Бежали под утесы, —
И дождь не просто лил,
А рушился,
Не просто подгонял,
А нес их!
1937
БОКС
Халат в малиновых заплатах
Боксер срывает молодой,
И публика, пройдя за плату,
Гремит ладонью о ладонь!
Халат в сиреневых заплатах
Боксер снимает молодой,
И публика, чтоб не заплакать,
Гремит ладонью о ладонь.
Сведя бугры надбровных дуг,
Бойцы вступили в зону боя,
Потом сплелись в безмолвный круг,
В одно мелькание рябое —
И тот, чьи губы — красный лак.
И тот, чья лапа бьет, нацелясь.
И тот, чей выброшен кулак.
И тот, чья вывихнута челюсть.
Я на свою соседку с края
Взглянул — и чуть не крикнул: «Брысь!..»
Она сидела, не мигая,
Как зачарованная рысь.
1936
ОКРАИНА
Не девица с коромыслом за водой
И не парень за девицей молодой, —
По булыжной, по корявой мостовой
Сухопарый, как фонарь, городовой.
В штукатурке осыпающейся дом
С трехкопеечным на вывеске гербом.
Кто-то песню напоследок приберег
Подле дома — тротуара поперек:
«Где вы, барышня, в которую влюблен?
Ваши брови подмалеваны углем.
Вам бы пряник, вам бы стопочку вина.
Рупь-целковый ваша красная цена!..»
По рассказам старожилов, по кино
Я с тобою познакомился давно.
И люблю тебя, обиду затая,
Бесталанная окраина моя.
1936
РОСТОВ, 1918
Минуты уходят, как камни — ко дну,
Но память зажала минуту одну —
В ней, буйный и грязный и дымный от солнца,
Растерзанный бьется Ростов-на-Дону.
Мне было четыре коротеньких года.
Я меньше всего был к поэзии склонен.
Но помню: булыжник, ушедший под воду,
Дробили копытами страшные кони,
Храпели и ржали в ожогах плетей,
И тлели винтовки на спинах людей.
Мы с братом в буфете компот поедали.
А ночью, пугая нас синью кальсон,
В глубоком, таинственном, затхлом подвале
Нам головы гладил сосед Зеликсон.
И снова минуты без устали мчатся…
Высокий студент к нам зашел попрощаться.
Был шумен и ласков. И пел. Но слегка
Дрожала растерянная рука.
А в шесть или, может быть, в четверть шестого
Он где-нибудь трупом лежал под Ростовом.
И грудь распахнув, чтоб навстречу — простор,
Другие ворвались под вечер в Ростов.
Я много с тех пор городов сосчитал:
Иркутск, Ленинград и степной Кокчетав,
Но вас, эти новые люди и кони,
Я всех вас сегодня держу на ладони
И мерным годам, благодушным годам
Я город Ростов никогда не отдам.
1935
БАЛЛАДА О БЛОКНОТЕ
В Мадрид приехал журналист.
Тропа на фронт — скалиста.
Пронумерован каждый лист
В блокноте журналиста.
От серой шляпы до штанин
Он под защитой флага —
Тридцатилетний гражданин,
Газетчик из Чикаго.
Республиканский полк привык
К сухому парню с «лейкой» —
Он снял и полк, и труп, и штык,
Покрытый кровью клейкой.
Он снял и женщин и детей,
Копающих траншеи.
Он снял залегших там людей —
Затылки их и шеи.
В его движениях сквозит
Ленивая отвага.
А впрочем, что ему грозит? —
Он под защитой флага.
Вот первый лист из-под пера
Уходит телеграммой:
«Мятежный полк разбит вчера
В бою под Гвадаррамой».
Блокнот второй роняет лист…
Жара. Воды — ни капли!
Но пьет из фляги журналист
В костюме цвета пакли.
Шофер прилег за пулемет.
Девчонка бредит рядом.
Их только пленка заберет —
Им не уйти с отрядом!
Вторым прилег за пулемет
Учитель из поселка.
Его и пленка не берет —
Погибла от осколка!
Попали в сложный переплет
Рабочие колонны,
И третьим лег за пулемет
Монтер из Барселоны.
Он лег на пять минут всего —
Смертельная зевота…
И больше нету никого,
Кто б лег у пулемета!
Уже мятежников отряд
Спускается с пригорка,
Как вдруг их снова шлет назад
Свинца скороговорка!
За пулеметом — журналист.
А после боя кто-то
Последний вырывает лист
Из желтого блокнота,
И пишет, улучив момент,
Как совесть повелела:
«Ваш собственный корреспондент
Погиб за наше дело!»
1937
IIВОЙНА
Дайте вновь оказаться
В сорок первом году —
Я с фашистами драться
В ополченье пойду…
НАЧАЛО
Девчонки зло и деловито,
Чуть раскачав, одним броском
Коню швыряли под копыта
Мешки, набитые песком.
Потом с платформы, вслед за старшей
Они взбирались на гранит,
А город плыл на крыльях маршей,
Прохладным сумраком покрыт.
Уже дойдя коню по брюхо
И возвышаясь как гора,
Мешки с песком шуршали глухо
Почти у самых ног Петра…
Сегодня ротный в час побудки,
Хоть я о том и не радел,
Мне увольнение на сутки
Дал для устройства личных дел.
Но и в подробностях и в целом,
Все разложив на свет и тень,
Одним всеобщим личным делом
Была война десятый день…
Кругом скользили пешеходы.
Нева сверкала, как металл.
Такой неслыханной свободы
Я с детских лет не обретал!
Как будто все, чем жил доселе,
Чему и был и не был рад,
Я, удостоенный шинели,
Сдал с пиджаком своим на склад.
Я знал, что боя отголосок —
Не медь, гремящая с утра,
А штабеля вот этих досок,
Мешки с песком у ног Петра…
А над Невою, вырастая
На небе цвета янтаря,
Пылала грубая, густая,
Кроваво-красная заря.
Она угрюмо разгоралась
Огнем громадного костра.
Ее бестрепетно касалась
Десница грозного Петра.
1941
МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОйНУ
Черное небо в багровом огне.
Пот на глаза накатил пелену.
Что я могу рассказать о войне
Мальчикам, думающим про войну?
Мальчикам, думающим, что война —
Это знамен полыхающий шелк,
Мальчикам, думающим, что она —
Это горнист, подымающий полк,
Я говорю, что война — это путь,
Путь без привала — и ночью, и днем,
Я говорю, что война — это грудь,
Сжатая жестким ружейным ремнем,
Я говорю им о том, что война —
Это шинели расплавленный жгут,
Я говорю им о том, что она —
Это лучи, что безжалостно жгут,
Это мосты у бойцов на плечах,
Это завалы из каменных груд,
Это дозоры в бессонных ночах,
Это лопаты, грызущие грунт,
Это глаза воспаливший песок,
Черствой буханки последний кусок,
Тинистый пруд, из которого пьют, —
Я говорю, что война — это труд!
Если ж претензии будут ко мне,
Цель я преследую только одну:
Надо внушить уваженье к войне
Мальчикам, думающим про войну.
1941, август
«Мне снилась дальняя сторонушка…»
Ирине
Мне снилась дальняя сторонушка,
И рокот быстрого ручья,
И босоногая Аленушка,
По разным признакам — ничья.
А сам я был прозрачным призраком.
Я изучал ее черты
И вдруг, но тем же самым признакам,
Установил, что это ты.
Сон шел навстречу этой прихоти,
Шептал: «Спеши, проходит срок!»
Но, как актер на первом выходе,
Я с места сдвинуться не мог.
Я понимал, что делать нечего,
Я знал, что на исходе дня
Ты безрассудно и доверчиво
Другого примешь за меня.
Я бога звал, и звал я дьявола,
И пробудился весь в поту.
А надо мной ракета плавала
И рассыпалась на лету.
1942
ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ
Во рву, где закончена стычка,
Где ходят по мертвым телам,
Из трупов стоит перемычка
И делит тот ров пополам.
И пули, на воздухе резком,
Как пчелы, звеня без числа,
С глухим ударяются треском
В промерзшие за ночь тела…
Не встав при ночной перекличке,
Врагам после смерти грозя,
Лежат в ледяной перемычке
Мои боевые друзья.
В обнимку лежат они. Вместе.
Стучит по телам пулемет…