Фронтовые были
По зову сердца
21 июня 1941 года второкурсники Красноярского педагогического училища имени Горького, старейшего среднего учебного заведения города на Енисее, отмечали завершение учёбы. Будущие учителя начальных классов и воспитатели детских садов пригласили на свои торжества кое-кого из первокурсников. В их числе оказался и я, написавший стихотворение по этому поводу. Девушки надели свои лучшие наряды. Парни – галстуки. Торжества начались вечером в актовом зале. Директор педучилища вручал выпускникам дипломы, поздравляя каждого из них. Настроение собравшихся было приподнятым. Затем состоялся праздничный концерт, в котором принимали участие и выпускники и студенты, окончившие первый курс.
Торжества, естественно, затянулись. После официальной части и скромного студенческого ужина в столовой все мы направились на берег Енисея. То и дело слышался смех, шутки, песни. Мы, первокурсники, по-хорошему завидовали нашим старшим друзьям, начинавшим свою самостоятельную жизнь. Кто-то предложил прогуляться по городу, заглянуть в знаменитый парк, история которого насчитывала не одну сотню лет. К счастью красноярцев, получилось так, что при строительстве поселения красивый сосновый бор был сохранён, а впоследствии, очутившийся в центре города, был превращён в зону отдыха…
С восходом солнца, как и было задумано, все мы разошлись по комнатам общежития. А когда проснулись, услышали по радио выступление Молотова.
Война! Фашистская Германия напала на нас. Могли ли мы, воспитанные комсомолом, а ещё ранее с гордостью носившие пионерские галстуки… могли ли мы, наконец, воспитанные в любви к своему Отечеству, ожидать, когда нам, ещё не достигшим призывного возраста, пришлют повестки из военкоматов? Да такого вопроса у многих из нас в тот день и не могло быть! Враг напал на нашу Родину, значит, наше место в рядах Красной Армии. И мы пошли в военкомат.
– В армию, когда надо будет, призовём, – сказали нам. – А вот на полувоенные сборы в пионерском лагере желающие могут записаться.
Почти месяц мы, сменившие свои цивильные костюмы на брюки и гимнастёрки, получившие хлопчатобумажные пилотки с вырезанной из консервной банки звёздочкой, осуществляли многочасовые марши, на стрельбищах пытались обязательно поразить центральный круг мишени, делали всё возможное, чтобы бросить самодельную гранату как можно дальше.
Потом нас распустили. «Ждите», – сказали. А тут в здании нашего педучилища разместился госпиталь. Всё необходимое имущество училища и нас, теперь уже второкурсников, погрузили-посадили на баржу. Стало ясно, что мы плывём в Енисейск. Вот там-то, в Енисейске, я после очередного своего заявления в военкомат был призван в армию и направлен в Красноярск в военное училище связи, перебазированное на берег Енисея из Киева.
Не стану описывать то, чем занимались курсанты военного училища. Всё тем же, чем занимались мы в пионерском лагере на полувоенных сборах, только с прицелом на то, что каждый из нас по окончании курса обучения станет младшим лейтенантом. Но офицерами многие из нас, в том числе и я, так и не стали.
В один из июньских дней 1942 года мы были построены на плацу, и начальник училища не в приказном порядке, как это мог бы сделать, а в виде просьбы обратился к нам:
– Кто из вас хотел бы в качестве рядовых, а возможно, и младших командиров, отбыть в действующую армию, прошу сделать два шага вперёд.
Шагнули многие. Шагнул и я.
А вскоре с каждым из нас состоялись индивидуальные беседы, которые проводил комиссар училища. И наша отобранная, сравнительно небольшая группа была направлена на запад, в город Верещагине, что на Урале, в 252-ю стрелковую дивизию, которая после участия в Московской битве была отведена на отдых и пополнение. Там я, как уже получивший некоторые знания и накопивший опыт давать проволочную связь, был назначен командиром отделения роты связи, и мне присвоили звание младшего сержанта.
Затем нас погрузили в вагоны, и мы поехали в юго-западном направлении. Уже в пути нам стало ясно, что мы едем к Волге.
Высотка младшего сержанта
У меня хранится тетрадь, прошедшая со мной по военным дорогам от Волги до Дуная. Кроме сочинённых мною в пору войны стихотворений и других заметок, в ней наклеены фотокарточки, подаренные фронтовыми друзьями, в большинстве своём – из роты связи Харьковско-Братиславской Краснознамённой орденов Суворова и Богдана Хмельницкого 252-й стрелковой дивизии. Есть среди них фотографии и моих товарищей по дивизионной газете «Боевая красноармейская», редактор которой в начале сорок четвёртого предложил мне место литературного сотрудника, коим до этого был поэт-калмык Давид Кугультинов, неожиданно отозванный в политотдел армии и, к сожалению, так и не вернувшийся в родную часть.
Когда бывает особенно трудно, когда обуревают грустные думы, я вынимаю из письменного стола этот изрядно потрёпанный самодельный «сборничек». И невольно вспоминаются далёкие-далёкие годы, в которые, думаю, многие из нас, запечатлённые на пожелтевшей от времени фотобумаге, живые и мёртвые, сделали своё самое главное дело – выстояли и победили.
В этих заметках я не претендую на полноту изложения событий нескольких месяцев оборонительных и наступательных боёв под Сталинградом. Слишком мала высотка младшего сержанта, чтобы писать не то что за фронт, на котором в сорок втором всё висело, что называется, на волоске, но даже и за свою роту связи. Наконец, в рамках пусть и нескольких десятков страниц невозможно уместить всё, что помнится о друзьях-товарищах, с кем свела война, о ком я, познавший «прелести» крупповской стали, но оставшийся в живых, не могу не рассказать.
Многие из нас (в том числе и те, кто учился в военном училище связи) понюхали пороху именно под Сталинградом, в районе Грачёвой балки – так по-местному называются там овраги. Впереди, в нескольких километрах от нашего переднего края, была железнодорожная станция Гумрак. С аэродрома, расположенного неподалёку от неё, к нам ежедневно наведывалась «рама» – самолёт-разведчик и корректировщик, а вслед за ней – тяжёлые «юнкерсы» и «хейнкели», начинённые бомбами. И начинался «концерт».
Мы знали, что неподалёку от нас находится северо-западная окраина Сталинграда, полыхающая ночными отблесками пожаров. Каждый на себе ощутил, что наступило время самых напряжённых оборонительных боёв. Нам говорили, что враг делает всё возможное и даже невозможное, чтобы спихнуть в Волгу соседнюю с нами 62-ю армию генерала Чуйкова. Созданная ещё летом сорок второго 66-я армия, в которую вошла и наша дивизия, сдерживала фашистов на значительном участке фронта. Но не только сдерживала, она ещё и контратаковала, чтобы вынудить противника отвлечь резервы, предназначенные для разгрома соседней армии. Эти контратакующие удары по врагу стоили нам многих жизней. Чуть позднее, когда мы перешли в наступление, мой товарищ – поэт Сергей Тельканов читал мне стихотворение «Грачёвая балка».
Война здесь тогда обошлась с нами круто,
Швыряла в нас тонны свинца и тротила.
Почти полдивизии за трое суток
Она, как бурьян, беспощадно скосила…
Здесь, в районе Грачёвой балки, закалялось наше товарищество. Не знаю ничего прочнее фронтовой дружбы, когда и кусок хлеба или глоток воды – пополам, и самокрутка канского табачка – на двоих, а если потребуется – и жизнь за друга многие из нас готовы были положить.
Все мы, конечно же, понимали, что бои будут жаркие, что кто-то там, впереди, сделает свой последний шаг.
Говорят, первая потеря друга воспринимается особенно тяжело. Видимо, в этом есть свой резон. Но привыкнуть к потерям друзей невозможно. Поэтому и первая, и последующие, к сожалению, неизбежные в условиях войны потери оставляли в сердцах каждого из нас незаживающие раны.
Для меня первой такой потерей была гибель сержанта Василия Перевозчикова. Среди нас, связистов, он вроде бы ничем и не выделялся. Разве только тем, что к делу относился более серьёзно, всегда был сосредоточенным, подтянутым. Был он с Урала. Алёша Агеев, Сергей Журавченко, Георгий Пушкин, Павел Живодёров – все они, как и я, сибиряки. Но Урал, частенько говаривали мы, чалдоны, – родной брат Сибири. Может быть, и поэтому дружба наша славянская крепла не по дням, а по часам. И невольно вспоминаются возгласы: «Славяне, вперёд!»
Будничны дела у связиста. Размотал катушку провода, устроился поудобнее в окопе или, если повезёт, в блиндаже и кричи себе в трубку: «“Берёза”, “Берёза”, я – “Сосна”, как слышите? Приём». Подзывай, когда надо, командира на связь, следи, чтобы линия работала исправно, не зевай, если атака противника достигнет твоего рубежа… Вот, собственно, и всё.
Но снаряды и мины не спрашивают разрешения, где им падать. Взрываются и там, где проложена «нитка» связи. Она, естественно, рвётся. И тогда…
– Перевозчиков, на линию!
– Кузьменко, устранить порыв!
И Вася Перевозчиков, и Володя Кузьменко, и я, и ещё кто-то другой, где ползком, а где и во весь рост, если складки местности позволяли, отправлялись по линии связи.
Бывали случаи, когда за день многие из нас по нескольку раз уходили, как мы говаривали, «в неизвестное», отыскивали место повреждения связи, скручивали отброшенные взрывом, а ещё хуже – смотанные гусеницами танков концы проводов. Потом подключались к «нитке» и проверяли, работает ли связь в оба конца…
Никогда не забуду день гибели Васи. Поздно вечером, на вторые сутки боёв в Грачёвой балке, я возвращался с наблюдательного пункта, расположенного в районе подбитых танков, куда чаще всего приходилось давать связь. В нескольких сотнях метров от наблюдательного пункта, где можно было идти во весь рост, и встретились мы с Перевозчиковым.
Обменялись рукопожатиями, поговорили о том о сём. Бросилась в глаза большая, чем обычно, сосредоточенность Васи. Потом он протянул мне руку и проговорил с какой-то отрешённостью: