Песня разве не наряд?
Ведь и мне сияньем алым
Твои яблоки горят.
Ты обрушилась волной,
В бой зовёшь, но устою ли?
Закружился, как слепой
Посреди стоглазых улиц.
Я повис – тут лоб, там темя –
На шипах таких преград,
Как распроданное время,
Гнев и встречи невпопад.
Крýжат стаи голубей –
То как тучка, то как точка.
Мостовые, свет огней,
Ручка машет мне платочком…
Вечер! Вдруг, обвалом! Боже!
Время мчится всё быстрей...
Я гляжу на небо лёжа...
Крýжат стаи голубей...
Песня
Направился к горам
Бродяга-ветерок.
Разлуки час свят и кроток.
Вот девушка, как в сон, ступила за порог,
Песня пала без сил в воротах.
У кромки небес кипарис одинок,
На девушки песнь нет ответа,
И осталось у мира три слова всего,
Только поля простор да ветер.
Третья мать
Песня трёх матерей. Слово – грома раскат.
Меж словами, как эхо, тишина говорит.
А вдоль улиц пустых ровным строем стоят
В красных бородах фонари.
Безутешная осень устала, больна,
И дожди бесконечно идут.
И без света в окне, без свечи у окна
Три матери
Песню поют.
– Вот он, вижу его, –
Мать одна говорит, –
Поцелую его каждый маленький пальчик.
По спокойному морю корабль скользит,
На мачте повешен мой мальчик.
Говорит мать вторая:
– Мой сын храбр и прям,
Молчалив. Шью на праздник рубашку ему я.
Скоро будет он здесь. Он идёт по полям*.
В его сердце свинцовая пуля.
И с блуждающим взором третья мать: «Ничего
Нет его мне на свете дороже…
Как мне плакать о нём? Я не вижу его,
И найти его кто мне поможет?»
Тут ресницы её заискрились в слезах…
– Может быть, не прилёг он уснуть.
Может, меряет он, как бродячий монах,
Поцелуями, Боже, Твой путь.
* Возможно, аллюзия на текст из Торы («Берешит», 24,65): «Кто этот человек, который идёт по полю навстречу нам?» То же в названии романа М.Шамира «Он шёл по полям». - Примеч. перев.)
Весна на память
Из всех окóн мы взором день ловили этот.
Вот он! Весь в искре сахарной так холоден и нем.
Под звуки труб поставлен он с рассветом
На площадях на обозренье всем.
Как двери настежь, так бы вдруг глаза на миг открыл,
Воззвал к нему, низринулся в него, как в море,
Златые города лучей и солнце, что есть сил,
Тянул, стекло и свет неся в его уборе,
Низвергнулся б за ними с песнею по склону…
Ровняй коней!..
Чу!
Барабаны бьют!
А яблони бегут, весной воспламенённы.
Земля, держи верней в узде весну свою!
Глаза усталые усвоить жаждут зыбкий
Простор его, вобрать всех красок цвет,
По телу девушки бегущую улыбку,
И, как охапку сена, взять в охапку свет.
Душа обожжена касанием случайным,
Вся улица –
Мельканье губ и взлёт ресниц.
Дрожу я, как перрон, где только что промчались
Пространства-поезда, его повергнув ниц.
Ах, мамочка, постой!
Вон –
Голубь над трубой!
Конь в зеркале – огонь!
О город, город мой!
Смех, топот и стекло –
Где разгружу потом?
Свет (всё вокруг светло) –
Кому скажу о нём?
Все скачут, как на бой,
Доспехами блестя.
Вдруг сине-золотой
Зверь прянул на меня
И, вставши на дыбы,
Взял в лапы и несёт,
Как если б свёртком был…
А свет меня грызёт!
Всё вертится вокруг,
И танец глаз так дик,
И слов не стало вдруг…
Ах, мамочка, смотри!
Цирк
Под общий хохот громкий,
Свежа и хороша
Смеётся до галёрки
В тебе моя душа.
Оркестр взорвался миной,
И вздрогнул
Первый ряд.
К трапециям подкинут
Весь в красном акробат.
Смертельный номер дерзкий…
И «Браво!», как обвал.
О цирк,
Восторг мой детский
Доныне не увял!
Как долька в апельсине,
Твоей толпы я часть,
Когда, дрожа, все в пене,
По кругу кони мчат.
Галёрки даль во мраке,
Но все сердца – с тобой.
Прожектор! И, как в драке,
Скорей
Глаза прикрой!
А голуби короной
Под куполом
Кружат.
Балкон против балкона –
Все
Семечки лущат…
И, хоть ещё снаружи
Жар от матрон твоих,
Багаж в фургоны сложен
И храп в конюшнях стих.
Они одиноки
Песней неба, напевом молчанья
зáлит город, до глаз погружённый.
Сквозь прозрачный потоп беззвучный
не пройти одному, не спастись.
Из пылающей золотом сети
смотрят плитки дороги мощёной,
И на грани земли вырастают
даль времён и холодная высь.
Как трезва и чужда их мудрость,
как безмолвие полно, жестоко!
Обезумеет дудка пастушья:
даль бескрайна, а трель коротка.
Только плач, только смех ещё могут
одолеть такую дорогу,
Но без боя падут, без врага.
Из книги «Голубиный город» (1957 г.)Из цикла «Песни о голубином городе»
Вступление
Эти строки родúлись в шуме работ,
Сжавших годы в короткий миг.
Это - время, что строит и создаёт
Город мой, страну и язык.
Это время творить, это время уметь,
Когда каждый рвётся писать.
Не время живым под пальмой сидеть
И мёртвым под камнем лежать.
Ни золы, ни завесы – открыто для всех.
Днём горячие солнца лучи
Правоту его миру являют и грех,
Ночью – пламя горящей свечи.
Решителен в радости времени лик,
А в печали мужествен вид.
И в праздничной песне тот же язык,
Что в надгробном слове звучит.
Это время вспахано глубокó
Во вражде, в любви и в боях,
И не гаснет огонь в ожиданье того,
Кто придёт со снопами в руках.
Это время, как город, где сгоряча
Суд вершат посреди площадей.
Голубиная кротость и взмах меча
В лицах времени и людей.
И иврит передаст, будь то стих иль рассказ,
Шум тех дней, тишину и накал.
Так и эта книга, что я сейчас
«Голубиный город» назвал.
Из цикла «Песни о пустяках»
(Название цикла с учётом многозначности ивритских слов, составляющих его название, можно перевести двояко: либо как идиому – «погоня за ветром, за пустяками», либо дословно – «братство по духу». Альтерман предполагает, по-видимому, оба варианта – Примеч. перев.)
1
Ах, какой молодец, брадобрей!
Кисть мелькает в посудине с мылом.
Ты родного брата добрей,
Брат твой бритвой скоблит что есть силы.
И, пока продолжает дрожать
В тонкой плёнке твоё отраженье,
Ты, весь в пене, готов продолжать
Поражать моё воображенье.
Ах! Посыльный! Нагрудный жетон.
А в груди сердце полно отваги.
И в жетоне тебя может он
Отразить, как нельзя на бумаге.
Ох, скорей бы вручил свой пакет
По заданию мне посыльный!
Ведь, пока полной ясности нет,
Ожидание непосильно.
Ах, перо! Не забудь рассказать,
Как стремглав ты летело на площадь,
Чтоб четвёрку улиц сдержать,
Как квадригу, усилием мощным.
Ох, мы тоже ведь в весе пера
Выступали в турнирах домашних,
Пустяками прельщаясь. Пора
Город строить, не куры и шашни*.
И о том, что живым в нём есть шанс
Жить, а мёртвым лежать недвижимо,
Легковесные перья у нас
Вечерами скрипят под нажимом.
Так лети же, перо, час настал.
Ты недаром бумагу мараешь.
Брадобрей уже бритву убрал,
И посыльный пакет передал,
Только ты всё покоя не знаешь.
*«Строить куры и шашни» – из Г. Гейне в переводе Е. Дмитриевского – Примеч. перев.
2
Все девицы попались в сеть
И вздыхают постфактум, подружки.
Но мы против дурачеств и впредь
Камня твердь предпочли подушке.
Лишь одна засияла в свой час
(Правда, мы её видим не часто:
Долг гражданский преследует нас
И профессия требует властно.)
Совершенством назвать её – грех.
Видит Бог, покрасивей найдутся.
Чужакам по ночам – её смех,
Нам же слёзы с утра достаются.
Если б вдруг мудрецы в свой черёд
Её пальчики гладить собрались
И при этом затеяли счёт…
Может быть, до десяти б не добрались.
Мы б могли уловить её в сеть
И добиться её вниманья.
Но мы против дурачеств и впредь
Предпочли поклон с расстоянья.
Там удобней ей будет стоять
В свете нашего восхищенья
(С расстоянья легко восхвалять,
Не стесняясь преувеличенья.)
3
Мы награды не ждём золотой.
В твоей крепости мир и покой.
Мы награды не ждём золотой –
Не надменны и видим всё сами,
Но готовы тревожной порой
На врагов твоих ринуться в бой,
Как пчелиный рассерженный рой,
Чтоб вцепиться в их мышцы зубами.
Крепко заперта в крепости рать
(«Ах, солдаты умеют пленять!»)
Крепко заперта в крепости рать.
Ты смеёшься над стражей почётной.
Нам высокую речь не понять,
Но в косе твоей золота прядь,
Радо сердце в восторге страдать
Всякий день (или только по чётным?)
Но высокая яркая речь
Чем могла нас так сильно увлечь?
Что мы видели? – Золото с плеч.