грядущего дня.
1958
Перевод Д. Самойлова
СВЕТОНОСЦЫ
Те, с кем пересекал глухую ночь,
Сумевшие пройти и превозмочь
Глухую ночь,
Меня учили письменам Рассвета.
Была расстреляна рассветом мгла,
Повержена была
Глухая мгла.
Я поклонился факелу Рассвета!
В терроре билась ночь — проклятье ей, —
Исполнена страданий и скорбей.
Проклятье ей!
И плаха наблюдала действо это.
Ночь клятв и смерти среди бела дня,
Ночь злобы, зверства и огня
Средь бела дня.
Хвала убившим ночь и стершим ночи эхо!
А баррикадам мужества хвала!
Мгла факелом повержена была,
И факелу хвала!
Мне жизнь дана — оберегать горенье это.
Те, с кем пересекал глухую ночь,
Сумевшие пройти и превозмочь
Глухую ночь,
Меня учили письменам Рассвета!
1958
Перевод В. Корнилова
ОСКОЛОЧКУ
Травы сухие под солнцем
сгорают,
Люди, под солнцем бродя,
загорают,
А солнце горит и не прогорает.
Что в нем такое бессмертное, в
солнце?
Чем ему дышится? Чем оно
полнится?
Как успевает, чтоб сызнова
солниться?
Травы под солнцем о влаге
мечтают,
Люди на солнце пятна считают,
А солнце все любит любить и не
тает.
В этой любви и кроется тайна
Силы его нерастаянной...
* * *
Просто, как хлеб.
Как вода — просто,
Слов обреченных не тратя
устало,
Сердца покинутый каменный
остров
Ты, как ладья, навестила, и стало
Море пылать бирюзовою ртутью
Гостю — нежданному чувству
навстречу.
Только глазами шепнула мне
«тут я»,
Бросила якорь, судьбе не переча.
Юность в холодную гавань ввела
ты.
Льдину засыпали солнца осколки.
Сколько здесь нежности, сколько
крылатой
Робости, звуков доверия сколько!
Все принимаю и все понимаю:
Сдержанность радости, трепет
иголочий...
Ты и зимой мне останешься
маем,
Тихий, негаснущий солнца
осколочек!..
1959
Перевод автора
НА ПЛОЩАДИ МАЯКОВСКОГО, У ПАМЯТНИКА
Ни славы груз, ни многопудье
бронзы
Сдержать не в силах звоном
бьющий шаг.
Через хребты веков
на все вопросы
Потомков любопытных
не спеша
Ты отвечаешь, распахнув
пиджак.
Да, это ты!
По городу проехал
Ночной июнь без ветра и
звезды.
Огромный гром, басами туч
проехав,
Срывается с оглохшей
высоты.
Почти по-твоему, почти как
ты!
Какая ночь!
А тьмы, а ливня сколько!
(Веселых гроз источник не
иссяк.)
И глаз твоих летящие осколки —
Как в черном небе огненный
зигзаг.
Да, это ты!
С глазами Азраила
И светлых дум слуга и
следопыт.
Я подхожу, поэт из Израиля,
Тебя переводивший на иврит.
В моей стране, ломая слов
преграды,
Вгоняя в пот жрецов елейных
рифм,
Я нес тебя с собой на все
эстрады,
Твоим стихом толпу их
покорив.
Да, это ты!
Слова скупые эти —
В них столько необъятной
широты:
Борцом, учителем и
главпоэтом
Ты предстаешь вот в этом
«это Ты»!
Себя до строчки крохотной
обшарив,
За Мир борясь или вступая в
бой,
Поэзия всего земного шара
Становится во фронт перед
тобой!
Москва, июнь 1959
Перевод автора
ВСТРЕЧА
В счет тридцати двух лет
разлуки,
За тридцать две моих тоски
Врываюсь в широту Москвы
Всем пылом радости и муки,
В счет тридцати двух лет
разлуки.
За тридцать две моих тоски,
Таких огромных, равных небу,
За то, что я здесь долго не был,
Угомони свой бег, такси, —
За тридцать две моих тоски.
Врываюсь в широту Москвы
И всё не в силах наглядеться!
Москва мне открывает сердце,
Ведь мы по-братски с ней близки.
Врываюсь в широту Москвы.
Всем пылом радости и муки
Вбираю я тебя, Москва.
Ты так нова и так близка!
К тебе протягиваю руки
Всей силой радости и муки.
В счет тридцати двух лет
разлуки...
1959
Перевод В. Корнилова
ЛЮБОВЬ В ТЕНИ ВОЙНЫ(Аллегория)
Мне снилось потухшее небо
С черной луной.
И смерти оса жужжала,
Выколов очи пространства.
С потухшего неба луна
Забрасывала город камнями —
Базальтом и серой.
Город рыдал, по бороздкам
улиц
Катились капли домов.
Город рыдал и жаждал узнать
Улицы, спрятавшие имена
От страха перед этой осой.
Жужжанье ее нарастало.
Город метался в себе самом,
Обыскивал пригороды и
переулки,
Искал одну иголочку света —
Иголку света
Разыскивал город.
Он упрашивал тьму: дай
иголку света,
Маленькую иголку света
Для юных возрастом и
любовью,
Для двоих, у которых отняли дорогу
К назначенной встрече. О,
ради бога,
Верни им луну,
Желтую, нежную, как стог
сена,
Радостную, как долька граната,
Обрадуй бутон его красного
сердца,
Обрадуй глаза ее цвета
сирени...
Город рыдал, но тьма смеялась
Над плачем его, а оса
жужжала,
Пронзая пространство, и
приближалась
К двум юным возрастом и
любовью,
Заблудившимся на дороге к
свиданью...
И вдруг откуда-то с вершин
Арарата
Блеснула полоска, белый
промельк
Алебастровых крыльев в
ветвях маслины,
Озаренных зеленой улыбкой.
Камни ночи — базальт и сера
—
Разбились в этом шелесте
белам,
Оса, ослепнув, проглотила
жало,
Падая,падая, падая в бездну.
И город
Рассмеялся смехом росинок,
Подмигнув цветку его сердца
И глазам ее цвета сирени,
И обещал на пороге восхода
Луну, желтую,
Точно стог сена,
Радостную, как долька граната,
Луну в сети масличной ветви...
Мне снилась потухшее небо
С черной луной.
Я проснулся:
В окно стучалось солнце.
Москва, 28 октября 1962 г.
Перевод В. Корнилова
К ЗАВТРА
Ты для меня —
Как ветер для огня:
Когда-нибудь да вспыхнет
наша встреча.
И встанут вдруг
Из пепла клятв и мук
Твои пророки и твои предтечи.
Быть может, ты
Заметишь с высоты
Упрямый плуг поэзии,
которым
Я поднимал
Глухой целинный вал,
Чтоб жизнь твоя взошла по
всем просторам.
Быть может, свет
Увидишь в далях лет,
Что освещал нам путь сквозь
все невзгоды,
Сквозь рубежи
Предательства и лжи —
Тебе навстречу, зарево
свободы.
В крови, в поту
Я пел свою мечту —
Тебя, Коммуна, счастье
человечье!..
Ты для меня —
Как ветер для огня, —
Когда-нибудь да вспыхнет
наша встреча!
1963
Перевод Г. Семенова
МОЯ СТРАНА — ЧЕРНОРАБОЧИЙ
Моя страна встает до первых петухов —
Ей не хватает восьми часов труда,
Чтоб заработать себе на хлеб,
И поэтому каждое Сегодня она гнет спину
сверхурочные часы,
Чтоб оплатить вчерашний ломоть полусытости.
(Конечно, я не говорю о меньшинстве двуногих
пауков,
Ночами днюющих, для которых
Заря — предел разгула и гульбы,
Час наступившей ночи среди бела дня за
шторами тяжелыми богатства, —
Я говорю о большинстве простого люда,
Чьи пот и слезы наводнить смогли бы
Все водоносные сосуды и оросительные вены
Израиля
От северной Метулы до южного Эйлата,
Моя страна трудолюбива, как муравей, упряма
и вынослива, как мул.
Засучив рукава безжалостной жары и выжав
тучи осени сварливой,
Она, не покладая рук, упорно лепит свое новое
лицо
Из смеси необузданного света, гордых скал и
стойкости железа и бетона.
В ее глазах еще цветут остатки
доисторического рая,
И жжет ресницы моря Мертвого кромешный
белый ад —
Бром и Соль земли. На самых отдаленных
Окраинах ее задумчивого сердца —
В пустыне Негева, осипшего от суховеев,—
Она позванивает медью Соломоновых
старинных рудников,
И первобытной мамонтовой силой
современного бульдозера
Она распарывает в зной защитный сон земли,
Выбрасывая на поверхность клад бесценных
залежей фосфатов;
Вдоль побережья, на узком прессе живота, она
уже
Измазала ладони бурливой, черной радостью
освобожденной нефти —
Ее мобильной жажды утолитель,