овного права и ее развитие[759]
§ 1. История развития российской уголовно-правовой науки до 1917 г
Как известно, наука представляет собой систему знаний о закономерностях развития природы и общества и способах воздействия на окружающий мир. Непосредственную цель науки можно определить как описание, объяснение и предсказание процессов и явлений действительности, составляющих предмет ее изучения. Таким предметом для науки уголовного права является само уголовное право. Однако понимание сути этого предмета, задачи, направления и методы его изучения менялись на протяжении исторического пути развития науки.
С определенной долей условности можно выделить три основных этапа развития российской науки уголовного права, в свою очередь подразделяющихся на ряд периодов. Имея в виду эти крупные (основные) исторические этапы, следует говорить о науке российского уголовного права в период до Октябрьской революции 1917 г., о науке советского уголовного права (1917–1991 гг.) и о современном этапе развития российской науки уголовного права, хотя, безусловно, историческая взаимосвязь в развитии науки не прерывалась никогда.
В фундаментальном исследовании «Главные течения в истории науки уголовного права в России», опубликованном в 1909 г.,[760] профессор Г. С. Фельдштейн выделял пять периодов в дореволюционной истории российской уголовно-правовой науки. «Первым периодом в истории научной юриспруденции, а вместе с тем и науки уголовного права в России, является та эпоха, когда криминалистика не только не обособляется еще в отдельную дисциплину, но не дифференцируется, с одной стороны, из области нравоучительной морали, не выходит, с другой стороны, еще за пределы простого описания уголовно-правовой практики и отчасти отражает некоторые естественно-правовые учения западной науки… Второй период в истории науки уголовного права в России начинается эпохой реформ при Петре Великом и растягивается на целое столетие до первых годов XIX века, когда появляются первые труды, посвященные уголовному праву, как обособленному предмету исследования… Третий период в истории науки уголовного права в России открывается рядом более глубоких попыток исследования общих проблем уголовного права и разработки положительного уголовного законодательства. Ученым этого периода приходится выносить на своих плечах всю тяжесть собирания воедино разрозненного материала русского уголовного права и параллельно подвергать его обработке… Четвертый период истории науки уголовного права в России открывается появлением Свода законов и принимает определенный характер в связи с проведением реформ университетов в тридцатых годах. Хотя в эту эпоху уголовное право впервые становится самостоятельным предметом преподавания, период этот один из самых бесплодных для развития криминалистики… Наконец, пятый и последний период науки уголовного права в России совпадает с началом общественного возрождения нашего общества, – с началом судебной реформы и большей свободой преподавания, ставшей возможной с введением Университетского устава 1863 г. Обновление русской жизни оказалось в высшей степени плодотворным для науки права и в особенности уголовного… Заимствование западно-европейской уголовно-правовой доктрины, не столь стесненное в своем выборе, в своем дальнейшем развитии, дает возможность русской науке подвергнуть оценке и переработке главнейшие течения западноевропейской науки в области уголовного права, которые, наряду с самостоятельными усилиями русских криминалистов сказать и свое слово, придают науке уголовного права в России невиданный до этого блеск».[761] При дальнейшем изложении истории уголовно-правовой науки в дореволюционной России мы будем придерживаться периодизации, предложенной Г. С. Фельдштейном.
В первый период, когда создавались такие законодательные акты древней и средневековой Руси, как Русская Правда, Псковская и Новгородская Судные грамоты, Судебник 1497 г. и Царский судебник 1550 г., Соборное Уложение 1649 г., еще не существовали научные доктрины и научное творчество, которые определяли бы развитие уголовного законодательства. Последнее прогрессировало, прежде всего, как реакция на возникающие в общественной жизни потребности.
Второй период начинается эпохой Петровских реформ. Крупнейшим памятником этого периода является Артикул воинский 1715 г. с кратким толкованием, сыгравший большую роль в развитии уголовного и процессуального законодательства в России.[762] Историки права считают, что Артикул воинский – это не простой перевод какого-нибудь одного иностранного устава. Путем сравнения и сопоставления выбиралось лучшее, которое затем подвергалось самостоятельной обработке.[763] Впервые для российского законодательства в Артикуле воинском появляются термины: преступление, преступитель, преступник.
Исключительный интерес представляют толкования, которыми сопровождались многие статьи Артикула воинского. Вот, например, толкование к артикулам 156 и 157, где содержались положения о «нужном оборонении», иначе – необходимой обороне: «Не надлежит в нужном оборонении правила оных преступить. (1) В умерении, что оборонение со обижением равно есть, а именно чтоб таким же образом оборонятися, каким образом от кого кто нападен будет. Ежели нападение учинитца оружием, то мочно оружием оборонятися; ежели же без оружия, то и противитися без оружия надлежит. Притом же надобно смотреть, когда кто кого ударит рукою, и того сильнее кто бьет, тогда обиженный может оружием оборонятися. Ибо есть все равно, как и чем смертный страх угрожен будет. Если смертный страх есть, то надлежит обороняться как возможно. (2) Состоит нужное оборонение временем, а именно: ежели нужное оборонение в самом деле вскоре учинится, когда подлинно в страхе есть и зацеплен будет. Того ради есть ли оный, кто задерет, уступит и от обиженного побежит, а обиженный ево настигать побежит и тогда убьет, то оный уже регулы нужного оборонения преступил. И тако смертное убийство из отмщения, нежели от оборонения учинил. (3) Состоит нужное оборонение в сей притчине, а именно, когда чрез неправое нападение и насильным образом кто обижен будет, хотя кто и должен (ежели задран будет) столко долго уступать, елико возможно, и так без смертного убийства из страху спастись; однакож насупротив того, когда уже в страхе есть, и невозможно более уступать, тогда не должен есть от соперника себе первого удара ожидать, ибо чрез такой первый удар может тако учинится, что и противится весьма забудет».[764]
В период царствования Елизаветы Петровны предпринимались попытки разработки Уложения «по делам уголовным», однако представленный проект в 1755 г. не был утвержден императрицей.[765] Н. Д. Сергеевский писал об этом проекте, что он является «сводом постановлений современного ему действующего права… Положений новых по существу, т. е. таких, которые могли бы составить момент в истории того или другого института уголовного права, мы находим в проекте весьма смело».[766]
Второй период в истории развития науки уголовного права в России, согласно периодизации Г. С. Фельдштейна, – это время внешней рецепции западно-европейской науки и эпоха наибольшего распространения уголовно-правовых учений естественного права, особенно в период царствования Екатерины II.
На русский язык переводятся работы выдающихся западно-европейских философов и юристов Гуго Гроция, Самуила Пуффендорфа, Шарля Монтескье, Уильяма Блэкстона, Иеремии Бентама, Чезаре Беккариа, Ансельма Фейербаха и др. Труды французских просветителей и других представителей просветительно-гуманистического направления в уголовном праве[767] оказали большое влияние на развитие уголовно-правовой мысли в России во второй половине XVIII – начале XIX века.
Говоря об этом, дореволюционные исследователи истории российского уголовного права особое внимание уделяли «Наказу комиссии о составлении проекта нового уложения», подготовленному императрицей Екатериной II (1767 г.).[768] «Изучающему внимательно течения в науке уголовного права в России в эпоху, следующую за Наказом, – утверждал Г. С. Фельдштейн, – приходится каждый раз считаться с тем, что памятник этот фактически перенес на русскую почву уголовно-правовые идеи передовых личностей XVIII в. и не только облегчил ознакомление с ними, но создал реальную почву и оправдание для того, что долго и в последующие эпохи считалось запретным плодом, проявлением вольнодумства… И в более позднюю эпоху идеи Наказа по вопросам уголовного права проникают, прямо или косвенно, в труды криминалистов-теоретиков начала XIX века».[769]
Екатерина не скрывала, что значительную часть положений Наказа она заимствовала из произведений выдающихся мыслителей XVIII века, в первую очередь, у Монтескье, а порой и преувеличивала такое заимствование. Так, в письме к Даламберу она говорит: «Вы увидели из Наказа, как там, на пользу моей Империи, я обобрала президента Монтескье, не называя его. Надеюсь, что если бы он с того света увидел меня работающею, то простил бы эту литературную кражу во благо двадцати миллионов людей, которые на того должно последовать». А направляя Фридриху II немецкий перевод Наказа, Екатерина отмечала: «В этом сочинении мне принадлежит только расположение материала и, то здесь, то там, одна строчка, одно слово; если собрать все, что я прибавила, я не буду, чтобы вышло более двух, трех листов».[770] Императрица здесь явно кокетничает, хотя объем заимствований был значительным.[771] Современный исследователь профессор А. В. Наумов называет Наказ Екатерины II первой в России теоретической работой по уголовному праву, а его автора – первым теоретиком российского уголовного права.[772]
Процитирую без комментариев несколько уголовно-политических положений, содержащихся в Наказе. «Ничего не должно запрещать законами, кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу» (ст. 41). «…Не принадлежит никому, кроме одних законов определять наказание преступлениям;…право давать законы о наказаниях имеет только один законодатель, как представляющий в своей особе все общество соединенное и содержащий всю власть в своих руках… Судьи и правительства, будучи сами частию только общества, не могут по справедливости, ниже под видом общего блага на другого какого-нибудь члена общества, наложить наказания, законами точно не определенного» (ст. 148). «Нет ничего опаснее как общее сие изречение: надлежит в рассуждение брать смысл или разум закона, а не слова… Мы бы увидели те же преступления, наказуемые различно в разные времена тем же правительством, если захотят слушаться не гласа непременяемого законов неподвижных; но обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований» (ст. 153). «Гораздо лучше предупреждать преступления, нежели наказывать» (ст. 240). «Предупреждать преступления есть намерение и конец хорошего законоположничества, которое не что иное есть, как искусство приводить людей к самому совершенному благу или оставлять между ними, если всего искоренить нельзя, самое малейшее зло» (ст. 241). «Когда запретим многие действия, слывущие у нравоучителей средними, то тем не удержим преступлений, могущих от того воспоследовать, но произведем чрез то еще новые» (ст. 242). «Намерение установленных наказаний не то, чтоб мучити тварь, чувствами одаренную; они на тот конец предписаны, чтобы воспрепятствовать виноватому, дабы он впредь не мог вредить обществу, и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений. Для сего между наказаниями надлежит употреблять такие, которые, будучи уравнены со преступлениями, впечатлили бы в сердцах людских начертание самое живое и долго пребывающее, и в то же самое время были бы меньше люты над преступниковым телом» (ст. 205). «Чтоб наказание произвело желаемое действие, довольно будет и того, когда зло оным причиняемое, превосходит добро, ожидаемое от преступления, прилагая, в выкладке, показывающей превосходство зла над добром, также и известность наказания несомненную и потеряние выгод, преступлением приобретаемых. Всякая строгость, преходящая сии пределы, бесполезна и, следовательно, мучительская» (ст. 207). «Самое надежнейшее обуздание от преступлений есть не строгость наказания, но когда люди подлинно знают, что преступающий законы непременно будет наказан» (ст. 222).
В Наказе содержатся рассуждения и выводы о видах преступлений (ст. 68–72, 74, 76–79, 229–236), о смертной казни, телесных наказаниях, пытках и других видах наказаний (ст. 79, 96, 123, 209–219), о необходимости соответствия наказания преступлению (ст. 67, 200, 226, 227, 237), о наказуемости сообщников преступления (ст. 202), покушения на преступления и ненаказуемости одних преступных намерений (ст. 201) и ряд других.[773]
В XVIII в. в России начинает развиваться юридическое образование, первоначально в юнкерских школах при Сенате и коллегиях, затем в кадетских Сухопутном и Морском корпусах. В 1725 г. открывается Академия наук с Академическим университетом в Санкт-Петербурге, а в 1755 г. – Московский университет.
Первыми преподавателями права были иностранцы (Гросс, Бекенштейн, Дильтей, Лангер), а предметом преподавания – исключительно западно-европейское право и правовые идеи, но уже во второй половине XVIII в. исследованиями и преподаванием российского права стали заниматься отечественные ученые А. Я. Поленов, А. А. Артемьев и, главным образом, профессор Московского университета С. Е. Десницкий, которого Н. С. Таганцев называл «отцом русской юриспруденции», отмечая, что тот первым стал читать лекции на русском языке, «проявляя в них и обширную ученость и блистательное красноречие». С. Е. Десницкий первый провозгласил необходимость вместе с теорией изучать и положительное право.[774]
В очерке о Семене Ефимовиче Десницком, написанном Влад. Калмыковым для «Русского биографического словаря», отмечается, что, «по мнению Десницкого, абстрактные теории права не имеют никакой цены в смысле практического их осуществления; наука должна способствовать облегчению и ускорению естественных процессов социальной жизни, но она может достигать этой цели единственно путем изучения самой жизни в настоящем и прошлом».[775] Уголовное право было не основным предметом исследований С. Е. Десницкого. Из работ, непосредственно посвященных уголовно-правовым проблемам, следует назвать «Слово о причинах смертных казней по делам криминальным» (1770 г.).
В конце XVII – начале XIX в. прогрессивные гуманистические взгляды по вопросам уголовного права, природе преступления и целях наказания высказывали писатели-публицисты Ф. В. Ушаков, А. Н. Радищев, И. П. Пнин, а также судебный деятель и администратор И. В. Лопухин, государственный и общественный деятель адмирал Н. С. Мордвинов.[776]
Подводя итог второму периоду в истории дореволюционной российской уголовно-правовой науке, Г. С. Фельдштейн писал: «В общем итоге мы должны констатировать, что XVIII в. в истории науки уголовного права является эпохой, когда исчезает первобытное однообразие, характеризующее более ранние моменты истории уголовно-правовой мысли. Под влиянием усложнения жизни и стремления ответить на ее запросы мы наблюдаем и более интенсивное, хотя и не особенно глубокое заимствование западных учений, придающих этому периоду типическую окраску… В конце периода люди XVIII в. становятся лицом к лицу с потребностью создания научной догмы уголовного права. Для этого дела накапливается материал, группируются возможные конструкции, годные в большей или меньшей степени дать устойчивые начала для разрешения очередной задачи».[777]
Эпоха царствования Александра I в основном совпадает с третьим периодом в истории развития дореволюционной юридической науки, включая уголовное право. Расширяется юридическое образование, создаются новые университеты, где преподается право: Казань – 1804 г., Вильно – 1803 г., Дерпт (Юрьев) – 1802 г., Харьков – 1804 г., Санкт-Петербург – 1819 г., Демидовское училище в Ярославле – 1805 г., Царскосельский лицей – 1810 г. и др.
Начало XIX в. характеризуется активными законопроектными работами. Была учреждена новая Комиссия для составления законов. Некоторое время в работе Комиссии принимали участие А. Н. Радищев, будущие деятели декабристского движения Н. И. и А. И. Тургеневы, профессор Московского университета Л. А. Цветаев, профессор Санкт-Петербургского университета О. Горегляд и другие русские юристы. В области уголовного права наиболее известным и успешным результатом деятельности Комиссии является Проект Уголовного уложения 1813 г., разработанный под руководством немецкого профессора Леонарда Гейнриха Якоба. Хотя данный проект был подготовлен под сильным влиянием Баварского уголовного уложения – детища одного из основателей классической школы уголовного права А. Фейербаха, как подчеркивают современные исследователи, «в проекте 1813 года впервые в отечественном законодательстве была сделана попытка разработки общих положений уголовного права именно применительно к России, обобщения и подчинения общим началам положений, выработанных практикой и закрепленных в законодательстве».[778] Впервые в уголовном законодательстве России структурно выделялось Общая часть – «Основания уголовного права», где давалось определение преступления, проводилось подразделение преступлений на виды, говорилось о формах вины, соучастии и стадиях совершения преступления, обстоятельствах, исключающих вину и наказуемость деяния, определен порядок действия уголовного закона по кругу лиц, была представлена система наказаний и др. Во второй части проекта говорилось о государственных и общественных преступлениях, а в третьей – о частных преступлениях.[779]
Проводится серьезная работа по подготовке Полного собрания законов России и Свода законов, что способствовало научной обработке отечественного уголовного законодательства. «Период этот, – писал Г. С. Фельдштейн, – является временем упадка естественно-правовых учений в области уголовного права, на почве которых созревают постепенно более глубокие и соприкасающиеся с правовой действительностью философские конструкции… Созревают вместе с тем условия для обособления уголовно-правовой теории из общей теоретической системы юриспруденции… В этот период возникают, вместе с тем, такие труды по уголовному праву, которые носят следы научной догмы и не ограничиваются, как это было в прошлую эпоху, одной постановкой задачи, но дают наряду с зерном и корнем догмы и живые ростки – самостоятельные научные руководства по положительному уголовному праву».[780] Из достаточно большого числа работ, подготовленных в этот период, можно выделить: «Руководство к познанию российского законодательства» (М., 1811–1816) 3. А. Горюшкина, «Опыт начертания российского уголовного права, ч. I, О преступлениях и наказаниях вообще» (СПб., 1815) О. Горегляда, «Российское уголовное право, составленное из российских государственных узаконений» (М., 1826) П. Н. Гуляева, «Начертание теории уголовных законов (М., 1825) Л. А. Цветаева, «Разделение преступлений против права гражданского и против права уголовного» (СПб., 1813) И. М. Наумова и др. «Русские криминалисты, – отмечает И. И. Солодкин, – овладев идеями западно-европейских ученых, не просто воспроизводили их, а с учетом русской действительности вносили в науку уголовного права свои оригинальные, самобытные мысли».[781]
Работа Осипа Горегляда «Опыт начертания российского уголовного права» рассматривается специалистами как первый труд в области русской науки уголовного права, первая попытка систематизировать русское законодательство и дать ему научное освещение.[782]
Особое место среди ученых этого периода занимает профессор Казанского университета Гавриил Ильич Солнцев (1786–1866 гг.), хотя по ряду причин его труды в свое время не вышли за пределы круга непосредственных учеников.[783] Основное сочинение Г. И. Солнцева «Российское уголовное право», завершенное в 1820 г., было опубликовано только в 1907 г. Различая уголовное законодательство и уголовное право, Г. И. Солнцев трактует последнее как «систематическое начертание истин, из самих (уголовных) законов извлеченных». Наука уголовного права изучает положительное право, используя исторический и, отчасти, сравнительный методы. К уголовному праву примыкает уголовная политика, как дисциплина, намечающая принципы de lege ferenda. Преступление определялось Г. И. Солнцевым как «внешнее, свободное, положительными законами воспрещаемое деяние, безопасность и благосостояние государства или частных его лиц, посредственно или непосредственно нарушающее и правомерное наказание за собой для преступника влекущее». Как видно, в данном определении отражены и формальный, и материальный признаки преступления. В работе Г. И. Солнцева рассмотрены проблемы субъекта преступления, вменяемости и вины, неоконченной преступной деятельности, соучастия, понятие наказания, его цели и свойства. «Противозаконное помышление, – считал Г. И. Солнцев, – ничем не обнаруженное, замыслы на зло не открытые и в действо не произведенные, не могут подлежать преследованию законов юридических… необнаруженные злые помыслы и самие деяния подлежат суду божию».[784] Наказание, согласно взглядам Г. И. Солнцева, является последствием преступления и должно состоять «в законном воздаянии болезненности преступнику за зло, им… причиненное» с тем, чтобы «оное его самого болезненно поражало трудом, болью и сожалением о учиненном им проступке, а других граждан посредством страха и поношения, за учиненное преступление угрожающего, укрощало и воздержало от впадения в подобные преступные деяния». Уголовная ответственность рассматривалась Г. И. Солнцевым как следствие преступления, состоящее «в обратном возмездии преступнику правомерным злом на зло, им государству или частному лицу причиненных, от правительства установленным порядком». А цели наказания им виделись в следующем: 1) «удовлетворить закону правосудия, угрожающему злом за нарушение оного»; 2) «самого преступника привести в раскаяние в учиненном им преступлении»; 3) «поселить во всех других гражданах отвращение к содеянию подобных преступлений».[785]
Любопытны рассуждения Г. И. Солнцева об уголовной ответственности юридических лиц: «Само собой разумеется, что не отвлеченное слово общество впадает в преступление, но частные чины, какое либо общество совокупно яко нравственное лицо составляющие: рассуждая о сих чинах, как единое нравственное лицо составляющих, и говорится, что такое-то общество, например, полк, коллегия и прочее нарушило такое-то законоположение и, следовательно, впало в преступление общества, collegia, corpora и так далее. Те же подразумевают, что оно не для правомерной своей общественной цели, но для особого от сей цели уклонения и им интересного намерения действовало. Сверх же того, бывают и такие общества, например революционными затеями или безбожием, или суеверием основываемые, как по самой цели своей, яко законами государственными противные, суть уже общества преступные… А посему безошибочно можно сказать, что нравственные лица, то есть общества, могут впадать в преступления, а затем подвергаться правомерным наказаниям».[786]
Заслуживает упоминания профессор Санкт-Петербургского университета и Царскосельского лицея А. П. Куницын (1783–1840 гг.), которому А. С. Пушкин посвятил восторженные строки:
Куницыну дань сердца и вина.
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень.
Им чистая лампада возжена…
Как и большинство своих современников, А. П. Куницын находился под влиянием идей школы естественного права, теории естественного происхождения права и общественного договора и его основной научный труд так и назывался – «Право естественное».[787]
«Сопротивление законам или повелениям властителя, – писал А. П. Куницын, – есть нарушение должности, за которое подлежит наказание».[788] Противоправные действия, нарушающие права другого члена общества, различаются по качеству затрагиваемых ими прав. Обиды бывают существенные и несущественные. Существенные – это обиды, которые нарушают первоначальные права человека, а случайные обиды касаются производных прав. Обиды бывают общие, связанные с нарушением прав всех членов общества, частные, нарушающие права многих лиц или права целого сословия, и особенные, связанные с нарушением прав отдельного человека.
Из теории естественного права и общественного договора А. П. Куницын исходил и при обосновании наказания как реакции государства на действия лиц, нарушивших свои обязанности. Наказание является возмездием за причиненное зло, но преследующим цель исправления преступников.[789]
Говоря о развитии российской уголовно-правовой мысли в первой четверти XIX в., нельзя также не упомянуть деятелей декабристского движения Н. И. Тургенева, П. Г. Каховского, Н. М. Муравьева, М. С. Лунина, В. И. Штейнгеля, Ф. Н. Глинки и особенно П. И. Пестеля, в программном сочинении которого Русской Правде, наряду с вопросами будущего политического и экономического устройства России, были поставлены и вопросы уголовного законодательства.[790]
Эпоха Николая I, характеризующаяся наступлением реакции, усилением цензурного гнета, запретом критики существующего порядка, ограничением самостоятельности университетов, заставляет историков российского уголовного права выделить ее в особый период. В этот период завершилась кодификационная работа над созданием Свода законов, который был утвержден в 1832 г., а с 1 января 1835 г. вступил в силу. Основным творцом Свода законов был выдающийся юрист и государственный деятель М. М. Сперанский. Принятию Свода законов предшествовали составление и издание Полного собрания законов России, где в хронологическом порядке были представлены все узаконения, начиная с Соборного уложения 1649 г. Непосредственно составлением Свода законов уголовных занимались состоящие в тот период на службе во Втором отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии А. П. Куницын, В. К. Елпатьевский, Н. Кутузов, Ю. Долгорукий и др.[791] Свод законов состоял из 15 томов, причем в последнем томе содержались уголовные и уголовно-процессуальные законы. В издании 1832 г. в этом томе насчитывалось 765 статей уголовных и 829 статей судопроизводственных.[792] Общая часть под названием «О существе преступлений и разных родов казней и наказаний» составляла первый раздел книги первой тома XV Свода законов. Она содержала главы: «О существе преступлений и разных степенях виновности», «О разных родах казней и наказаний», «Об изъятии от телесного наказания по состоянию подсудимого», «О мере наказания по мере вины», «Об освобождении от наказания, отсрочке и отмене оного», «О последствиях наказаний и о гражданских взысканиях по преступлениям», «О пространстве действия уголовных законов». Впервые в российском законодательстве выделились понятия преступления и проступка. При этом под преступлением понималось «всякое деяние, запрещенное законом под страхом наказания» (ст. 1), а под проступками – «деяния, запрещенные под страхом легкого телесного наказания или полицейского исправления» (ст. 2). Система наказаний по Своду законов включала следующие виды: 1) смертная казнь; 2) смерть политическая; 3) лишение прав состояния; 4) телесные наказания; 5) работы; 6) ссылка; 7) отдача в солдаты; 8) лишение свободы; 9) денежные взыскания и опись движимых имуществ в казну в виде наказания; 10) церковные наказания.
При определении системы преступлений на первое место были поставлены преступления против веры, далее – государственные преступления, преступления против правительства, преступления чиновников по службе, преступления против безопасности жизни и против прав общественного состояния лиц, преступления против уставов о повинностях, уставов казенного управления и благоустройства, преступления против семейственного состояния. В последних трех разделах определялись наказания за «противозаконное удовлетворение плотских страстей», преступления против прав на имущества и за лживые поступки.
Н. С. Таганцев достаточно критически оценивал Свод законов уголовных: «Он, во-первых, был неполон… так как в него не вошли не только маловажные полицейские и финансовые нарушения, но даже и значительные специальные преступления..; во-вторых, в нем отсутствовала строго определенная лестница наказаний, так что отдельные наказания оказались несоподчиненными друг другу; в-третьих, не было точной характеристики отдельных наказаний в силу чего устранялась возможность различения их между собой; в-четвертых, встречалась неопределенность уголовной санкции некоторых постановлений, в которых определялось только: «наказать яко преступника указов», «смотря по мере вины» и т. д., и вытекающий отсюда полный судейский произвол; в-пятых, наконец, допущена неверность и ненужность многих определений как общей, так и Особенной части».[793]
Современные исследователи отмечают большое значение Свода законов уголовных в развитии законодательства, поскольку он «консолидировал действующее в России уголовное законодательство и стал действующим источником уголовного права. Он впервые в истории страны представил для правоприменительных органов государства (суда, следствия, полиции) свод уголовных законов, имеющих достаточно четкую и продуманную теоретическую и практическую основу, снабженный указателями и вспомогательными материалами и т. п. Переход от бессистемности и противоречивости уголовного законодательства к четкой системе изложения уголовных законов следует рассматривать как важнейший этап и существенный прорыв в истории развития отечественного уголовного права».[794]
Практически сразу же после издания Свода законов началась подготовка уголовного Уложения о наказаниях. В составе Второго отделения было образовано новое подразделение – редакция уголовного уложения во главе с бароном Роденом. В состав редакции входили И. Л. Делянов, A. М. Васильчиков, П. П. Шувалов, А. К. Тактой, И. А. Рибопьер, B. Н. Карамзин. Для работы по составлению Уложения был прикомандирован из Министерства юстиции П. И. Дегай.[795] Для координации деятельности по подготовке Уголовного уложения был создан особый комитет под председательством Д. Н. Блудова. Работа постоянно контролировалась императором Николаем I.
В ходе подготовки проекта Уложения было изучено 15 действующих зарубежных уголовных уложений (кодексов): шведское (1734 г.), прусское (1798 г.), австрийское (1803 г.), французское (1810 г.), баварское (1813 г.), саксонское (1838 г.), вюртембергское (1839 г.), сардинское (1839 г.), брауншвейгское (1840 г.), ганноверское (1840 г.), гессен-дармштадтское (1844 г.), Ионических островов (1841 г), уголовные законы Англии, проекты прусского (1830 г.), баварского (1831 г.), баденского (1839 г.), шведского (1832 г.) уголовных кодексов. В 1844 г. были составлены и опубликованы «Проект нового Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, с подробным обозначением оснований каждого из внесенных в сей проект постановлений» и «Общая объяснительная записка к проекту нового Уложение о наказаниях уголовных и исправительных». После рассмотрения Государственным советом Уложение было утверждено Николаем I 15 августа 1845 г. и введено в действие с 1 мая 1846 г.[796]
В первоначальной редакции Уложение о наказаниях уголовных и исправительных включало 2224 статьи,[797] размещенных по 12 разделам, которые в свою очередь делились на главы, отделения и отделы. Общую часть Уложения представлял первый раздел – «О преступлениях, проступках и наказаниях вообще».
Исключительный интерес представляют положения, сформулированные в отделении первом «О существе преступлений и проступков». В ст. 1 и 2 было дано определение преступления и проступка: «Всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав власти верховной и установленных его властей, или же на права или безопасность общества или частных лиц, есть преступление» (ст. 1); «нарушение правил, предписанных для охранения определенных законами прав и общественной или же личной безопасности или пользы, именуется проступком» (ст. 2). Это определение дополняется положением ст. 4, согласно которому «преступлением или проступком признается как самое противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания уголовного или исправительного законом предписано». Таким образом, в единстве этих положений образуется материально-формальное определение преступления и проступка. Правда, в последующих редакциях положения ст. 1 и 2, где указывалось на материальное содержание преступления и проступка, были исключены.
В ст. 3 Уложения устанавливалось, что за преступления и проступки, «по роду и мере важности оных», виновные подвергаются наказаниям уголовным и исправительным. Уложение исходило из презумпции знания закона и подчеркивало, что «никто не может отговариваться неведением закона, если он был обнародован в установленном порядке» (ст. 62).
Преступление и проступки могли быть совершены умышленно и неумышленно, причем в умысле выделялись две степени: «первая, когда противозаконное деяние учинено вследствие не внезапного, а заранее обдуманного намерения или умысла; вторая, когда оное учинено хотя и с намерением, но по внезапному побуждению без предумышления» (ст. 5, 6). Неосторожность не получила общего определения в Уложении и не подразделялась на виды.
Уложение содержало развернутые характеристики возраста и вменяемости как признаков субъекта преступления, обстоятельств, влекущих ненаказуемость совершенного деяния и освобождения от ответственности, стадий преступной деятельности, форм и видов соучастия.
«В преступлении, содеянном несколькими лицами, принимается в уважение: учтено ли сие преступление по предварительному всех или некоторых виновных на то согласило, или без оного» (ст. 13). В преступлении, совершенном несколькими лицами без предварительного на то согласия, различались главные виновные и участники (ст. 14), а в преступлении по предварительному сговору – зачинщики, сообщники, подговорщики или подстрекатели, пособники (ст. 15). Кроме того, Уложение знало понятие лиц, прикосновенных к преступлению: попустители, укрыватели, недоносители (ст. 16 и 17).
Система наказаний по Уложению 1845 г. была сложной и громоздкой. Было установлено 12 родов наказаний, разделенных на 38 степеней. Самым тяжким наказанием Уложение определяло лишение всех прав состояния и смертную казнь. Другими тяжкими наказаниями были: лишение прав состояния и ссылка в каторжные работы (бессрочные и срочные), лишение прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь. Лица, не изъятые от телесных наказаний (главным образом, по сословным признакам), подвергались наказанию плетьми, розгами, клеймению.
«Наказания за преступления и проступки определяются не иначе, как на точном основании постановлений закона» (ст. 96). При этом «мера установленного законом за преступление или проступок определяется: 1) по мере большей или меньшей умышленности в содеянии преступления; 2) по мере большей или меньшей близости к совершению оного, если преступление не вполне совершено; 3) по мере принятого подсудимым участия в содеянии преступления или в покушении на оное; наконец, 4) по особенным сопровождавшим содеяние преступления или покушение на оное обстоятельствам, более или менее увеличивающим или же уменьшающим вину преступника» (ст. 110). В последующих статьях (ст. 111–150) весьма обстоятельно, нередко достаточно формализованно говорится, как соответствующее обстоятельство учитывается при определении меры наказания.
В последней главе первого раздела (общей части) Уложения «О пространстве действия постановлений сего Уложения» содержатся положения о действии норм Уложения на российских подданных в пределах государства и вне его пределов и на иностранцев, в пределах государства находящихся.
Особенная часть Уложения (разделы II–XII) представляет собой казуистическое описание признаков множества преступлений (ст. 182–2224). Приведу лишь названия разделов Уложения: «О преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений» (раздел 2), «О преступлениях государственных» (раздел 3), «О преступлениях и проступках против порядка управления» (раздел 4), «О преступлениях и проступках по службе государственной и общественной» (раздел 5), «О преступлениях и проступках против постановлений о повинностях государственных и земских» (раздел 6), «О преступлениях и проступках против имущества и доходов казны» (раздел 7), «О преступлениях и проступках против общественного благоустройства и благочиния» (раздел 8), «О преступлениях и проступках против законов о состояниях» (раздел 9), «О преступлениях против жизни, здоровья, свободы и чести частных лиц» (раздел 10), «О преступлениях против прав семейственных» (раздел 11), «О преступлениях и проступках против собственности частных лиц» (раздел 12).[798]
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных продолжало действовать вплоть до Октябрьской социалистической революции 1917 г., хотя, конечно, за эти годы подверглось существенным изменениям, определившим три новые редакции Уложения (1857 г., 1866 г., 1885 г.).
Современники в целом критично оценивали Уложение, прежде всего в связи с его казуистичностью и недостаточно совершенной законодательной техникой.[799] Одна из целей, которую преследовали составители Уложения, отмечал профессор Н. Д. Сергеевский, заключалась в том, чтобы «предусмотреть все возможные в практике отдельные конкретные случаи. На этом пути, вместо того, чтобы дать общие положения, выраженные в ясных, достаточно широких формулах, и затем предоставить судье приложение их к отдельным случаям, составители, забывая бесконечное разнообразие явлений действительной жизни, думали предусмотреть и перечислить все отдельные случаи в области преступных деяний так, чтобы судья находил в кодексе готовое определение на каждый отдельный факт со всеми его конкретными особенностями. В результате получилось огромное число статей, образовался такой объем Уложения, который делает невозможным его точное изучение. Цель же составителей не была, да и не могла быть достигнута: предусмотреть все бесконечное разнообразие конкретных случаев жизни нет никакой возможности; чем казуистичнее Уложение, тем больше окажется в нем в действительности пропусков».[800] Н. С. Таганцев отмечал также «формальное противоречие отдельных постановлений, отсутствие начал и учений, действительно общих всему Уложению».[801]
Однако при всех недостатках Уложения, его принятие имело большое значение как для дальнейшего развития уголовного законодательства, так и для развития науки уголовного права в России.[802] Оно повлекло за собой подготовку многочисленных комментариев;[803] все учебники уголовного права, выходящие в России во второй половине XIX – начале XX в., основывались на анализе положений, содержащихся в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных.
Криминалисты того времени находились под значительным влиянием идеалистической философии Гегеля. «В гегельянстве, – отмечал Г. С. Фельдштейн, – не могло не привлекать наших ученых и то, что оно обращалось прежде всего к исследованию развития существующего, отодвигая на задний план его критику и изменение, и провозглашало разумность действительного в ту пору, когда движение вперед было фактически невозможно».[804] Эту же особенность научных разработок данного периода подчеркивает профессор М. М. Исаев: «Убежденность николаевского правительства в том, что надо лишь приводить в порядок действующее, хотя бы и устарелое законодательство, а не исходить из «чистых умозрительных начал» (т. е. прогрессивных идей XVIII в.), находила поддержку и в теориях российских ученых – юристов-гегельянцев. Эти криминалисты-гегельянцы писали, что «истинная наука уголовного права» имеет единственной своей задачей «уразуметь действительность».[805] Наиболее авторитетными представителями этого направления были профессор Московского и Санкт-Петербургского университетов П. Г. Редькин и профессор Харьковского университета А. И. Палюмбецкий.
Развивается историко-философское направление в изучении уголовного права (И. Н. Данилович,Г. С. Гордиенко, Д. М. Семеновский, А. С. Жиряев, П. Д. Колосовский, А. П. Чебышев-Дмитриев) и историко-сравнительное направление (П. И. Дегай, А. Д. Любавский). Среди опубликованных научных трудов того времени можно выделить работы С. И. Баршева «О мере наказаний» (М., 1840) и «Общие начала теории и законодательств о преступлениях и наказаниях» (М., 1841), «О преступном действии по русскому допетровскому праву» А. П. Чебышева-Дмитриева (Ученые записки императорского Казанского университета. 1862. Т. 1), «О стечении нескольких преступников при одном и том и том же преступлении» А. С. Жиряева (Дерпт, 1855), «Прикосновенность к преступлению» Н. Полетаева (журнал Министерства юстиции. 1862. Т. 14. Кн. 10), «О предумышленном и непредумышленном убийстве» К. К. Арсеньева (Журнал Министерства юстиции. 1861. Т. 10. Кн. 10. Отд. 1) и др.
«В наше время, – писал в предисловии к своей работе «О мере наказаний» профессор Московского университета С. И. Баршев, – есть, уже и у нас, conditio, sine qua поп, всякого преподавателя, издание какого-нибудь сочинения по предмету, им преподаваемому, который он должен, так сказать, легитимизировать себя к делу».[806] В этой книге, в основу которой легла диссертация С. И. Баршева, рассмотрены вопросы, называемые в современном уголовном праве общими началами назначения наказания. При этом автор исходит из понимания наказания как возмездия. Каким же началом должно быть измерено наказание? – ставит вопрос С. И. Баршев. И отвечает: «Начало это есть равенство или возмездие, которое одно только может определить точно количество и качество наказания».[807] Наказание всегда и везде есть и должно быть возмездием за преступление, которое основывается на нравственности закона справедливости. Возмездие должно быть границею, за которую не имеет права заходить ни законодатель, ни судья.[808] Данное исследование С. И. Баршева опиралось на множестве немецких литературных источников и совершенно не содержало анализа российского уголовного законодательства.[809]
Это замечание относится и к другому сочинению С. И. Баршева «Общие начала теории и законодательств о преступлениях и наказаниях», которое по существу являлось общей частью курса уголовного права. Работа состояла из двух разделов: «О преступлениях вообще» и «О наказаниях вообще», а те в свою очередь делились на главы и отделения. Приведу только заголовки отделений, дающих достаточное представление о содержании книги. В разделе о преступлении выделялись отделения: «О существе преступления», «О различных разделениях преступления», «О лице, совершающем преступление», «О внешнем действии», «О противозаконности действия», «О свободе действования», «О сообществе в преступлении», «О совершении и покушении», «О злом умысле и неосторожной вине»; а в разделе о наказании – следующие главы: «О существе наказания и его разделениях», «О средствах наказания», «О мере наказаний». Заметим, что С. И. Баршев выступал за смертную казнь, считая применение этого наказания в определенных случаях справедливым и целесообразным.[810]
Работа профессора Дерптского университета А. С. Жиряева «О стечении нескольких преступников при одном и том же преступлении» была первым монографическим исследованием в России, специально посвященным проблемам соучастия в преступлении.[811]
Блестящим юристом проявил себя в конце 50-х – начале 60-х годов XIX в. профессор по кафедре уголовных и полицейских законов Санкт-Петербургского университета В. Д. Спасович(1829–1906 гг.),[812] про которого было сказано, что только в его лице «русская криминалистика получает юриста, благодаря которому научная догма нашего уголовного права вступает в новый фазис ее более глубокого развития».[813] Перу В. Д. Спасовича принадлежит первый российский учебникуголовного права, вышедший в 1863 г. двумя выпусками. Выступая в 1909 г. на общем собрании русской группы Международного союза криминалистов с докладом «Памяти В. Д. Спасовича», директор Демидовского лицея проф. М. П. Чубинский так характеризовал учебник В. Д. Спасовича: «В свое время это был труд не только первый, но и единственный, ибо до его появления книги, имеющие характер учебников уголовного права, не стояли у нас на достаточной высоте и освещали преступление и наказание так, что авторитет научной мысли оказывался подчиненным и подавленным основными идеями свода законов, а ряд уродливых явлений, столь обильных в дореформенном праве, освещался спокойно и без критики, или, что гораздо хуже, с патетическим одобрением и декламацией на тему о превосходстве наших порядков над западными и о страждущей совести преступника, требующей кнута или плетей для примирения его с самим собой. По духу своему и направлению учебник стоит на уровне лучших европейских курсов своего времени».[814]
Чрезвычайно интересны рассуждения В. Д. Спасовича о задачах науки уголовного права. «Уголовное право, – писал автор, – может быть рассматриваемо с двух разных точек зрения: 1) как законодательство положительное и 2) как наука. Уголовное право как законодательство положительное, есть та часть законодательства известного народу, в которой определяются преступления… Юристу недостаточно знать одно содержание закона, он должен доискаться сокровенной причины, породившей закон, он должен восстановить обратным путем, посредством наведения, связь законоположения с породившими его потребностями народного быта, с большей или меньшей ясностью сознаваемыми законодателем; он должен осмыслить положительный закон, свести законодательство во всем его объеме к немногим коренным юридическим идеям. Такая работа, состоящая в осмысливании положительного закона, составляет задачу науки. Наука уголовного права есть систематическое изложение коренных общих начал отправления уголовного правосудия, извлеченных логическою деятельностью ума из известного какого-нибудь законодательства или всех вообще законодательств… Уголовное право положительное есть грубый стройматериал, куча накопившихся в течение времени узаконений. Наука перерабатывает этот сырой материал в стройную систему понятий данного народа или всех народов о правосудии уголовном, образовавшуюся под влиянием всех условий исторического существования этих народов и отражающую все характеристические особенности их духа».[815]
Определив предметом исследования науку уголовного права, В. Д. Спасович отмечает, что русское законодательство служит при этом «только материалом, причем материалом главным, но не единственным, потому что придется по каждому вопросу сличать его постановления с постановлениями других законодательств; придется на каждом почти шагу употреблять метод сравнительный, без коего теперь не может обходиться наука законоведения, ни в одной из своих отраслей».[816] Вспомогательными средствами при изучении уголовного права, по мнению В. Д. Спасовича, служат следующие науки: философия; антропология с ее составными частями: физиологией человека и психологией; науки политические; науки исторические; науки естественные, в особенности судебная медицина; филология.[817]
В сферу общей части уголовного права входят такие предметы, как «закон уголовный, преступление, наказание и уравнение преступления с наказанием или мера наказания». Анализу этих предметов предшествует критических разбор теорий уголовного права, а завершается учебник критическим разбором российского уголовного законодательства.
В. Д. Спасович формулирует три вопроса, на которые должна дать ответ философия уголовного права: какие деяния считать преступными, т. е. достойными наказания, а какие нет? Как соразмерять наказание с виною? На чем основано право государства наказывать? Без решения этих вопросов обойтись нельзя, поскольку «знание наперечет статей закона еще не составляет науки и недостаточно ни для ученого криминалиста, ни для законодателя, ни для судьи».[818]
Критически рассмотрев существовавшие к тому времени абсолютные, относительные и смешанные теории уголовного права (наказания), В. Д. Спасович пришел к выводу, что «наказание не есть и не должно быть никогда рассматриваемо как возмездие (талион) злом за зло, кровью за кровь»; «наказание не должно быть употребляемо как средство устрашения»; «наказание не есть средство направления преступника, потому что преступник не всегда может быть исправлен»; «наказание не есть вознаграждение за зло, причиненное преступлением». «Наказание есть охранение закона положительного, посредством исключения из общества тех, чья совесть разошлась, судя по их действиям внешним, с совестью общественною и не подчиняется сей последней, или посредством испытания и примирения с обществом тех нравственно павших, в которых идеал справедливости не совсем погас, с предоставлением им возможности войти опять в общение с людьми и образом своих действий заслужить опять на то уважение, которого они по своей вине лишились». Уголовно преступными являются те деяния, которые по разумному, согласному с природою вещей сознанию общества несовместимы с общежитием и не могут быть охранены другими менее насильственными средствами: народным воспитанием, образованием, гражданскими взысканиями чисто нравственной санкцией совести и общественного мнения». «Наказание должно соответствовать и относительной преступности действия и свойству породивших его мотивов, и вообще всей личности преступника. Мера его может быть определена только совокупной деятельностью законодателя, судьи и исполняющей наказание административной власти». «…Преступник имеет право требовать, чтобы его действие ценили по его сознанию и вине; притом часто не он один виноват перед обществом, а и общество отчасти перед ним, потому что оно его расположило к преступлению своими нравами, противоречиями в своих утверждениях, поблажкою многим порокам, излишнею строгостью многих своих законов, а больше всего отсутствием заботливости о нравственности и умственном образовании масс и об их благосостоянии материальном».[819]
Учебник В. Д. Спасовича заложил традиции, которым в большей или меньшей степени следовали все последующие учебники и курсы уголовного права, подготовленные русскими криминалистами в дореволюционный период: широкая эрудиция, стремление к философскому анализу уголовного права, использование исторического и сравнительно-правового методов исследования.
В 1866 г. вышло посмертное издание учебника уголовного права профессора Санкт-Петербургского университета и Императорского училища правоведения П. Д. Калмыкова.[820] Автор учебника определяет уголовное право как науку, «излагающую о преступлении и наказании, и об уголовном законе, который запрещает преступление под страхом наказания».[821] Эта наука состоит из «истин философских, исторических и практических». При этом «философские истины выводятся из самой идеи божеской правды, а так как эта идея живет в человеке, то упомянутые истины истекают из законов духовной и телесной природы человеческой. Исторические истины… почерпаются из внешних, оставленных человеком на земле, письменных источников и памятников… Практические истины уголовного права содержат в себе правила о приложении к делу знания уголовных законов… Теория уголовного права образуется из истин философских и исторических; а практика сей науки состоит в практическом применении к делу этих истин».[822]
Теория уголовного права, по мнению П. Д. Калмыкова, подразделяется на философию уголовного права и положительное уголовное право. При этом как тот, так и другой отдел теории уголовного права может быть изложен догматически и исторически. Уголовная практика включает в себя уголовную практику в тесном смысле и уголовную политику, которая есть «во 1-х, искусство уголовного законодательства, то есть искусство улучшать существующие уголовные законы и составлять новые; и во 2-х, искусство уголовной администрации, т. е. управления судебной уголовной частью… Уголовная политика есть не наука, а искусство; впрочем она может иметь свою теорию, состоящую из правил, извлеченных: из опыта, из философии уголовного права, из сравнительной уголовной юриспруденции и из статистики».[823]
Преступление, по П. Д. Калмыкову, это вид родового понятия неправды. «Уголовное преступление есть нарушение юридической обязанности, полезной для всего гражданского общества в такой степени, что нарушение ее не может быть уничтожено иными средствами, как угрозою уголовного наказания, и приведением угрозы в исполнение; притом нарушение должно быть такого рода, что во всех подробностях своих может быть взвешено и оценено судом человеческим»;[824] «в каждом преступлении заключается нравственно-материальный вред, причиняемый или частному лицу, или целому обществу».[825]
Что же касается взглядов П. Д. Калмыкова на наказание и обоснования права на наказания, то здесь, как отмечает Г. С. Фельдштейн, «довольно рельефно и совершенно неожиданно по общему складу его мировоззрения выступает гегелианская доктрина с ее идеалистическими предпосылками, которую он старается примирить со взглядами А. Фейербаха».[826] Уголовное наказание есть «страдание, возлагаемое на преступника в государстве верховною властью». Наказание необходимо, «потому что без него правда (в смысле объективном) не могла бы существовать в государстве». «…Восстановление порядка в обществе может произойти только через уничтожение злой воли преступника. Чтобы дать перевес общественной воли на земле нет другого средства кроме наказания, заранее определенного законом и налагаемого судом… Наказание служит вещественным доказательством того, что преступление должно быть преследуемо и уничтожено, а правда утверждаема всеми возможными мерами».[827] «Наказание имеет две главные цели: 1) возмездие злом на зло и 2) искупление вины преступника; обе эти цели основаны на необходимости и законности наказания».[828] Из главной цели возмездия вытекают также цели: «1) скреплять здание государства, обеспечивая применение законов, и 2) действовать не только на волю самого преступника, но и на других граждан: а) как наставление, научающее о преступности деяния и предостерегающее желающих учинить оное вопреки законов; б) как устрашение, останавливая стремление людей к деянию приятному, но противозаконному..; в) как успокоение общего тревожного чувства, возбужденного инстинктом самосохранения при совершении кем-либо преступления».[829]
В этот же период появляются первые работы по тюрьмоведению и предпринимаются попытки статистического изучения преступности: Ламанский Н. Практические основания тюремной реформы // Юридический вестник. 1862. Вып. 38, 39; Ткачев П. Современное положение наших тюрем // Журнал Министерства юстиции. 1863. Т. 17. Кн. 2; Он же. Рабоче-воспитательные учреждения для несовершеннолетних преступников // Юридический вестник. 1864. Вып. 43; Яневич-Яневский К. О порядке устройства военно-тюремного заключения, с точки зрения теории и практики // Журнал Министерства юстиции. 1864. Т 19. Кн. 3, абз. 1; Забелин А По вопросу об улучшении тюрем // Русский вестник. 1863. Т. 44; Хвостов А. и Орлов И. Материалы для уголовной статистики России // Журнал Министерства юстиции. 1860. Т. 6. Кн. 10. Отд. 1 и др.
Резкой критике и общественный строй Николаевской России в целом, и существовавшее законодательство, в том числе уголовное, подвергались в сочинениях революционных демократов А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, А. И. Добролюбова, где высказывались взгляды о сущности преступления, задачах и видах наказания, о причинах преступности и средствах борьбы с нею.[830]
Наивысшего подъема и расцвета дореволюционная российская уголовно-правовая наука достигает в последней трети XIX – начале XX в., после проведения судебной реформы в 1864 г. и введения университетского устава 1863 г. В этот период учеными, работавшими в университетах, училищах правоведения и лицеях, было подготовлено и издано множество авторских учебников и курсов русского уголовного права.[831] Вот только некоторые их них: Белогриц-Котляровский Л. С. Учебник русского уголовного права. Общая и особенная части. Киев, 1903; Будзинский С. Начала уголовного права. Варшава, 1870; Владимиров Л. Е. Курс уголовного права. Основы нынешнего уголовного права. М., 1908; Есипов В. В. Очерк русского уголовного права. Часть общая. Варшава, 1894; 2-е изд. СПб., 1898; 3-е изд., М., 1904; Кистяковский А. Ф. Элементарный учебник общего уголовного права, часть общая. Киев, 1875; 2-е изд., 1882; Лохвицкий А. Курс русского уголовного права. СПб., 1867; 2-е изд., 1871; Неклюдов Н А. Общая часть уголовного права. СПб., 1875; Руководство по Особенной части русского уголовного права. В 4 т. СПб., 1876–1880; Сергеевский Н. Д. Русское уголовное право. Часть общая. СПб., 1887; 11-е изд. 1915; Набоков В. Д. Элементарный учебник Особенной части русского уголовного права. Общая часть. М., 1907; 2-е изд. 1912; Особенная часть русского уголовного права. М., 1905; 2-е изд. 1909; 3-е изд. 1912; Пусторослев П. П. Русское уголовное право. Общая часть. Юрьев, 1908; 2-е изд. 1912; Таганцев Н. С. Курс русского уголовного права. Часть Общая. СПб. Кн. 1. Вып. 1. 1874, кн. 1 Вып. 2. 1878; Кн. 1. Вып. 3. 1880; Русское уголовное право. Лекции. Часть общая. СПб., Т. 1. 1887; Т. 2. 1888; Т. 3. 1890; Т. 4. 1892; 2-е изд. Т. 1 и 2. 1902; Фойницкий И. Я. Курс уголовного права. Часть особенная. Посягательства личные и имущественные. СПб., 1890. 7-е изд. 1916; Чубинский М. П. Курс уголовной политики. Ярославль, 1906; Чебышев-Дмитриев А. П. Русское уголовное право: лекции. СПб., 1867.
Ряд значительных трудов был опубликован по отдельным вопросам общей и особенной части уголовного права, а также проблемам преступности и ее причин. Среди них: Белогриц-Котляровский Л. С. Преступления государственные (политические, против порядка управления и по службе). Киев, 1904; Берлин А. А. Право необходимой обороны. Ярославль, 1911; Тернет М. Н. Детоубийство. М., 1911; Он же. Смертная казнь. М., 1913; Дриль Д. А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. СПб., 1912; Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. Киев, 1867; Круглевский А. Н. Имущественные преступления. СПб., 1913; Колоколов Г. О соучастии в преступлении. М., 1881; Колоколов Г. К учению о покушении. М., 1984; Сергеевский Н. Д. О значении причинной связи в уголовном праве. Ярославль, 1880; Мокринский С. П. Наказание, его цели и предположения. М., 1902; Пионтковский А. Об условном осуждении или системе испытания. Уголовно-политическое исследование. Одесса, 1894; Жижиленко А. А. Наказание, его понятие и отличие от других правоохранительных средств. Пг, 1914; Фельдштейн Г. С. Учение о формах виновности. 1902; Чебышев-Дмитриев А. О покушении. СПб., 1866; Чубинский М. П. Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве. Ярославль, 1900; Ширяев В. Н. Взяточничество и лиходательство в связи с общим учением о должностных преступлениях. Ярославль, 1916.
Эти и другие работы, написанные представителями различных школ и направлений в российской уголовно-правовой науке, характеризовались глубоким и тонким анализом юридического материала. Ученые широко пользовались историческим и сравнительным методами, анализировали не только отечественное, но и зарубежное законодательство, взгляды и концепции западноевропейских ученых. Написанные живым и образным русским языком эти работы легко читаются и представляют несомненный интерес и для современного читателя. Российская наука уголовного права вышла на международный уровень и заняла там достойное место.[832]
Российские ученые в области уголовного права активно сотрудничают с Международным союзом криминалистов.[833] В числе первых его членов были профессора Н. С. Таганцев и И. Я. Фойницкий, министр юстиции Н. В. Муравьев, профессор Военно-юридической академии А. К. Вульферт, юрисконсульт Министерства юстиции Д. Л. Дриль, профессор Демидовского лицея А. А. Пионтковский (отец), обер-прокурор Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената, профессор Училища правоведения В. К. Случевский и др. В 1897 г. по инициативе И. Я. Фойницкого была образована русская группа международного союза криминалистов. В уставе группы, утвержденном министром народного просвещения, отмечалось: «Русская Группа Международного уголовного права учреждается при Юридическом обществе, состоящем при Императорском Санкт-Петербургском университете, для научной разработки, распространения и применения уголовного права, соответственно задачам и условиям русской жизни… Русская группа собирает материалы по вопросам, обсуждаемым Союзом, распространяет научно-выработанные положения уголовного права путем печати, публичных лекций, бесед и т. п., подготовляет русские доклады для съездов международного Союза и разрешает вопросы, передаваемые Союзом на обсуждение групп или возбуждаемые самою Группою».[834] В состав русской группы входили, в частности, известные уже к тому времени ученые: М. Н. Гернет, С. К. Гогель, Д. А. Дриль, Г. Г. Евангулов, В. В. Есипов, А. А. Жижиленко, В. Д. Кузьмин-Караваев, П. И. Люблинский, С. П. Мокринский, В. Д. Набоков,А. А. Пионтковский, С. В. Познышев,Н. Н. Полянский, П. П. Пусторослев, Н. Н. Розин, Н. С. Таганцев, А. Н. Трайнин, Г. С. Фельдштейн, И. Я. Фойницкий, М. П. Чубинский, В. Н. Ширяев и др. На общих собраниях группы обсуждались научные доклады по актуальным проблемам уголовного права, законопроекты. «Традицией нашей русской группы, как, впрочем, и самого международного союза криминалистов, – говорил В. Д. Набоков, – открывая общее собрание Русской группы Международного союза криминалистов 4 января 1909 г., – является то, что на первом плане их программы всегда стояли не отвлеченные вопросы научной теории, а практические задачи уголовной политики».[835] Протоколы общих собраний Русской группы Международного союза криминалистов широко публиковались.[836] В 1902 г. в Санкт-Петербурге прошел съезд (конгресс) Международного союза криминалистов, в котором приняли участие выдающиеся зарубежные ученые фон Лист, Р. Гарро, Ван-Гамель, Ганс Гросс и др.[837]
В этот период в России издается множество юридических журналов и газет, в которых печатаются статьи по актуальным проблемам уголовного права: Журнал Министерства юстиции; Судебный вестник; Юридический вестник; Юридическая летопись; Журнал гражданского и уголовного права; Вестник права; Тюремный вестник; Временник Демидовского юридического лицея; Право и др.
Во второй половине XIX в. в мировой науке уголовного права возникают новые школы и направления. «Краеугольным камнем для новых течений, – писал Н. Д. Сергеевский, – послужили, с одной стороны, предположение о биологических свойствах личности преступника и наблюдения психологические, ас другой – исследования социального значения преступных деяний и наказаний. После нескольких разрозненных попыток в этом направлении, в семидесятых годах, резко противополагаясь господствующей науке, выдвигаются две школы: уголовно-антропологическая и уголовно-социологическая или уголовно-политическая. При этом господствующее направление получило название старой или классической школы».[838] Здесь уместно кратко изложить основные, концептуальные идеи каждой из этих школ (направлений).[839]
Рассвет классического направления в уголовно-правовой науке приходится на первую половину XIX в., но идеи «классиков» оказали и продолжают оказывать влияние на последующее развитие уголовно-правовой науки и законодательство. Конечно, по многим частным вопросам взгляды ученых, относящихся к классическому направлению, существенно различались, однако принципиальные подходы к пониманию задач уголовного права, сущности преступления и наказания, значения уголовного закона в борьбе с преступностью у них совпадали, что и позволяет рассматривать сторонников этих взглядов как представителей одной школы.
Классическая школа в уголовном праве была основана на философской концепции свободы воли и других постулатах идеалистической философии (Кант, Гегель), а также демократических идеях законности, равенства перед законом, соответствия наказания тяжести совершенного преступления, выдвинутых и обоснованных в трудах представителей просветительно-гуманистического направления Монтескье, Беккария, Бентама и др. Основные принципы классической школы были сформулированы в работах крупнейшего немецкого криминалиста Ансельма Фейербаха: nulla poena sine lege – нет наказания без закона; nulla poena sine crimine – нет наказания без преступления; nullum crimen sine poena legali – нет преступления без законного наказания. К этим постулатам следует присоединить еще одно положение, отстаиваемое «классиками», – nullum crimen sine culpa – нет преступления без вины. Таким образом сформулировалась основная идея – nullum crimen, nulla poena sine culpa, sine lege – нет преступления, нет наказания без вины, без закона.
Ученые, представляющие классическое направление, выступали против применения уголовного закона, по аналогии, утверждая, что основанием применения уголовной регрессии, наказания может быть только совершение преступления – деяния, предусмотренного уголовным законом. Соответственно, преступление рассматривалось как нарушение закона, как посягательство на правопорядок, а в наказании многие «классики» видели кару, возмездие, определяемое тяжестью совершенного преступления. Заслуга ученых-«классиков» состоит в глубокой разработке таких институтов уголовного права, как состав преступления, вина и ее виды, соучастие, покушение и др. Много внимания уделялось уголовной догматике – тщательной разработке и изучению признаков составов конкретных преступлений.
Идеи классической школы уголовного права легли в основу Уголовного кодекса Франции 1810 г. Баварского уголовного уложения 1813 г. и других кодексов, принятых в Европе в XIX в., в том числе российского Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Видными сторонниками идей классического направления были Биндинг, Белинг, Биркмайер, Миттермайер, а в России к сторонникам классической школы обычно относят Н. С. Таганцева, Н. Д. Сергеевского,[840] А. Ф. Кистяковского[841] и др.
В середине 70-х годов в Европе возникает новое направление в уголовно-правовой науке, получившее название «антропологической» школы. Сторонники этого направления (Ломброзо, Ферри, Гарофало и др.), стоящие на позициях вульгарного материализма, основную задачу уголовного права видели не в разработке юридических понятий, а в изучении преступности и прежде всего особенностей тех лиц, кто совершает преступления. Антропологи-ломброзианцы создали учение о прирожденном преступлении, стигматах (признаках) основных преступных типов и о превентивных мерах борьбы с ними. В России влияние идей антропологов заметно в работах Д. А. Дриля,[842] П. Н. Тарновской, В. Ф. Чижа и ряда других исследователей.
По мнению Д. А. Дриля, «задачи уголовной антропологии или уголовного права, как науки, – изучить преступного человека или, правильнее, преступных людей, в разнообразии их особенностей, слагающихся под определенным влиянием общественной среды (сюда войдет изучение социальных факторов) и притом изучить в их генезисе и, руководствуясь данными изучения, наметить действительные средства борьбы с преступностью».[843] Выступая на брюссельском конгрессе уголовной антропологии в 1892 г. с докладом «Об основных принципах уголовно-антропологической школы», Д. А. Дриль сводил их к следующим основным положениям: 1) Основанием наказания и его первенствующей целью должно быть не отмщение, возмездие, а необходимость ограждения общества от зла преступления. 2) Антропологическая школа стремится изучить при помощи точных научных методов разновидности действительных преступников, производящие их причины, их деятельность и наиболее действенные средства воздействия на них. 3) В преступлении антропологическая школа видит результат взаимодействия особенностей психофизической организации преступника и внешних воздействий. 4) Антропологическая школа рассматривает преступника как в большей или меньшей степени несчастную, порочную, неуравновешенную и недостаточную организацию, которая мало приспособлена к борьбе за существование в легальных формах. 5) Причины преступления антропологическая школа делит: а) на ближайшие – порочности психофизической организации деяния; б) более отдаленные, кроющиеся в неблагоприятных внешних условиях, под влиянием которых вырабатываются недостатки натуры, как более или менее устойчивые факторы преступлений; в) предрасполагающие, под влиянием которых порочные натуры наталкиваются на преступления. 6) Антропологическая школа изучает преступников и совершаемые ими преступления как естественно-общественные явления и настаивает на необходимости широких мер предупреждения для борьбы с преступностью. 7) Она (антропологическая школа) отрицает разумность заранее определенных мер репрессии и ставит их в зависимость от изучения индивидуальных особенностей каждого деяния.[844] В то же время Д. А. Дриль отрицал крайности антропологической школы, в частности, учение Чезаре Ломброзо о «преступном типе» и его анатомических особенностях, признание неисправимости преступников, усиленную рекомендацию мер элиминирования вместо мер исправительного характера и др. Однако в целом идеи антропологической школы не получили в России широкого распространения.
Такого нельзя сказать о социологической школе уголовного права, многие идеи которой нашли отражение в уголовном законодательстве и продолжают влиять на его развитие. Примерно с середины XIX в. криминалисты стали ощущать, что им тесно в рамках сугубо юридической материи, что соответствующие уголовно-правовые решения не могут выводиться из «чистого разума», требований «нравственного императива», учения естественной школы права, а должны соответствовать потребностям реальной жизни.[845] Так, еще в 1865 г. Н. А. Неклюдов подчеркивал, что уголовный закон должен быть, «по прекрасному выражению Цицерона, non lata, sed nata, т. е. не созданным искусственно, но выработанным жизнью, а жизнь не может противодействовать своим же собственным потребностям и благу».[846] В 1872 г. М. В. Духовской отмечал, что наука уголовного права, не ограничиваясь строго юридической работой, должна приступить к широкому изучению причин преступности, обязана указывать государству средства борьбы с преступностью и для реорганизации карательных мер в духе отказа от теории возмездия разрабатывать превентивные меры и не стесняться указывать на необходимые социальные реформы.[847]
Согласно учению социологической (или, как раньше называли, позитивной) школы уголовного права последнее в первую очередь должно заниматься причинами (факторами) преступлений, среди которых выделялись индивидуальные и социальные факторы. В отличие от «классиков» «социологи» центр своего внимания перемещали с деяния на личность, создав учение об опасном состоянии личности. Деяние, предусмотренное уголовным законом, утрачивает свое значение как единственное основание для применения мер уголовной репрессии. Наиболее последовательные представители социологического направления, вслед за антропологами требовали признать «право вмешательства государства даже туда, где нет ни преступления, ни проступка».[848] Совершение преступления – лишь один из показателей опасности лица, о котором могут свидетельствовать и ряд других обстоятельств (психическая болезнь, образ жизни, связь с преступной средой). Так, профессор Гарсон в докладе на Брюссельском съезде Международного союза криминалистов в 1910 г. говорил: «Можно определить опасного индивида как такое лицо, от которого можно ожидать, что оно учинит в будущем акты, могущие поколебать публичный порядок… Вопрос об «опасном состоянии» сводится к тому, чтобы знать, в каких случаях вероятность социальной опасности становится достаточно сильной для того, чтобы публичная власть была уполномочена на лишение индивида свободы в качестве предупредительной меры. Изучение этого вопроса настолько продвигалось вперед, что мы можем различать три группы опасных индивидов: 1) тех, которые уже учинили несколько преступлений; 2) тех, привычки и образ жизни которых заставляет думать, что они учинят преступление; 3) тех, которые, по-видимому имеют естественное предрасположение к преступлениям».[849]
Находясь в основном под влиянием философских идей позитивизма, многие социологи отрицали свободу воли, что влекло за собой отказ от понятий вины, вменяемости. Наказание рассматривалось как мера социальной защиты, преследующая исключительно утилитарные цели. Вместо наказания предлагались меры безопасности, особенности и тяжесть которых должны определяться не столько вредностью содеянного, сколько опасностью самой личности. «Социологи» выступали за широкое судебное усмотрение, применение аналогии, неопределенных приговоров, условное осуждение и условно-досрочное освобождение, применение принудительных мер медицинского и воспитательного характера. Виднейшими представителями социологического направления в уголовном праве были Франц Лист, Адольф Принс, Ван-Гамель, а в России некоторые идеи социологов проповедовали и развивали И. Я. Фойницкий, А. А. Пионтковский (отец),[850] М. П. Чубинский,[851] М. Н. Гернет[852] и многие другие ученые конца XIX – начала XX в.
Российские криминалисты – сторонники социологического направления в целом восприняли учение об «опасном состоянии».[853] А. А. Жижиленко, в частности, писал: «Под опасным состоянием я разумею те своеобразные особенности преступника, которые на основании известных указаний опыта могут давать нам повод предполагать, что данный субъект и впредь будет совершать преступные деяния. Это опасное состояние может быть или продуктом тех или других ненормальностей психической и физической организации человека, и в этом случае можно говорить об опасности патологического происхождения, или же продуктом известных антисоциальных склонностей субъекта, привычки к праздности, к тунеядству и т. д.; в этом случае можно говорить об опасности социального происхождения».[854]
Подавляющее большинство русских криминалистов резко отрицательно относились к идее применения мер социальной защиты к лицам, не совершавшим преступления.[855] Эта мысль отчетливо была высказана в докладе В. Д. Набокова «Должна ли в основание карательной деятельности государства быть положена оценка опасного состояния личности преступника или же оценка свойства совершенного им преступления?», прочитанного на общем собрании русской группы Международного союза криминалистов 21 апреля 1910 г. Автор доклада обосновал положение, что принятие и последовательное развитие идеи о том, что единственным критерием в борьбе общества против преступной, как и против опасной вообще, личности является целесообразность меры социальной защиты в применении к данной личности, зависящей, прежде всего от свойств самой личности, приводит к упразднению основных принципов права и к замене правового начала полицейским. Возможная выгода такой замены достигается слишком высокой ценой. Это не означает, что нельзя дать возможность судье принимать во внимание и особо опасные свойства преступной личности, соответственно усиливая или вообще видоизменяя наказание. Но для того, чтобы в этих случаях наказание оставалось мерой уголовного правосудия, необходимо определить признаки опасного состояния в законе, чтобы они имели уголовно-юридический характер, были уголовно-релевантны (мотивы преступления, рецидив, профессионализм, ассоциации преступников). Поскольку опасное состояние зависит от условий иного характера (патологических и т. п.), избрание тех или других мер, предохраняющих общество, не входит в область уголовного правосудия. Здесь должны быть созданы иные гарантии, и для избрания и применения таких мер социальной защиты нужны особые компетентные ораны». Во всяком случае, поскольку опасное состояние не выразилось в определенных посягательствах, признаки его слишком неопределенны и расплывчаты для того, чтобы обосновать применение принудительно-репрессивных мер. Последнее было бы особенно нежелательно и опасно в тех странах, где приходится думать не о расширении прав административной власти, а, наоборот, о введении ее в надлежащие рамки. Предоставление ей возможности по своему усмотрению и без должной гарантии применять весьма серьезные меры, стесняющие права личности, на основании признания данного лица опасным, это равносильно возведению в принцип того, что фактически является не редко в форме уродливого уклонения от функций правового государства».[856]
Близкой к теории «опасного состояния», но в то же время оригинальной и несколько предшествовавшей ей по времени являлась теория «личного состояния преступности, выдвинутая И. Я. Фойницким и развитая дальше П. П. Пусторослевым. «Личное состояние преступности, – по И. Я. Фойницкому, – есть располагаемая человеком сумма положительных и отрицательных душевных способностей (волевая и сознательная), заключающих в себе внутреннюю возможность преступной деятельности. Наказуемым оно становится не ранее воплощения вовне».[857] Личное состояние преступности характеризуется «частью особым состояние волевой способности деятеля, частью привычками, его характер сложившими и влияющими на волевую способность». Это особое преступное состояние «волевой способности» зависит: «а) от влияния на нее страстей..; б) от недостатка волевой энергии, апатического состояния волевой способности..; в) от ложных данных, лежащих в основе волевой деятельности. Данные эти по природе своей могут относиться к области морали, правовоззрений и т. п…».[858]
Преступное деяние, по взглядам И. Я. Фойницкого и П. П. Пусторослева, есть внешнее выражение или проявление личного состояния преступности. «Государство, – писал П. П. Пусторослев, – признает уголовным то правонарушение, в котором, по его мнению, выражается во внешнем мире внутреннее состояние преступности правонарушителя… В глазах государства корень преступности лежит не в деянии, а в деятеле. Преступный характер переходит не с деяния на деятеля, а с деятеля на деяние».[859]
Различное понимание задач, стоявших перед уголовным правом, определило горячую дискуссию среди русских криминалистов по вопросу о предмете уголовно-правовой науки и о применяемых ею методах исследования. Высказываемые при этом взгляды в значительной степени определялись принадлежностью автора к классическому или антрополого-социологическому направлениям в науке уголовного права.
Руководствуясь представлением об уголовном праве как о науке строго (или преимущественно) юридической, сторонники классического направления предметом уголовно-правовой науки рассматривали само право. «Наука уголовного права, – писал Н. Д. Сергеевский, – есть одна из наук юридических, имеющая своим предметом то явление государственной жизни, которое мы называет преступным деянием и наказанием. Исследуя юридическую природу преступного деяния и наказания и формулы права, эту природу определяющие, наука уголовного права служит практической цели – дать руководство к правильному пониманию и применению, критике и составлению уголовного закона. Этим определяется содержание уголовного права, как науки юридической…»[860] И далее: «Наука уголовного права, в качестве науки юридической в тесном смысле, не может дать в своей системе места ни биологическому, ни социологическому исследованию о преступном деянии и наказании. Эти полезные исследования, являясь… в высшей степени важными для юридической науки, имеют в то же время самостоятельное научное значение и, следовательно, могут образовать самостоятельные науки; но с уголовным правом они никогда не сольются».[861] Примерно так же рассуждал В. Д. Набоков, по мнению которого в основе науки уголовного права лежит само уголовное право, то есть совокупность юридических норм, коими регулируются преступление и наказание как юридические отношения. Юрист может выходить из этой сферы для проверки насколько выработанные им теоретические понятия и определения соответствуют данным, добытым антропологическими и общественными науками.[862] Для уголовного права преступление и наказание суть понятия, а для уголовной социологии – явление общественной жизни.[863]
Придерживаясь в целом такого же понимания предмета, целей и задач науки уголовного права, Н. С. Таганцев подчеркивал, что «уголовное право как одна из юридических наук должна, конечно, иметь своим предметом изучение преступных деяний как юридических отношений».[864] «Поэтому предметом курса уголовного права должно быть изучение юридической конструкции преступных деяний и вызываемой ими карательной деятельности государства, изучение совокупности норм, определяющих наказуемость преступных деяний, а предметом курса русского уголовного права – изучение действующих в России постановлений о преступных деяниях и их наказуемости как вообще, так и в отдельных родах и видах».[865] При этом Н. С. Таганцев особо отмечал, что положительное изучение права не может ограничиваться только изучением статей или отдельных фрагментов законов, сопоставлении отдельных положений, устранении противоречий; в это изучение должна быть введена и «критическая оценка действующего права и притом с двоякой точки зрения: его устойчивости и его жизнедеятельности». Одним из первых приемов критического анализа права является историческая оценка закона, соответствие его условиям исторического развития. Другой критерий оценки правовых положений – их жизнепригодность. «Таким образом, задачей положительного изучения должно быть не только догматическое выяснение и изложение начал действующего права, но и критическая их оценка на основании данных практики и начал науки, на основании опыта других народов и отечественной истории права».[866]
Противоречивые суждения по вопросу о предмете уголовно-правовой науки и ее задачах высказывал С. П. Мокринский. С одной стороны, он подчеркивал, что «не каузальная оценка права, как явления социальной жизни, но само право, как таковое, нормативная природа права составляют предмет юриспруденции. Юрист изучает право, не как элемент сущего, не как частицу реальной действительности, но как нечто, лежащее вне действительности, относящееся к совершенно иной сфере человеческого сознания, – как непосредственное выражение должного».[867] Уголовная социология и антропология как учения о биологических и социальных факторах преступности находятся вне сферы уголовного права, поскольку они исследуют не право, а лишь биологические и социальные факторы, лежащие в основе тех явлений, борьба с которыми составляет задачу права.[868] В то же время, по мнению С. Н. Мокринского, задачами науки уголовного права являются: 1) описание данного права (lex lata), т. е. права действующего, утратившего силу и проектируемого; 2) построение должного права (lex ferenda); 3) оценка данного права. В связи с этим он полагал, что наука уголовного права распадается на уголовную догматику, уголовную политику и уголовно-правовую этику. Догматическое описание права преследует цель его систематического изложения для более легкого и сознательного его усвоения и применения на практике. Уголовная политика представляет собой учение о целесообразной уголовной репрессии, а уголовная этика решает вопрос, в каких пределах наказание может быть оправдано нравственно.[869]
Подобное понимание предмета и задач науки уголовного права подвергалось резкой критике со стороны представителей социологического направления в уголовно-правовой науке. «На входных дверях науки уголовного права, – писал в 1873 г. И. Я. Фойницкий, – мы читаем, что его предмет есть не преступление, а преступность, т. е. состояние лица, вызывающее нарушение юридических отношений, охраняемых карою… преступление же входит в уголовное право лишь потому, что оно составляет выражение преступности; в область уголовного права входят условия преступности, т. е. анализ разнообразных явлений, имеющих в своем результате юридическое состояние преступности, и, наконец, в область уголовного права входит и изучение преступления в его последствиях, т. е. анализ тех юридических отношений, которые наступают для лица вследствие преступности, – эти отношения известны под именем наказания».[870]
Широкое понимание предмета и задач уголовно-правовой науки было сформулировано в программной работе А. А. Пионтковского (отца): «Наука уголовного права, ее предмет, задачи, содержание и значение». Под наукой уголовного права, утверждал автор, «разумеется, наука, занимающаяся изучением преступной деятельности, раскрытием естественных законов, обуславливающих собой эту деятельность и изучением и установлением средств и способов борьбы с этой деятельностью».[871] В связи с этим выделяются три тесно связанных друг с другом отрасли уголовно-правовой науки: криминология, уголовная политика и уголовная догматика. Криминология изучает преступную деятельность как явление социальное, устанавливает законы, обуславливающие образование и развитие этой деятельности. Уголовная политика имеет своим предметом изучение средств борьбы с преступностью, а задачей – целесообразное построение этих средств. «Уголовная догматика имеет предметом своего изучения те правовые нормы, в которые облекается борьба с преступностью, задачей – построение этих норм соответственно целям этой борьбы и потребностям защиты и охраны прав личности от возможного насилия и произвола».[872] А. А. Пионтковский резко критиковал взгляды известного немецкого криминалиста Биндинга и его сторонников, полагавших, что наука уголовного права изучает лишь положительное уголовное право, занимается только его уяснением, систематизацией и критической оценкой. В таком случае, считал А. А. Пионтковский, уголовное право перестает быть наукой, так как «наукой может быть названо лишь изучение, имеющее целью раскрытие естественных законов, управляющих изучаемыми явлениями, а не простое уяснение понятий, систематизация и критическая оценка». Кроме того, критическая оценка не может выводиться из априорных понятий и требований чистого разума.[873]
Близкой к изложенной была точка зрения другого видного российского криминалиста М. П. Чубинского. Последний полагал, что «уголовное право есть наука, систематически изучающая как юридическую сторону отдельных проявлений преступности в ее целом; освещая существующее законодательство и существующие способы борьбы с преступностью, она стремится к более успешной и целесообразной организации этой борьбы в будущем путем указания необходимых для этого социальных реформ и выработки на твердых основаниях лучшего законодательства».[874] «…Сведение жизненной науки уголовного права к конструкции юридических понятий влечет за собой то, что самые жгучие, самые трепещущие нужды, самые жизненные и серьезные вопросы оставляются без рассмотрения и приносятся в жертву неумолимому божку, именуемому строго юридической точкой зрения».[875] Поскольку уголовное право в его строго юридической обрисовке теряет характер науки, М. П. Чубинский полагал, что наука уголовного права состоит из: 1) уголовной догматики, предполагающей научное изучение законодательного материала, сведение его в стройную систему, изучение юридической оболочки явлений; 2) уголовной этиологии, занимающейся исследованием причин, которыми обуславливается возникновение, развитие и изменение преступности; 3) уголовной политики, дающей указания для надлежащей постановки дела борьбы с преступностью как путем социальных реформ, так и путем создания лучшего уголовного законодательства.[876]
Характерно, что российские криминалисты, даже являясь сторонниками социологической школы, в отличие от ряда зарубежных ученых (Э. Ферри, Дорадо), никогда не отрицали важность и необходимость изучения юридической стороны преступления и наказания. Тот же М. П. Чубинский подчеркивал, что такое изучение дает систематизацию материала, заключающегося в уголовном законодательстве, формулирует ряд вытекающих из него общих принципов, вырабатывает технические приемы, освещает современное состояние и историческую перспективу отдельных институтов и таким образом способствует укреплению правосудия и законности.[877]
Свободной от крайностей классического и социологического направлений по вопросу о предмете и методе уголовно-правовой науки представляется позиция профессора Юрьевского университета П. П. Пусторослева.[878] Последний определял науку уголовного права как «систематическое учение о принципах уголовного права, его историческом развитии, его современном состоянии, его отношении к потребностям и условиям народной жизни и его усовершенствовании».[879] Единственным, строго научным приемом разработки уголовного права является позитивный или положительный метод, который в свою очередь подразделяется на четыре вида (метода): догматический, исторический, сравнительный, уголовно-политический. С помощью догматического метода строится догма уголовного права, то есть система положительного уголовного права в его научном построении. «Догматический метод исследования в области уголовного права состоит в том, что исследователь отвлекает начала или принципы от постановлений уголовного права, действительно существующего в данное время в государстве данного народа, и, на основании этих отвлеченных начал, логически определяет объем и содержание исследуемого уголовного права». Исторический метод исследования состоит в том, что изучается ход изменений уголовного права «в связи с изменениями потребностей и условий тогдашней жизни этого народа». При применении сравнительного метода исследование и решение юридического вопроса производится на основании сравнительного изучения отдельных постановлений права по данному предмету, действующих в разных государствах. Уголовно-политический метод заключается в сравнении положений действующего и даже проектируемого уголовного права с потребностями и условиями жизни народа и оценке удовлетворительности этих положений, с точки зрения этих потребностей и условий жизни. Благодаря уголовно-политическому методу вырабатывается уголовная политика – «учение о том, каким образом нужно строить уголовное право, чтобы сделать его целесообразным средством борьбы против преступлений и преступников и притом сообразным с современными ему потребностями и условиями народной жизни».[880]
В конце XIX – начале XX в. российскими криминалистами было разработано несколько курсов уголовной политики (М. П. Чубинский, С. К. Гогель), читавшихся на юридических факультетах ряда высших учебных заведений.
М. П. Чубинский рассматривал уголовную политику как ветвь науки уголовного права, «призванную вырабатывать указания для наилучшей постановки в данной стране дела уголовного правосудия, как путем социальных реформ, так и путем создания лучшего уголовного законодательства».[881] Ученые в области уголовной политики должны, в частности, разрабатывать критерии разграничения преступного от непреступного, определения сравнительной тяжести преступных деяний, решать вопросы о допустимости или недопустимости внесудебных «взысканий» и «мер» и другие вопросы, связанные с усовершенствованием уголовного законодательства и постановкой дела уголовного правосудия.[882] Содержание опубликованного М. П. Чубинским Курса уголовной политики включает историю уголовно-политических учений и современные автору уголовно-политические учения, а также суждения автора по ряду конкретных уголовно-политических проблем. Так, рассуждая по вопросу о критериях разграничения преступного и непреступного (критериях и основаниях криминализации), М. П. Чубинский формулирует следующие общие положения: 1) под уголовный запрет могут попадать только деяния, а не мысли, взгляды и суждения, раз эти последние не заключают в себе призыва к действию, т. е. не смыкаются в одну причинную связь с деяниями»; 2) в область преступного не могут быть отнесены посягательства человека на собственные блага, «если человек не принял на себя какой-либо специальной обязанности и если посягательство на свои блага не служит средством для нарушения интересов третьих лиц и всего общества»; 3) «деяния, не заключающие в себе элемента существенного вреда, деяния безразличные в категорию преступных попадать не должны; из деяний же вредоносных преступлениями должны быть признаваемы лишь те, которые заключают в себе вред, при данной социальной структуре и при данных воззрениях общества более или менее существенный».[883]
Далее автор рассматривает проблемы взаимоотношения уголовной политики и морали, действия уголовного законодательства в экономической сфере. Заключают Курс отделы, посвященные политике превенции основным началам политики репрессии.
Иное содержание Курса уголовной политики приват-доцента Санкт-Петербургского университета, профессора психоневрологического института Сергея Константиновича Гогеля.[884] Последний возражал против рассмотрения уголовной политики в качестве прикладной науки к догме уголовного права. По его мнению, «уголовная политика, являясь или неразрывным целым с уголовной социологией или прикладной наукой к основной позитивной науке – уголовной социологии, представляет собой учение о существующих уже ныне мерах борьбы с преступностью. Не занимаясь вовсе юридическими формами преступности, она уделяет и мерам репрессии, соответственно с признанным ныне малым удельным весом их для борьбы с преступностью, меньше значения, чем мерам превентивным и, главным образом, должна подробно выяснять происходящий в настоящее время крутой поворот в постановке мер репрессии, их коих новейшие могут быть причислены к репрессивным мерам только номинально».[885]
Исходя из такого понимания уголовной политики и ее задач, С. К. Гогель свел основное содержание своего Курса к изложению учения о факторах преступности и учения о мерах борьбы с преступностью, выделяя среди них меры репрессивные и меры превентивные.
Значительным событием в истории российского уголовного права и уголовно-правовой науки стала работа по подготовке нового Уголовного уложения.
Еще в 1879 г. Государственный совет высказал мнение, утвержденное императором Александром II, о необходимости пересмотра Уложения о наказаниях. В апреле 1881 г. главноуправляющий Вторым отделением князь С. Н. Урусов и министр юстиции Д. Н. Набоков представили императору Александру III доклад по поводу разработки нового Уголовного уложения, предложив создать для этого особый Комитет из лиц, близко знакомых с теорией уголовного права и судебной практикой, и образовать из состава этого Комитета редакционную комиссию, на которую возложить составление первоначального проекта Уголовного уложения и объяснительной записки. Среди указаний, данных в руководство Комитету, было и такое, что Комитет «сообразует свои труды с потребностями современного состояния государства, указаниями судебного опыта при применении действующего законодательства, а равно с положениями науки уголовного права и постановлениями уголовных законодательств иностранных государств».[886] Утвердив доклад, Александр III 30 апреля 1881 г. назначил членов Комитета, которые избрали из своих членов Редакционную комиссию под председательством товарища министра юстиции Э. В. Фриша. В состав Редакционной комиссии вошли профессора Н. С. Таганцев, Н. А. Неклюдов и И. Я. Фойницкий, старший чиновник Второго отделения Е. Н. Розин, юрисконсульт Министерства юстиции В. Р. Лицкий, которого после его смерти заменил профессор В. К. Случевский. Редакционная комиссия распределила между Н. А. Неклюдовым, Н. С. Таганцевым и И. Я. Фойницким подготовку проектов и объяснений к ним по отдельным частям Уложения. Составление проекта общей части Уложения было поручено Н. С. Таганцеву.
Следует отметить весьма кропотливую и тщательную работу над проектом Уголовного уложения.[887] Отдельные главы направлялись на заключение компетентных лиц и учреждений, а проект общей части, переведенный на французский и немецкий языки, был доведен для сведения и комментирования наиболее известным иностранным ученым, активно подключившимся к его обсуждению. На первоначальный проект Уложения было опубликовано 13 томов замечаний. Замечания иностранных ученых (Листа, Майера, Меркеля, Шютце, Гольцендорфа и др.) также были систематизированы и опубликованы в пяти томах. Доработанный проект обширной постатейной объяснительной запиской в 1897 г. был опубликован в восьми томах. В объяснительной записке излагались постановления действовавшего закона, практика его применения, проводились положения иностранных кодексов и научные взгляды по соответствующим вопросам Общей и Особенной частей Уголовного уложения, подробно разъяснялись предлагаемые Редакционной комиссией решения, содержащиеся в Проекте. Составителями объяснительной записки были в основном разработчики Проекта: Н. С. Таганцев – тома I (Общая часть), II (посягательства государственные и против порядка управления), V (подлог), VI (посягательства личные), а также окончательная доработка т. VIII (преступления по службе) и одной частит. IV (посягательства религиозные); И. Я. Фойницкий – две части т. IV (посягательства на союз семейственный), т. VII (посягательства имущественные); Н. А. Неклюдов – первоначальный текст т. VIII. В подготовке отдельных томов объяснительной записки участвовали также барон Э. Ю. Нольде, Г. Г. Савич, С. М. Латышев.[888]
В течение последующих нескольких лет Проект продолжал обсуждаться и дорабатываться, в частности специально учрежденным для его предварительного рассмотрения Особым совещанием при Государственном совете (1898–1901 гг.), а затем Особым присутствием Государственного совета, учрежденным для обсуждения проекта Уголовного уложения (19 декабря 1901 г. – 17 мая 1902 г.). Наконец, общее собрание Государственного совета 10 февраля 1909 г. одобрило проект Уголовного уложения, а22 марта 1903 г. император Николай II утвердил его.
Уголовное уложение 1903 г. – выдающийся памятник уголовного права России, по глубине проработанности правовых институтов и качеству законодательной техники стоявшей на уровне лучших образцов мирового законодательства того времени.[889] Давая ему оценку и точки зрения соперничества классической и социологической школ, можно сказать в целом, что в этом нормативном акте преобладали концепции классического направления.
Было дано сугубо формальное определение преступления, как деяния, воспрещенного во время его учинения законом под страхом наказания (ст. 1). В зависимости от наказаний, которые могли быть назначены за соответствующие преступные деяния, они подразделялись на тяжкие преступления, преступления и проступки. Уложение предусматривало следующие виды наказаний: смертная казнь, каторга, ссылка на поселение, заключение в исправительном доме, заключение в крепости, заключение в тюрьме, арест, денежная пеня.
Первая глава Уголовного уложения (72 статьи) по существу представляла его общую часть, где рассматривались вопросы о пространстве действия данного Закона, условия вменения и преступности деяний, виды преступного поведения, обстоятельства, смягчающие и усиливающие ответственность. Цели наказания Уложение не определяло.
Уголовной ответственности подлежали лишь вменяемые лица, способные понимать свойства и значение ими совершаемого и руководить своими поступками, достигшие, как минимум, десятилетнего возраста. В то же время, согласно ст. 41 Уложения «не вменяется в вину преступное деяние, учиненное несовершеннолетним от десяти до семнадцати лет, который не мог понимать свойства и значение им совершаемого или руководить своими поступками». Такие несовершеннолетние должны были отдаваться под ответственный надзор родителям или лицам, на попечении которых они состояли, или другим благонадежным лицам, а в случае совершения тяжких преступления или преступлений могли быть помещены в воспитательно-исправительные заведения.
Ответственность наступала за деяния, совершенные только виновно-умышленно или по неосторожности. При этом тяжкие преступления наказывались только при наличии умышленной вины; уголовная ответственность за неосторожные преступления наступала только в случаях, указанных в законе (ст. 48). «Не вменяется в вину преступное деяние, коего учинивший не мог предвидеть или предотвратить (ст. 42). Приготовление к преступному деянию влекло наказание лишь в случаях, особо указанных в законе (ст. 50). Покушение на проступок было ненаказуемо, тогда как покушение на тяжкое преступление наказывалось всегда, а покушение на преступление – только в указанных в Уложении случаях и наказание при этом подлежало смягчению (ст. 49).
В. В. Пржевальский, анализируя еще проект Уголовного уложения, писал: «Представляя собой в области русского законодательства предсмертную лебединую песню отживающей ныне классической школы в уголовном праве, он, однако, уже носит в себе некоторые зародыши более совершенного, более отвечающего потребностям современной социальной жизни права недалекого будущего».[890] Влияние идей социологической школы выразилось, в частности, в статьях Уголовного уложения о возможности досрочного освобождения осужденных от отбытия наказания в случае «одобрительного их поведения» (ст. 23), об усилении ответственности при совокупности преступных деяний (ст. 60), при совершении нескольких тождественных или однородных преступных деяний «по привычке к преступной деятельности или вследствие обращения такой деятельности в промысел» (ст. 64), при совокупности приговоров (ст. 66) и в ряде других норм Уложения.
Главы со II по XXXVII Уголовного уложения содержали описание признаков конкретных преступных деяний. По сравнению с Уложением о наказаниях уголовных и исправительных число статей в Особенной части сократилось в три раза. Уголовное уложение отличалось от предшествующего уголовного закона гораздо более полной и основательной регламентацией ответственности за деяния, которые, пользуясь современной терминологией, можно назвать преступлениями в сфере экономической деятельности, что было вызвано необходимостью охраны бурно развивающихся капиталистических общественных отношений.
Проблемы преступности, борьбы с ней и обращения с преступниками волновали русское общество и привлекали внимание не только юристов, но и социологов, философов, общественных деятелей. Интерес представляют наследование известного философа Владимира Соловьева «Право и нравственность»[891] и книга Питирима Сорокина «Преступление и кара, подвиг и награда».[892] Горячо обсуждалась проблема смертной казни; при этом большинство ученых и общественных деятелей высказывались против смертной казни.[893]
Завершая очерк о русской науке уголовного права до 1917 г, необходимо особо сказать о двух выдающихся криминалистах, являющихся гордостью отечественной науки Н. С. Таганцеве и И. Я. Фойницком.
Почетный академик Российской академии наук, член Государственного совета, сенатор, первоприсутствующий кассационного департамента Правительствующего Сената, профессор Санкт-Петербургского университета, Императорского училища правоведения и Александровского лицея Николай Степанович Таганцев (1843–1923) несомненно являлся крупнейшим отечественным криминалистом.[894] «Его творчество, – считает проф. А. В. Наумов, – выдающееся явление не только в отечественной юриспруденции, но и в целом в истории русской культуры».[895] Значение работ Н. С. Таганцева для российской и мировой науки уголовного права осознавалось уже его современниками. Так, В. Д. Набоков в связи с 50-летним юбилеем Н. С. Таганцева подчеркивал его выдающиеся заслуги в разработке отечественной науки уголовного права и подготовке многочисленных законопроектов, относя его к числу мыслителей, занимающих особое место в истории русской юриспруденции.[896] Представители разных поколений российских криминалистов солидаризировались с такой оценкой, даже в советское время, когда критика «буржуазных» теорий и взглядов являлась не только «модной», но и поддерживалась господствующей идеологией. Профессор А. А. Герцензон писал в 1947 г., что «сочетавший в себе огромную научную эрудицию с большим практическим опытом руководящей судебной работы, Таганцев создал Курс уголовного права, который, несомненно, является наиболее полным и глубоким курсом уголовного права в мировой литературе».[897] Уже в перестроечный период профессор В. С. Прохоров констатировал: «Работы Н. С. Таганцева не имели аналогов не только в отечественной, но и в мировой уголовно-правовой литературе того времени. Каждая научная проблема рассматривалась автором всесторонне, тщательному, детальному анализу подвергались теории и концепции криминалистов Европы. В трудах Н. С. Таганцева наука уголовного права предстает перед изучающими ее как общее достояние человечества».[898]
Перу Н. С. Таганцева принадлежат такие фундаментальные работы, как: «О повторении преступлений» (СПб., 1967), «О преступлениях против жизни по русскому уголовному праву» (СПб., 1870. Т. 1; 1871. Т. 2), «Исследование об ответственности малолетних преступников по русскому праву и Проект законоположений об этом вопросе» (СПб., 1871), Курс русского уголовного права. Часть Общая. Кн. 1 Учение о преступлении. СПб. Вып. 1,1874;Вып. 2.1888;Вып. 3. 1890; Вып. 4. 1892; Русское уголовное право. Лекции. Часть Общая. Изд. 2-е. Тома 1 и 2. СПб., 1902;[899] «Смертная казнь. Сборник статей» (СПб., 1913). С 1873 г. по 1915 г. вышло 18 изданий Уложения о наказаниях уголовных и исправительных с приложением постатейных решений Уголовного кассационного департамента, других материалов и комментариев составителя, каковым был Н. С. Таганцев. По такой же схеме и методике 22 раза был издан Н. С. Таганцевым Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Выше уже говорилось о роли Н. С. Таганцева в подготовке проекта Уголовного уложения 1903 г.
В истории российской науки уголовного права навсегда останется двухтомный курс лекций Н. С. Таганцева. Давая ему оценку после выхода 2-го издания, В. Д. Набоков отмечал: «…Не только по отношению к скудной отечественной литературе, но и принимая во внимание литературу западноевропейскую, мы не знаем ни немецкого, ни, тем более, французского руководства по Общей части уголовного права, которое по законченности, полноте, обилию материала и качеству его отработки не только превосходили бы «Лекции», но даже стояло бы на одной с ними высоте. Русская юридическая литература может гордиться этим трудом».[900]
Известный советский криминалист профессор Н. И. Загородников оценивал Курс лекций Н. С. Таганцева как «уникальное произведение по теории общей части уголовного права, которое возвышается над всеми отечественными и зарубежными изданиями подобного рода и которое благодаря фундаментальности и энциклопедичности не потеряло значения и до нашего времени».[901]
Изложенное в курсе лекции понимание Н. С. Таганцевым предмета науки уголовного права кратко освещено выше. Однако Н. С. Таганцев не был, так сказать, «чистым классиком». Как справедливо писал профессор Б. С. Утевский: «Таганцев пришел к своим воззрениям самостоятельным путем. Он не воспроизводил чьих-либо теорий. При своей огромной эрудиции и начитанности в иностранной литературе он не подпадал под влияние ни одного из иностранных авторитетов. По ряду основных вопросов теории уголовного права его взгляды расходились со взглядами «классиков» и шли значительно дальше вперед».[902] Так, он подчеркивает, что преступление – это не просто «посягательство на норму как веления правопроизводящей авторитетной воли, создающей для одной стороны право требовать подчинения этим велениям, а для другой – обязанность такого подчинения», а «посягательство на норму права в ее реальном бытии», то есть «посягательство на правоохраненный интерес жизни, на правовое благо».[903] «…Преступное деяние не есть абстрактная формула, а жизненное понятие, деяние, вредное или опасное для лица и общества, а потому и воспрещенное законом; карательная деятельность государства не есть логическое последствие, самодовлеющее проявление карающей Немезиды, а целесообразная деятельность, направленная к осуществлению общей государственной задачи – содействовать всемерно личному и общественному развитию, а потому необходимым подспорьем для оценки жизнеприменимости существующих норм уголовного права и мер государственной борьбы с преступлениями, для определения направления дальнейших реформ должно быть исследование той роли, которую играют преступление и наказание в социальной жизни; условий, содействующих или препятствующих развитию преступности; тех технических особенностей, которые проявляют класс преступников и с которыми имеет дело государственное правосудие».[904] Автор отмечает, как само собой разумеющееся, что «юридическое изучение преступного деяния не может ограничиваться изучением только самого деяния, забывая личность, его учинившую; свойство и качества преступника определяют условия вменения, влияют на установление размера наказания, например при повторении, несовершеннолетии и т. д.». «В то же время, – полагал Н. С. Таганцев, – нетрудно видеть, что эта личность входит в область уголовно-правовых исследований только потому, что она проявляется в преступном деянии, и лишь постольку, поскольку она проявляется в этом деянии. Поэтому предметом уголовного права и центром изучения является преступное деяние, а не «преступность», деятельность личности, а не сама личность».[905]
Интересна структура Курса. Изложению учения о преступлении, содержащемся в первом томе, предшествует введение, где автор излагает свое понимание предмета уголовного права как юридической науки и методов его изучения и дает краткий обзор зарубежной и отечественной литературы по уголовному праву. В первой главе «Понятие и объем преступного деяния» по существу содержится анализ понятия преступления – уголовно-наказуемого посягательства на норму в ее реальном бытии, показывается отличие уголовно-наказуемой неправды от других видов неправд. Вторая глава посвящена уголовному закону. Наряду с традиционными вопросами об источниках права, понятии уголовного закона, его толковании, границах действия во времени и пространстве и т. д., Н. С. Таганцев дает в этой главе характеристику общих источников действующего уголовного права России и включает в нее изложение проблем взаимопомощи государств в области уголовного права, в том числе выдачи преступников.
Третью главу «Виновное посягательство на норму» автор начинает с изложения вопроса о виновнике преступного деяния, излагаются индетерминистическая и детерминистическая концепции вменяемости. Далее рассматривается объект преступного деяния, под которым понималась «заповедь или норма права, нашедшая свое выражение во входящем в сферу субъективных прав, охраненном этой нормой интересе жизни».[906] Здесь же Н. С. Таганцев пишет об условиях, «устраняющих уголовную охрану интереса», иначе говоря, «уничтожающих преступность деяния» и относит к ним: исполнение закона, исполнение приказа, дозволение власти, осуществление дисциплинарной власти, осуществление профессиональных обязанностей, осуществление частного права, необходимую оборону и крайнюю необходимость.
Последний параграф этой главы, названный «Преступная деятельность», состоит из двух отделов. В первом из них рассмотрены вопросы виновности (вины), а во втором объективное проявление виновности (содеяние и бездействие, последствия, причинная связь), развитие преступной деятельности, соучастие. В частности, критически проанализировав наиболее распространенные к тому времени теории причинной связи, Н. С. Таганцев пришел к следующим выводам: «1) человеческое действие может быть названо причиной события, когда оно является одним из его условий, и 2) человеческое действие может быть за малыми исключениями такой причиной только при наличности других условий, при содействии других привходящих сил…Причинная связь не прекращается, как скоро привходящие силы были вызваны или направлены действием виновного; равным образом причинная связь может быть признана неустраненной, как скоро действие виновного настолько облегчило успех присоединившихся сил, что их независимость является мнимой, а не действительной; напротив того, причинная связь прекращается, как скоро привходящие силы возникли и действовали самостоятельно».[907]
Второй том Курса лекций посвящен учению о наказании. Особое внимание автор уделяет проблеме оснований карательного права государства и разбору существовавших по этому вопросу в мировой литературе теорий и видит это основание в задачах и целях общежития как правового организма, сложившегося в государстве.[908] Столь же обстоятельно и критично рассмотрены многочисленные теории относительно целей наказания, в результате чего автор приходит к выводу, что «идея „наказание ради наказания“ не находит себе оправдания ни теоретического, ни практического», что наказание преследует цель охраны правового порядка: «во всех своих стадиях наказание должно быть целесообразным, должно заботиться о заглаждении вреда, причиненного преступлением обществу, и об обеспечении общества от преступника».[909] «…Объектом карательной деятельности является преступное деяние, как проявление личности, подлежащей, за учиненное им известным стеснительным мерам – наказанию».[910]
Подробно рассмотрена русская карательная система и дана ей оценка. В частности, Н. С. Таганцев решительно выступает против смертной казни и телесных наказаний.[911] Завершается Курс изложением проблем применения наказания.
Заслуженный ординарный профессор Санкт-Петербургского университета сенатор Уголовного кассационного департамента Иван Яковлевич Фойницкий (1847–1913) являлся признанным лидером социологического направления в российской уголовно-правовой науке. Поражает широта научных интересов И. Я. Фойницкого. Им написан ряд уголовно-правовых работ, оставшихся, по словам современников, непревзойденными по полноте и точности догматической разработки: «Мошенничество по русскому праву» (1871), «Курс русского уголовного права. Часть Особенная», опубликованный в 1890 г. и выдержавший семь изданий. Классическим сочинением является его фундаментальное исследование «Учение о наказании в связи с тюрьмоведением» (СПб., 1889). В то же время И. Я. Фойницкого интересуют социологические проблемы преступности, которым он посвящает многие свои работы: «Влияние времен года на распределение преступлений. Опыт социального диагноза преступлений» (Судебный журнал. 1873. № 1, 2, 3); Женщина – преступница (Северный вестник. 1893. № 2, 3); Факторы преступности (Северный вестник. 1893. № 10, 11) и др. Наконец, выдающейся работой И. Я. Фойницкого, обессмертившей его имя, стал Курс уголовного судопроизводства, выдержавший четыре издания (СПб., 1888, 1896–1899, 1902–1910, 1912–1915).[912] Значительный вклад внес И. Я. Фойницкий в подготовку проекта Уголовного уложения. Он был одним из инициаторов возникшего в 1876 г. Санкт-Петербургского юридического общества и учредителем в 1876 г. Русской группы Международного союза криминалистов. Он принимал деятельное участие в международных пенитенциарных конгрессах и съездах Международного союза криминалистов, став фактически первым из российских криминалистов, чье имя приобрело европейскую известность.
Монографическая работа И. Я. Фойницкого «Учение о наказании в связи с тюрьмоведением» написана в лучших традициях русской уголовно-правовой науки: всесторонность и глубина разработки проблемы, использование исторического и сравнительного методов. В то же время эту работу отличает от многих других достаточно широкое использование статистических данных о преступности и мерах борьбы с нею.[913] Профессор А. А. Жижиленко называет эту книгу выдающимся произведение: «Подобной ей не было во время ее появления не только в нашей, но и в иностранной литературе. В ней дается автором систематическое изложение всех тех вопросов, которые относятся к области учения о наказании. По богатству затронутого в ней материала, по глубине произведенного в ней анализа отдельных вопросов, по общим гуманным выводам автора эта книга – одно из виднейших произведений в русской юридической литературе».[914] Можно сказать, что эта работа заложила начало тому направлению научных исследований, результатом которого явилось возникновение новой отрасли права – пенитенциарного (уголовно-исполнительного) права.
Работа состоит из трех частей: Право наказания (ч. 1); Применение наказания (ч. II); Карательные меры (ч. III). Согласно И. Я. Фойницкому, «наказание применяется государством, и притом в интересах общегосударственных, составляя не только право, но и обязанность государственной власти».[915] Отсюда следуют выводы: «1) будучи учреждением государственным, наказание назначается и выполняется во имя общих государственных интересов, а не удовлетворения каких-либо отдельных интересов – частного лица, сословия, ведомства или власти; в противном случае оно превращалось бы в месть – частную, сословную или правительственную; 2) применение наказания создает между наказывающим государством и наказываемым известные отношения, принадлежащие к сфере права публичного, а не частного; 3)…наказание не знает сословных различий и стремится быть равным для всех; 4) мерами наказания могут быть такие лишь, которые находятся в зависимости от государства; если наказание обращается к благам, распоряжение которыми от государства не зависит, а также если угроза наказанием остается втуне и виновники легко избегают действия уголовного закона, то государственное значение наказания существенно подрывается; 5) будучи лишением для наказываемого, наказание в то же время представляет известную невыгоду для государства… Важно, чтоб невыгода наказания как непосредственная, так и посредственная была для государства наименьшая. Отсюда положение об экономии карательных мер, которое достигается: дешевизной исполнения наказания; умеренностью в применении его; выбором для наказания таких мер, которые давали бы возможность достигнуть преследуемые им цели при помощи наименьших лишений наказываемого».[916]
И. Я. Фойницкий не поддерживал крайние позиции сторонников антропологического и социологического направлений и возможности применения наказания к «преступному человеку», склонному к преступлениям, хотя и не совершившему нарушения уголовного закона.[917] В то же время, согласно авторской концепции, наказание есть государственная мера борьбы с личными условиями преступлений, личным состояние преступности,[918] а лица, нарушающие уголовный закон, подразделяются на следующие главнейшие категории: 1) лица, деятельность которых объясняется всецело внешними влияниями (космическими или общественными); по отношению к ним должны применяться меры терапевтические и предупредительные, а не карательные; 2) преступники случайные; 3) преступники привычки или профессиональные. Личный характер наказания предполагает соответствие между личным состоянием преступности и мерами борьбы с ним.[919] Что же касается целей наказания, то, по мнению И. Я. Фойницкого, «наказание, существуя всегда для ограждения общежития, в одних случаях задается ближайшим образом целью безопасности, в других – целью устрашения, в третьих – целью исправления. Но эти различные цели не разделяются механически; все они, только в более или менее сильной степени, существуют в каждом наказании».[920]
«Начало справедливости наказания означает необходимость соответствия его с преступным деянием; при этом во внимание должны быть приняты как объективная, так и субъективная сторона последнего, почему обстоятельства, определяющие наказание, различаются на объективные и субъективные». Согласно авторской концепции, «субъективные обстоятельства в настоящее время приобрели первенствующее значение при определении наказания, потому что они всего ближе могут свидетельствовать о личном состояния преступности, составляющем предмет карательных мер».[921]
Как и Н. С. Таганцев, И. Я. Фойницкий обосновывает необходимость отмены смертной казни. «Смертная казнь, – писал он, – есть, несомненно, институт вымирающий; она должна совершенно уничтожиться, это необходимое заключение, к которому приводит историческое рассмотрение этого института…Существование смертной казни не может быть оправдано; она излишня, нецелесообразна, а, следовательно, и несправедлива».[922]
§ 2. Советский период истории развития науки уголовного права
Октябрьская революция 1917 г., вопреки распространенному мнению, не прервала поступательного развития российской уголовно-правовой науки, хотя господство марксистской идеологии и партийный диктат, безусловно, наложили на это развитие заметный отпечаток.
Профессор О. Ф. Шишов в 1989 г. выделял четыре периода в развитии науки советского уголовного права. Первый период (1917–1920 гг.) характеризуется разработкой основных понятий и институтов уголовного права, началом борьбы за проникновение марксизма в науку уголовного права и упразднение буржуазного юридического мировоззрения. Второй этап, датируемый 1920–1936 гг., – это период творческих поисков, преодоления заблуждений и идеологической борьбы за марксистско-ленинскую методологию в науке. Стержневым вопросом всех происходивших в то время дискуссий был вопрос о принципах законодательного построения уголовной ответственности. Третий период (1936 г. – конец 50-х годов) знаменателен догматической разработкой основных проблем уголовного права. Несмотря на то, что творческая мысль советских криминалистов сильно сковывалась обстановкой культа личности, в это время был выработан понятийный аппарат с позиций марксистской методологии. Основное внимание уделялось теоретической разработке вопросов учения о преступлении, уголовном законе, основаниях ответственности, вине, квалификации преступлений и принципам назначения наказания. В последнем периоде, с конца 50-х годов серьезное внимание уделяется социологическим аспектам уголовного права: наука стала активно воздействовать на правотворчество и правоприменение.[923]
Изложенная периодизация истории советской уголовно-правовой науки вряд ли может быть признана удовлетворительной с современных позиций, хотя некоторые оценки и характеристики представляют интерес.
А. И. Бойко делит советский период развития уголовного права на три этапа: 1) 1917 г. – начало 30-х годов; 2) начало 30-х годов – начало 60-х годов; 3) 60-е годы – декабрь 1991 г. Соответственно, первый этап характеризуется им как время смелого поиска уголовно-правовых решений в новой обстановке, научной полемики «на грани фола». Второй период – время силового законодательства, господство догматики и начетничества в науке; а третий период отмечен принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, Уголовного кодекса РСФСР 1960 г., научными дискуссиями по разным актуальным проблемам теории и практики применения уголовного законодательства, улучшением юридического образования.[924]
Всякая периодизация развития науки весьма условна. Однако юридические науки, в том числе уголовное право, относятся к числу общественных наук, состояние которых в значительной степени зависит от происходящих в обществе процессов, тем более что в условиях тоталитаризма и идеологической диктатуры общественные науки нередко выполняют своего рода «социальный заказ». В связи с этим представляется возможным выделить следующие четыре периода в истории советского уголовного права: 1)1917 г. – начало 30-х годов; 2) начало 30-х – 1956 г.; 3) 1956 г. – середина 60-х годов; 4) середина 60-х – конец 80-х годов.
Октябрьская социалистическая революция 1917 г., приведшая к установлению на территории страны советской власти и определившая появление нового общественного, политического и государственного строя, была крупнейшим событием в истории России, да и в мировой истории XX в. Старая государственная машина была полностью уничтожена, действие старого права отменено и новая власть приступила к созданию нового права, исходя из марксистского понимания права как возведенной в закон воли господствующего класса.
В течение семи последующих десятилетий пропаганда и теоретики советского права утверждали, что советское социалистическое право – это принципиально новое право, право высшего типа. Несомненно, социалистическое право, в том числе и уголовное, имело свои характерные особенности, но при всем том нельзя забывать общечеловеческие ценности и законы права, которые отражались и в нормах советского права. Советское уголовное право восприняло не только законодательную технику предшествующих уголовных уложений дореволюционной России и других стран, но и воспользовалось теоретическими разработками дореволюционных криминалистов таких уголовно-правовых институтов, как состав преступления, формы вины, соучастия, стадии развития преступной деятельности, обстоятельства, исключающие преступность деяния и др. Не могла не сказаться на теоретических взглядах и на содержании новых законов и дискуссия между сторонниками классического и социологического направлений в уголовном праве.
В первые послереволюционные годы материальное уголовное право создавалось путем принятия декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров, Всероссийского центрального исполнительного комитета и других органов власти, например: декрет II Всероссийского съезда Совета от 26 января 1917 г. «Об отмене смертной казни», декрет СНК от 29 октября 1917 г. «О восьмичасовом рабочем дне», декрет СНК от 8 мая 1918 г. «О взяточничестве», декрет СНК от 22 июля 1918 г. «О спекуляции», постановления СНК от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре», постановление Кассационного отдела ВЦИК «О подсудности революционных трибуналов», постановление Совета рабочей и крестьянской обороны от 25 декабря 1918 г. «О дезертирстве» и др.[925] «Декреты, – писал Д. И. Курский, бывший с августа 1918 г. народным комиссаром юстиции РСФСР, – фиксируют внимание народного суда на тех или иных деяниях, которые являются в настоящий переходный момент наиболее дезорганизующими, наиболее опасными и дают лишь самые общие указания, часто лишь называют деяние, предоставляя народному суду всю индивидуализацию не только отдельных случаев преступлений, но и определение того, какое деяние требует уголовной репрессии и, следовательно, является преступным».[926]
Одной из характерных черт советского уголовного права, особенно в первые десятилетия, было открытое подчеркивание его классовой природы и назначения. Об этом прямо говорилось в изданных Народным комиссариатом юстиции в декабре 1919 г. «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР», где впервые в обобщенном и систематизированном виде были изложены основные положения формирующегося советского уголовного права[927] (автор проекта М. Ю. Козловский).[928]
Во введении к этому документу отмечалось, что пролетариат, завоевавший в Октябрьскую революцию власть, сломал буржуазный государственный аппарат. Та же участь постигла и все кодексы буржуазных законов, которые сданы в «архив истории». В интересах борьбы с нарушителями складывающихся новых условий общежития в переходный период диктатуры пролетариата должно быть создано новое право. Особенно это относится к уголовному праву, которое «имеет своей задачей борьбу с нарушителями складывающихся новых условий общежития в переходный период диктатуры пролетариата». «Уголовное право, – говорилось далее в „Руководящих началах“, – имеет своим содержанием правовые нормы и другие правовые меры, которыми система общественных отношений данного классового общества охраняется от нарушений (преступления) посредством репрессии (наказания)», а задача советского уголовного права виделась в охране посредством репрессии системы общественных отношений, соответствующей интересам трудящихся масс.
«Руководящие начала» состояли из введения и восьми разделов: 1) об уголовном праве, 2) об уголовном правосудии, 3) о преступлении и наказании, 4) о стадиях осуществления преступления, 5) о соучастии, 6) о видах наказаний, 6) об условном осуждении, 7) о пространстве действия уголовного закона.
Руководящие начала по уголовному праву 1919 г. впервые давали так называемое материальное определение понятия преступления как нарушения порядка общественных отношений, охраняемого уголовным правом; действия или бездействия, опасного для данной системы общественных отношений. Наказание же – «это те меры принудительного воздействия, посредством которых власть обеспечивает данный порядок общественных отношений от нарушителей последнего (преступников)», и задачей наказания является «охрана общественного порядка от совершившего преступление или покушавшегося на совершение такового и от будущих возможных преступлений как данного лица, так и других лиц». При этом «наказание не есть возмездие за „вину“, не есть искупление вины. Являясь мерой оборонительной, наказание должно быть целесообразно и в то же время совершенно лишено признаков мучительства и не должно причинять преступнику бесполезных и лишних страданий» (ст. 5–10).
Большое внимание уделялось индивидуализации наказания, при этом особый акцент делался на личности преступника, его общественной опасности. «При определении меры воздействия на совершившего преступление, – указано в ст. 11 Руководящих начал, – суд оценивает степень и характер (свойство) опасности для общежития как самого преступника, так и совершенного им деяния. В этих целях суд, во-первых, не ограничиваясь изучением всей обстановки совершенного преступления, выясняет личность преступника, поскольку таковая выявилась в учиненном им деянии и его мотивах и поскольку возможно уяснить ее на основании образа его жизни и прошлого; во-вторых, устанавливает, насколько само деяние в данных условиях времени и месте нарушает основы общественной безопасности». Степень опасности преступника являлась определяющим обстоятельством и при назначении наказания при неоконченном преступлении и в случаях соучастия (ст. 20 и 21). «При определении меры наказания, – устанавливается ст. 12, – в каждом отдельном случае следует различать: а) совершено ли преступление лицом, принадлежащим к имущественному классу, с целью восстановления, сохранения или приобретения какой-либо привилегии, связанной с правом собственности, или неимущим, в состоянии голода или нужды; б) совершено ли деяние в интересах восстановления власти угнетающего класса или в интересах личных совершающего деяние; в) совершено ли деяние в сознании причиненного вреда или по невежеству и несознательности; г) совершено ли деяние профессиональным преступником (рецидивистом) или первичным; д) совершено ли деяние группой, шайкой, бандой или одним лицом; е) совершено ли деяние посредством насилия над личностью или без такового; ж) направлено ли деяние против личности или против имущества; з) обнаружены ли совершающим деяние заранее обдуманное намерение, жестокость, злоба, коварство, хитрость или деяние совершено в запальчивости, по легкомыслию или небрежности».
Руководящие начала предлагали очень широкий перечень наказаний, которые должны «разнообразиться в зависимости от особенностей каждого отдельного случая и от личности преступника: «1) внушение; 2) выражение общественного порицания; 3) принуждение к действию, не представляющему физического лишения (например, пройти известный курс обучения); 4) объявление под бойкотом; 5) исключение из объединения на время или навсегда; 6) восстановление, а при невозможности его – возмещение причиненного ущерба; 7) отрешение от должности; 8) воспрещение занимать ту или иную должность или исполнять ту или другую работу; 9) конфискация всего или части имущества; 10) лишение политических прав; 11) объявление врагом революции или народа; 12) принудительные работы без помещения в места лишения свободы; 13) лишение свободы на определенный срок или на неопределенный срок до наступления известного события; 14) объявление вне закона; 15) расстрел; 16) сочетание вышеназванных видов наказания (ст. 25). Впервые в российском праве предусматривалась возможность условного осуждения. В принятой еще в марте 1919 г. Программе Российской коммунистической партии (большевиков) отмечалось, что «в области наказания организованные таким образом суды уже привели к коренному изменению характера наказания, осуществляя в широких размерах условное осуждение, введя как меру наказания общественное порицание, заменяя лишение свободы обязательным трудом с сохранением свободы, заменяя тюрьмы воспитательными учреждениями и давая возможность применять практику товарищеских судов». Несовершеннолетние до 14 лет не подлежали суду и наказанию. К ним применялись лишь воспитательные меры (приспособления). Такие же меры должны были применяться к лицам переходного возраста (14–18 лет), если в отношении них возможно медико-педагогическое воздействие (в ред. Постановления Наркомата юстиции 19 марта 1920 г.).
Нужно отметить еще одно положение Руководящих начал (ст. 16), которое затем воспроизводилось во всех последующих советских уголовных кодексах: «С исчезновением условий, в которых определенное деяние или лицо, его совершившее, представлялись опасными для данного строя, совершивший его не подвергается наказанию».
Н. В. Крыленко,[929] давая характеристику Руководящим началам, отметил, что по точности своих формулировок они являются непревзойденным «памятником творческой революции за ее первый период 1917–1922 гг.», а «по форме это скорее программа политики, чем непосредственно руководящая норма». В то же время он писал, что в Руководящих началах мы «по существу имеем не что иное, как изложение общей части уголовного кодекса».[930]
В 20-е годы продолжают активно работать многие ученые, громко о себе заявившие еще в предреволюционный период: М. Н. Гернет, А. А. Жижиленко, М. М. Исаев, П. И. Люблинский, С. П. Мокринский, Э. Я. Немировский, Н. Н. Паше-Озерский, С. В. Познышев, А. Н. Трайнин, В. Н. Ширяев, А. Я. Эстрин и др. В эти годы активную научную деятельность начинает новое поколение российских ученых, которое в последующий период займет ведущее положение в отечественной уголовно-правовой науке, среди нихА. А. Пионтковский (сын), Б. С. Утевский, М. Д. Шаргородский, А. А. Герцензон, М. А. Чельцов-Бебутов и др.
Научная жизнь в первый послереволюционный период течет весьма интенсивно, чему способствует создание ряда научно-исследовательских институтов в Москве, Ленинграде и других городах: Институт советского права Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук, Институт советского строительства и права Коммунистической академии, Государственный институт по изучению преступности и преступника при Народном комиссариате внутренних дел РСФСР, кабинеты по изучению преступника и преступности в Москве, Ленинграде, Одессе, Ростове-на-Дону и др. Издается несколько общесоюзныхи региональных юридических журналов: «Пролетарская революция и право», «Еженедельник советской юстиции», «Советское право», «Вестник советской юстиции», «Рабочий суд», «Право и жизнь», «Революция права», «Революционная законность» и др., где активно обсуждаются многие вопросы уголовного права и уголовной политики, в том числе и разработки советского уголовного кодекса.
Первый Уголовный кодекс РСФСР был принят на III сессии Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета IX созыва 24 мая 1922 г. по докладу наркома юстиции Д. И. Курского и введен в действие с 1 июня 1922 г., когда в стране практически была закончена гражданская война и начала осуществляться новая экономическая политика, допустившая элементы капиталистических отношений в народном хозяйстве. Кодекс обобщил опыт революционного правотворчества, его принятию предшествовали бурные дискуссии по принципиальным проблемам уголовного права, в ходе которых были представлены законопроекты, как имеющие в своей основе классические положения Уголовного уложения 1903 г. (так называемый левоэсеровский проект «Советского Уголовного уложения» 1918 г.), так и проекты, целиком стоявшие на позициях социологической школы уголовного права, хотя и с революционной терминологией, и предлагавшие в основу ответственности опасное состояние личности (проект Общеконсультационного отдела Наркомюста и проект Общей части Института советского права). Предлагались проекты, в которых отсутствовали точные составы преступлений, а предусматривались лишь ориентировочно родовые составы, отсутствовали санкции с предоставлением полного судейского усмотрения либо предлагалась система относительно неопределенных приговоров.[931] Теоретические дискуссии, проходившие в период подготовки Уголовного кодекса, представляют значительный научный интерес.
Решение о создании уголовного кодекса было принято на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции в июне 1920 г., где с докладом от имени Наркомюста по этому вопросу выступал М. Ю. Козловский. Предлагалось разделить все преступления на шесть групп: 1) преступления против Советской республики; 2) преступления против организации производства и распределения; 3) преступления против тех постановлений, которые обеспечивают правильное функционирование государственных органов; 4) должностные преступления; 5) преступления против жизни, здоровья и достоинства личности; 6) преступления против порядка пользования имуществом. После острых дебатов, особенно по вопросу о характере строения санкций в будущем кодексе, была принята следующая резолюция: «Съезд признает необходимость классификации уголовных норм, приветствует работу в этом направлении Наркомюста и принимает за основу предлагаемую схему классификации деяний по проекту уголовного кодекса, не предрешая вопроса об установлении кодексом карательных санкций».[932]
В объяснительной записке к проекту Общей части Уголовного кодекса, составленному специальной комиссией ученых при Общеконсультационном отделе Наркомюста[933] говорилось: «Центр тяжести перемещается в сторону констатирования судом уголовным, опасно ли данное поведение для интересов существующего правопорядка. Этот исходный пункт делает излишним для уголовного кодекса целый ряд положений, которые до настоящего времени считались незыблемыми и теперь должны отпасть как неуместные». К числу таких «неуместных» положений были отнесены: 1) «деление преступлений на виды по тяжести (преступления, проступки, нарушения) ввиду «необходимости предоставления широких прав суду в оценке опасности поведения правонарушителя»; 2) «перечисление в законе признаков, которые могли бы связывать судью в выборе размера и рода наказания. Ступени лестницы наказаний не являются заранее установленными и могут перемещаться в зависимости от оценки судьей данного правонарушения»; 3) «внешние формы осуществления деяния, степень реализации воли, формы участия в правонарушении теряют значение граней, с необходимостью определяющих тяжесть наказания и даже саму наказуемость»; 4) «понятия рецидива, совокупности уступают место другим критериям, более полно характеризующим личность правонарушителя, например, признакам профессиональности, привычности, случайности»; 5) «оттенки умышленности и неосторожности утрачивают значение факторов, направляющих наказание по заранее определенной линии;…они перевешиваются анализом свойств преступного состояния деятеля, мотивами правонарушения и особенностью избранных средств».
Главным критерием наказания предлагалось считать его целесообразность с точки зрения задачи устранения вредных последствий деяния, и создания таких условий, «при которых нарушитель делается приспособленным для жизни в новом обществе, что, в свою очередь, «неизбежно ведет к расширению прав суда». «Пределы наказания, – утверждали разработчики Проекта, – должны быть так широки, чтобы в каждом отдельном случае судья мог избрать такую форму воздействия, которая представляется ему наиболее соответствующей. Развитие этой мысли приводит к необходимости совершенно не давать в уложении определенных карательных ставок для отдельных деяний». Следует лишь указать в Кодексе «на те категории явлений, которые могут служить для судьи признаками, свидетельствующими о наличности известных черт преступной индивидуальности». «Не предрешая всех оттенков, которые может принять наказание в руках судьи, законодатель должен только наметить главные типы этих мер, предоставляя судье полную свободу в комбинировании и варьировании их».
В преамбуле проекта Общей части Уголовного кодекса РСФСР, подготовленного секцией судебного права и криминологии Института советского права (А. М. Аранович, Я. А. Берман, М. М. Исаев) в ноябре 1921 г., говорилось, что, «когда социальный уклад начинает оформливаться, когда намечаются равнодействующие различных социально-политических сил, столкнувшихся в первоначальном «хаосе» революции, – наступает пора выявить те завоевания уголовно-революционной мысли, которые могут внести свежие, плодотворные начала в область уголовно-правовых отношений».[934]
Авторы данного проекта сочли необходимым отметить: «Нас не может пугать, что те или иные положения выдвинуты были, в свое время, представителями так называемой буржуазной науки. И как в других областях научной мысли нелепо было бы отвергать научные достижения только потому, что они – результат работы буржуазных ученых. Так и в области уголовного права смешно было бы пройти мимо того, над чем трудились сотни умов».
Проект Института советского права был результатом своеобразного симбиоза идей классической и социологической школ права, авторы проекта утверждали, что «Кодекс должен покоиться на принципе: nullum crimen, nulla poena sine lege»; в то же время были выделены отдельные категории преступников, которые могли считаться общеопасными. По отношению к отдельным категориям преступников должны применяться репрессивные меры не в форме наказания в тесном смысле, а в виде так называемых мер социальной защиты.
Проект провозглашал задачей уголовного права РСФСР борьбу с общественно опасными деяниями (преступлениями), т. е. деяниями, подрывающими основы общественной жизни или посягающими на наиболее жизненные интересы Революции и трудовых масс (ст. 1). Ближайшей целью наказания, как меры оборонительной, и других правовых мер социальной защиты предлагалось считать: «а) общее предупреждение новых нарушений, как со стороны нарушителя, так и со стороны других неустойчивых членов общества; б) приспособление нарушителя к условиям общежития путем трудового перевоспитания его (исправления); в) лишение преступника, трудно поддающегося исправлению, возможности совершения преступления путем более длительного удаления его из общества» (ст. 2). При выборе рода и меры репрессии судам предлагалось руководствоваться «прежде всего степенью опасности преступника для общежития, т. е. установленной судом степенью вероятности совершения преступником новых правонарушений (так называемым, опасным или антисоциальным состоянием его)» (ст. 6). При этом назывались критерии опасности преступника (ст. 7).
Что касается мер социальной защиты, то они могли, по проекту, также применяться только к лицу, совершившему преступление, предусмотренное Кодексом, и признанному судом опасным для общества. Меры социальной защиты (изоляция; помещение в учреждение для умственно-дефективных; принудительное лечение; воспрещение занимать ту или иную должность или исполнять ту или другую работу; удаление из определенного места) заменяют наказание или следуют за ним (ст. 30). Лиц, признанных судом социально-опасными, предлагалось помещать: а) в изолятор на срок не менее 5 и не свыше 20 лет, если они душевно здоровы, но трудно исправимы; б) в специальные учреждения для умственно-дефективных, если они умственно или нравственно не развиты; в) в лечебное заведение, если они душевно больны (ст. 31). Интересно также, что проект предусматривал возможность вынесения неопределенных приговоров с известными минимумом и максимумом (ст. 4).
Проект Уголовного кодекса 1922 г. был подготовлен Народным комиссариатом юстиции, его руководящими работниками Д. И. Курским, П. И. Стучкой, Н. В. Крыленко, М. Ю. Козловским, Н. А. Черлюнчакевичем, П. А. Красиковым, Л. А. Саврасовым и др., проявившими, как писал профессор Н. Д. Дурманов, и в предшествующей деятельности, и в этой работе крупные научные дарования и много сделавшими для развития советской науки уголовного права и других отраслей права.[935]
Выступая с докладом о проекте Уголовного кодекса, выработанном Наркомюстом, на IVсъезде деятелей советской юстиции (январь 1922 г.), Н. А. Черлюнчакевич, упомянув проект комиссии общеконсультационного отдела Наркомюста, сказал: «…Ни одним словом оттуда мы не воспользовались», а о проекте Института советского права – «…и эту работу мы не взяли за основу, а шли самостоятельным путем».[936]
Задачей Уголовного кодекса была провозглашена правовая защита государства трудящихся от преступлений и от общественно опасных элементов путем применения к нарушителям революционного правопорядка наказания или других мер социальной защиты (ст. 5). Таким образом, в законодательство вводились понятия общественно опасного элемента и мер социальной защиты. При этом под преступлением понималось «всякое общественно-опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской власти на переходный к коммунистическому строю период времени» (ст. 6). Для уяснения понятия «общественно опасный элемент» имела значение ст. 7 УК, согласно которой «опасность лица обнаруживается совершением действий, вредных для общества, или деятельностью, свидетельствующей о серьезной угрозе общественному правопорядку».
В определении понятия преступления не содержалось указания на признак противоправности, поскольку Уголовный кодекс (ст. 10) предусматривал возможность применения наказания и мер социальной защиты по аналогии: «В случае отсутствия в Уголовном кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений, наказания или меры социальной защиты применяются согласно статей Уголовного кодекса, предусматривающих наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части сего кодекса». В то же время в изданном вскоре после вступления силу УК РСФСР 1922 г. циркуляре Наркомюста № 48 от 8 июня 1922 г. говорилось об исключительных случаях применения аналогии закона: «…по общему правилу, наказание и другие меры социальной защиты могут применяться судом лишь в отношении деяний, только указанных в Уголовном кодексе. Изъятие из этого правила допускается лишь в тех исключительных случаях, когда деяние подсудимого хотя точно и не предусмотрено в Уголовном кодексе, но суд признает его явно опасным с точки зрения основ нового правопорядка, установленного Рабоче-крестьянской властью».[937]
Наказание и другие меры социальной защиты должны были применяться с целью: а) общего предупреждения новых нарушений как со стороны нарушителя, так и со стороны других неустойчивых элементов общества; б) приспособления нарушителя к условиям общежития путем исправительно-трудового воздействия; в) лишения преступника возможности совершения дальнейших преступлений (ст. 8). Кодекс предусматривал следующие виды наказаний: 1) изгнание из пределов РСФСР на срок или бессрочно; 2) лишение свободы со строгой изоляцией или без таковой. Согласно первоначальной редакции Уголовного кодекса лишение свободы могло назначаться на срок от 6 месяцев до 10 лет и отбываться в местах лишения свободы, исправительно-трудовых домах, трудовых сельскохозяйственных и ремесленных колониях, переходных исправительных домах, в зависимости от тех мер исправительного воздействия, которые являются для исправления преступника необходимыми. Позднее нижний предел лишения свободы был понижен до одного месяца (10 июля 1923 г.), а затем до 7 дней (17 октября 1924 г.); 3) принудительные работы без содержания под стражей на срок от 7 дней до одного года, которые подразделялись на работы по специальности, когда осужденный продолжает работать по своей профессии, но с понижением по тарифному разряду, обязательными сверхурочными работами и с переводом в другое учреждение (предприятие) или в другую местность, и на работы неквалифицированного физического труда; 4) условное осуждение; 5) полная или частичная конфискация имущества; 6) штраф; 7) поражение прав; 8) увольнение от должности; 9) общественное порицание – публичное объявление вынесенного судом осуждения и опубликованием приговора в печати за счет осужденного или без такового; 10) возложение обязанности загладить вред. Кроме этого, как было сказано в Кодексе «впредь до отмены», допускалось применение высшей меры наказания – расстрела. Высшая мера наказания не могла быть применена к лицам, не достигшим 18-летнего возраста, а также к беременным женщинам.
В первоначальной редакции УК 1922 г. предусматривались также «другие меры социальной защиты» (ст. 46), как-то: помещение в учреждение для умственно или морально дефективных; принудительное лечение; воспрещение занимать ту или иную должность или заниматься той или иной деятельностью или промыслом на срок не свыше 5 лет; удаление из определенной местности на срок не свыше 3 лет. Последняя из названных мера социальной защиты могла быть применима судом к социально опасным лицам не только по своей преступной деятельности, но и по связям с преступной средой данной местности (ст. 49) Следует отметить, что нормы УК РСФСР 1922 г. имели обратную силу (ст. 23).
Особенная часть Кодекса в первой его редакции включала 171 статью, из них 48 статей составляли первую главу «Государственные преступления», которые подразделялись на две группы: контрреволюционные преступления и преступления против порядка управления. Кодекс содержал развернутые определения этих видов преступлений (ст. 57 и ст. 74). Далее располагались главы о должностных (служебных) преступлениях, нарушении правил об отделении церкви от государства, преступлениях хозяйственных, преступлениях против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности, имущественных преступлений, воинских преступлений и нарушении правил, охраняющих народное здоровье, общественную безопасность и публичный порядок.
Образование в конце 1922 г. СССР определило необходимость принятия 31 октября 1924 г. Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик, а вслед за этим и нового Уголовного кодекса РСФСР (1926 г.), который должен был учесть положения общесоюзного уголовного законодательства. В процессе работы над Основными началами было подготовлено три проекта этого документа, обсуждались проблемы соотношения общесоюзного уголовного законодательства с республиканскими кодексами, основания уголовной ответственности и меры социальной защиты.[938]
Уголовный кодекс 1926 г. стоял в целом на тех же позициях, что и УК 1922 г. поскольку социально-политическая обстановка в стране к моменту принятия Кодекса принципиально не изменилась.
Задачей уголовного законодательства провозглашалась охрана социалистического государства рабочих и крестьян и установленного в нем правопорядка от общественно опасных действий (преступлений) путем применения к лицам, их совершившим, указанных в кодексе мер социальной защиты (ст. 1). Однако в ст. 7 УК, помещенной в разделе «Общие начала уголовной политики РСФСР», говорилось, что меры социальной защиты судебно-исправительного, медицинского либо медико-педагогического характера применяются не только в отношении лиц, совершивших общественно опасные действия, но и лиц, представляющих опасность по своей связи с преступной средой или по своей прошлой деятельности. В частности, согласно ст. 22 Основных начал ссылка и высылка могли назначаться судом по предложению органов прокуратуры в отношении лиц, признанных по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой в данной местности социально опасными, независимо от привлечения их к судебной ответственности за совершение определенного преступления, а также в случае, когда они, будучи привлечены по обвинению в совершении преступления, будут судом оправданы, но признаны социально опасными.
Основные начала 1924 г., а вслед за ними и УК 1926 г. отказались от использования термина «наказание», заменив его понятием мер социальной защиты, которые подразделялись на меры судебно-исправительного, медицинского и меры медико-педагогического характера. Последние применялись к малолетним до 14 лет, а также допускалось их применение к несовершеннолетним от 14 до 16 лет.
Начиная с 1923 г., один за другим выходят первые послереволюционные учебники уголовного права, как правило, авторские, не похожие друг на друга, оригинальные по структуре, кругу рассматриваемых вопросов и предлагаемых решений (см.: Познышев С. В. Учебник уголовного права. Очерк основных начал общей и особенной части науки уголовного права, ч. I–II. М., 1923; Исаев М. Общая часть уголовного права РСФСР. Л., 1925; 2-е изд. 1926; Пионтковский А. А. Уголовное право РСФСР. Общая часть. М., 1925; Советское уголовное право, т. 1–2. М. – Л., 1928–1929; Трайнин А. Н. Уголовное право. Общая часть. М., 1929; Эстрин А. Я. Уголовное право РСФСР. М., 1923; Уголовное право СССР и РСФСР. М., 1927).
Так в традициях дореволюционных учебников, с широким использованием догматического, исторического и сравнительного методов, без революционной фразеологии и противопоставления буржуазного уголовного права социалистическому был написан учебник уголовного права известным русским криминалистом С. В. Познышевым.[939] Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. анализируется с чисто юридических, а отнюдь не политических, классовых позиций. «Наука уголовного права, – по мнению С. В. Познышева, – изучает очень сложное социально-патологическое явление, стоящее в живой связи с различными сторонами общественной жизни, и стремится определить условия, при которых вредные для общества поступки должны наказываться, как преступные. Она изучает преступника как носителя опасного для общества состояния и настроения, и старается уловить особенности, отличающие отдельные классы преступников. Она изучает наказание и придаточные к нему институты, как орудия борьбы с преступностью, и старается установить наиболее целесообразные формы наказуемости, выяснить результаты, которые могут быть получены с помощью разных видов наказания, и указать в каком отношении должны находиться характер и организация отдельных наказаний с различными классами преступников».[940] Значительное внимание в учебнике С. В. Познышева уделено вопросам криминальной психологии.
Совсем по-другому, с позиции классового подхода, написан изданный в 1925 г. учебник по общей части уголовного права РСФСР М. М. Исаева.[941] «Советский юрист, – писал автор, – должен уметь раскрыть социальное содержание правового явления, к любому правовому понятию найти правильный классовый подход».[942] Прежде всего, в учебнике предпринята попытка раскрыть понятие «преступного» и «непреступного» с точки зрения марксизма и показать замаскированность классового характера уголовного права в буржуазных странах. Приведя определение преступления, содержащееся в ст. 6 УК РСФСР 1922 г., М. М. Исаев подчеркивает: «Впервые за человеческую историю в „законодательном“ порядке провозглашено, что преступлением признается нарушение меньшинством интересов большинства».[943]
Большая часть учебника посвящена истории становления советского уголовного законодательства. А догматический анализ норм, содержащихся в Общей части УК 1922 г. и Основных началах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г., в учебнике практически отсутствовал. Вместе с тем нельзя не отметить уважительное отношение М. М. Исаева к корифеям российской науки уголовного права Н. С. Таганцеву, И. Я. Фойницкому и др.
В 20-е годы восходит звезда Андрея Андреевича Пионтковского (сына), пытавшегося соединить классическое уголовное право с марксизмом.[944] В предисловии к первому изданию своего учебника по общей части уголовного права он писал, что в данной работе предпринята попытка «дать марксистское освещение основных, принципиальных вопросов теории уголовного права, выделить из буржуазной теории те формальные элементы ее учения, которые являются технически целесообразными и для системы советского уголовного права, а также дать учебное руководство для изучения действующего уголовного права РСФСР».[945]
По мнению А. А. Пионтковского, теория уголовного права должна заниматься изучением преступности и борьбы с ней путем мер уголовно-правового принуждения и путем мер социального предупреждения.[946] Марксистская теория уголовного права должна включать в себя, прежде всего, «историко-материалистическое объяснение (социологическое изучение) причин преступности, содержания понятия о преступлении, социальной роли репрессии буржуазного и советского государства, форм уголовно-правового принуждения буржуазного и советского права, их социальной роли, буржуазной уголовно-правовой теории, отдельных понятий и институтов буржуазного уголовного права». Далее, «на основе этой работы и использования практического опыта борьбы с преступностью пролетарского государства необходимо разработать научную уголовную политику, т. е. теорию стратегии и тактики пролетарского государства в борьбе с преступностью (выяснение задач борьбы с преступностью на различных этапах пролетарской диктатуры, выяснение способов проведения их на практике, выяснение пределов использования буржуазных уголовно-правовых форм в советском праве и т. п.)». Кроме того, в задачу теории входит юридическая разработка советского уголовного права при постоянном учете его социального содержания. А. А. Пионтковский признавал необходимость по целому ряду причин сравнительного исследования, поскольку «без усвоения и внимательной марксистской оценки уголовно-правовой культуры буржуазного общества (буржуазное уголовное законодательства и буржуазная теория уголовного права) нельзя как следует построить и одну из важнейших частей советского госаппарата – систему уголовно-правового принуждения…Только такое изучение может помочь целесообразно использовать для советского права ряд формальных уголовно-правовых конструкций буржуазного права. Только такое изучение поможет целесообразно использовать ряд технических приемов разработки уголовно-правовых конструкций, даваемых буржуазной уголовно-правовой теорией, для законодательного построения советского уголовного права и для его практического применения».[947]
Исходя из подобного понимания задач теории уголовного права, автор строит систему учебника. Во введении дан очерк дореволюционного русского уголовного законодательства, изложены основные этапы развития советского уголовного права и его современное состояние, а также уголовное законодательство ряда буржуазных государств. В первой части учебника излагается социологическое учение о преступлении и причинах преступности, во второй – меры борьбы с преступностью (социальное предупреждение и уголовно-правовое принуждение), третья часть посвящена юридическому учению о преступлении, а четвертая – процессу применения уголовно-правового принуждения.
И в период разработки первых советских кодексов, а также Основных начал 1924 г, и в последующий период до начала 30-х годов на страницах юридических изданий ведутся оживленные дискуссии по проблемам понятия преступления и аналогии в уголовном праве, оснований уголовной ответственности, вины и наказания, определения принципов построения уголовного законодательства и уголовной политики в целом. В этих дискуссиях участвовали как маститые ученые и деятели советской юстиции, так и молодые научные работники: С. Я. Булатов, Г. И. Волков, А. Н. Виноградов, М. М. Исаев, А. А. Жижиленко, Н. В. Крыленко, П. И. Люблинский, А. А. Пионтковский, А. Н. Трайнин, Э. Я. Немировский, И. Славин, А. Я. Эстрин, М. А. Чельцов-Бебутов, М. М. Гродзинский, Е. Г. Ширвиндт и др.
Революционный романтизм и восприятие идей социологической школы определили положительное отношение большинства советских криминалистов к концепции «опасного состояния» личности с внесением в эту концепцию некоторых аспектов, основанных на классовом подходе.[948] Так, А. Н. Трайнин писал в учебнике по общей части уголовного права: «Преступник и общественно опасный субъект – уже не тождественные понятия; можно быть общественно опасным субъектом и нести уголовную ответственность, не совершая преступления, и, напротив, можно совершить преступление и не явиться общественно опасным субъектом, не подвергаться уголовной санкции… Преступление развенчивается, как единственное и исключительное основание применения уголовной реакции». И далее: «Основанием, вызывающим применение уголовной реакции, может явиться деятельность лица, хотя и не преступника, в прямом смысле, но обнаруживающая социальную оторванность лица от трудовой жизни коллектива или, напротив, деятельность, обнаруживающая социальную связь лица с преступным миром. Далее социально опасными и требующими вмешательства уголовного закона могут быть определены состояния, вызываемые психической болезнью, пьянством, употреблением наркотических средств и т. п.».[949]
В центре внимания криминалистов оказалась и проблема аналогии в уголовном праве, тем более что первые советские уголовные кодексы допускали возможность применения наказания (мер социальной защиты) по аналогии. В докладе о проекте УК на IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции (январь 1922 г.) П. А. Черлюнчакевич назвал аналогию «одним из основных принципов».[950] Введение аналогии было поддержано многими видными криминалистами (А. А. Пионтковский, А. Н. Трайнин, М. А. Чельцов-Бебутов и др.), рассматривавшими ее как «необходимое средство восполнения законодательных пробелов» (А. Н. Трайнин).[951] М. А. Чельцов-Бебутов писал: «Введение аналогии вполне оправдывается социалистическим правосознанием. Если видеть в обществе (в идеалах) трудовое единство, определяющееся общей верховной целью, то «падает» понятие об уголовном кодексе, как хартии свободы отдельной личности. Общее благо – общий закон, который должен быть понятен и близок каждому. Всякое же вредоносное деяние, препятствующее прогрессу, есть преступление».[952]
Напротив, известный криминалист старой школы П. И. Люблинский рассматривал аналогию как «временное отступление от строгой законности».[953] Выступал против аналогии и М. М. Исаев.[954]
Принятие уголовных кодексов 1922 г. и 1926 г., содержащих описание признаков различных преступлений, определило интерес исследователей к проблемам Особенной части уголовного законодательства. В 20-е годы публикуются также значительные работы, такие как: Гродзинский М. М. Преступление против личности. М., 1924; Жижиленко А. А.[955] Половые преступления. М., 1924; Он же. Преступления против личности. М. – Л., 1927; Он же. Должностные преступления. М., 1923 (2-е изд. 1924; 3-е изд. 1927); Он же. Имущественные преступления. Л., 1925; Люблинский П. И. Преступления в области половых отношений. М. – Л., 1925; Мокринский С, Натансон В. Преступления против личности. Харьков, 1928; Гернет М. Н. Имущественные преступления. М., 1925; Полянский Н. Должностные растраты. Их уголовное преследование. М., 1926; Он же. Хозяйственные преступления по новому Уголовному кодексу. М. – Л., 1927; Трайнин А Н. Хозяйственные преступления по УК РСФСР. Практический комментарий. М., 1923; Эстрин А. Я. Должностные преступления. М., 1928 и др. Систематически выходили комментарии к Уголовному кодексу, подготовленные различными авторскими коллективами (под ред. М. Н. Гернета и А. Н. Трайнина; под ред. Е. Г. Ширвиндта и др.).
Большой интерес для советских исследователей представляли проблемы уголовной политики вообще и пенитенциарной политики в частности. В анализируемый период были опубликованы, например, следующие работы: Скрыпник Н. Уголовная политика советской власти. Харьков, 1924; Исаев М. М. Основы пенитенциарной политики. М. – Л., 1927; Пионтковский А. Форма уголовного права периода пролетарской диктатуры. М. – Л., 1929; Чельцов-Бебутов М. А. Социалистическое правосознание и уголовное право революции. Харьков, 1924; Эстрин А. Я. Развитие советской уголовной политики. М., 1933; Основные задачи советской уголовной политики (под ред. Е. Г. Ширвиндта. М. – Л., 1928 и др.).
В 20-е – начале 30-х годов исследования преступности и ее причин проводились в рамках уголовного права. Эти исследования опирались на достаточный статистический и эмпирический материал, поскольку созданные в стране отделы моральной статистики систематически публиковали данные о преступности, иных правонарушениях, судимости, личности осужденных. В начале 20-х годов под руководством М. Н. Гернета было проведено изучение преступного мира Москвы.[956] Активно работали институты и кабинеты по изучению преступности и преступника.[957] Сотрудники этих учреждений, врачи-психиатры и криминалисты. Проводили «биосоциальное» обследование преступников, изучали вопросы психологии преступления, навыки преступников и обычаи преступного мира, пытались установить причины отдельных категорий преступлений (хулиганство, растраты, сексуальные преступления, убийство и др.), изучали роль отдельных факторов биологического и социального порядка в этиологии преступного поведения (наследственные факторы, алкоголизм, жилищные условия и др.).
В исследованиях многих работников этих научных учреждений (например, Е. К. Краснушкин, А. М. Рапопорт, А. К. Ленц, В. В. Браиловский, М. А. Чалисов, А. М. Халецкий) и других авторов (например, С. В. Познышев) содержалось много интересных суждений о значении психофизических особенностей субъектов для преступного поведения с их стороны. Однако перекос в тематике и методике исследований личности был очевиден. Преступность в целом и отдельные преступления признавались явлениями биосоциального порядка, а преступник – в определенной степени биологически неполноценной личностью. Считалось, что эта неполноценность имеет свое основание в отрицательной наследственности. Так, М. А. Чалисов писал: «…на возникновение преступности, на то, чтобы личность совершила правонарушение, влияет ряд факторов биосоциального порядка. Преступник не есть нечто отличное от остальных людей – это только личность, которая в силу своей биологической неполноценности при известных условиях и совершит преступление».[958] Руководитель Кабинета в Ростове-на-Дону врач В. В. Браиловский определял преступление «с точки зрения деятельности головного мозга»: «Преступление есть акт поведения, который знаменует собой наличие в головном мозгу определенного знака, в противовес которому социальная среда отногенетически воспитывала противоположный знак…» С его точки зрения, исходный пункт, основа всякого преступления (а, следовательно, и преступности) – инстинктивная природа человека, для сдерживания которой используются социальные тормоза.[959]
Для объединения проводимых в стране исследований преступности и преступников и преодоления имевшихся в этой работе методологических недостатков и ошибок в марте 1925 г. был создан Государственный институт по изучению преступности и преступника. Согласно Положению об институте в его задачи входило: «а) выяснение причин и условий, вызывающих или благоприятствующих развитию преступности вообще и отдельных преступлений в частности; б) изучение успешности применяемых методов борьбы с преступностью и отдельных мер социальной защиты; в) разработка вопросов уголовной политики, в частности пенитенциарии; г) разработка системы и методов изучения заключенных и пенитенциарного воздействия на них; д) изучение отдельных лиц, представляющих интерес для выяснения преступности; е) изучение влияния отдельных мер исправительно-трудового воздействия на заключенных». В состав института входили четыре секции: социально-экономическая, пенитенциарная, биопсихологическая и криминалистическая. Руководителем института был назначен член коллегии НКВД РСФСР, начальник Главного управления местами заключения Е. Г. Ширвиндт.[960]
Институтом были изданы работы о состоянии и динамике тяжких насильственных преступлений, хулиганства, должностных хищений, преступности несовершеннолетних, особенностях сельской и городской преступности, личности осужденных по отдельным видам преступлений, о тенденциях карательной практики. Известность, в частности, получила научная работа А. А. Герцензона «Борьба с преступностью в РСФСР» (1928 г.).[961] Институт издавал сборники «Проблемы преступности», а затем – «Проблемы уголовной политики».
Во второй половине 20-х – начале 30-х годов продолжалась дискуссия о реформе советского уголовного законодательства. Видный теоретик права того времени Е. Б. Пашуканис, рассматривавший право в целом как буржуазный институт, полагая, что советский Уголовный кодекс «насквозь пропитан юридическим началом эквивалентности», называл нелепой идею, «будто тяжесть каких-либо преступлений может быть взвешена на каких-то весах и выражена в месяцах и годах тюремного заключения», и утверждал о необходимости избавления от понятий «состав преступления», «виновность» и т. п. как пережитков буржуазного общества.[962]
Эти идеи в значительной степени определяли концепцию и основное содержание проекта Уголовного кодекса Института советского строительства и права Коммунистической академии, вдохновителем и активным пропагандистом которого был Н. В. Крыленко.[963] Особенная часть данным проектом упразднялась, поскольку авторы проекта считали, что исчерпывающий перечень преступлений невозможен, да и не нужен, так как все факты классовой борьбы, принимающие форму уголовного преступления нельзя заранее уложить в точный перечень. Другая характерная черта проекта – это отказ от санкций, «дозировки» и наказаний. Н. В. Крыленко подчеркивал, что дозировка, т. е. точные составы и заранее объявленные законом размеры наказания за каждое преступление, должны быть отвергнуты. Принцип взвешивания репрессии по правилу, кто сколько заслужил, есть не что иное, как перенесение в уголовное право теории меновых отношений.[964]
В соответствии с таким подходом ст. 3 проекта устанавливала: «Среди общественно опасных действий (иначе преступлений) различаются: а) особо опасные, содержащие покушение на пролетарскую диктатуру и завоевания пролетарской революции или подрывающие основные условия общежития, государственного управления и социалистического строительства; характеризуя совершителя их как классового врага или как лицо, явно нетерпимое в условиях трудового общежития, они вызывают тем самым необходимость применения к нему мер классового подавления; б) остальные, менее опасные преступления, дезорганизующие социалистическое строительство и условия общежития и требующие поэтому применения против лиц, совершивших их, мер принудительно-воспитательного воздействия».[965]
Обосновывая предлагаемую реформу уголовного законодательства, Н. В. Крыленко писал, что уголовный закон должен дать в руки судьи-пролетария ориентировочный перечень преступлений… ориентировочный перечень мероприятий, которыми должен располагать суд для борьбы с преступниками… и совокупность методических указаний, как подходить к каждому конкретному преступнику».[966] Эти идеи поддерживались рядом научных работников (Е. Б. Пашуканис, П. Кузьмин, С. Я. Булатов, А. Я. Эстрин[967] и др.). В то же время концепция и основные положения проекта были подвергнуты острой критике, в первую очередь, со стороны практических работников органов юстиции (А. Н. Винокуров, А. Я. Вышинский, П. А. Красиков, А. А. Сольц и др.), как ведущие к нарушению законности. Так, председатель Верховного Суда СССР А. Н. Винокуров отмечал важность и необходимость Особенной части Уголовного кодекса, содержащей перечень запрещенных законом деяний, поскольку каждый член общества должен знать, какая система общественных отношений охраняется государством и какие поступки запрещены под страхом уголовной репрессии. Перечень преступлений должен быть, по возможности, исчерпывающим, а не ориентировочным, составы преступлений должны быть точными. Отказ от конкретных санкций в Уголовном кодексе, введение лишь общих ориентировочных указаний о мерах наказания по целым группам преступлений принесли бы серьезный вред соблюдению социалистической законности.[968]
Своеобразным отголоском дискуссии вокруг проекта Института советского строительства и права стала развернувшаяся в 1935 г. дискуссия между Н. В. Крыленко и прокурором СССР, будущим академиком АН СССР Андреем Януарьевичем Вышинским.[969] Н. В. Крыленко, отказавшись от некоторых крайних идей создания Уголовного кодекса без Особенной части, назвав их «левацким заскоком, в то же время выступал против принципа nullum crimen, nulla poena sine lege, поскольку «условия нашей политической действительности таковы, что иной раз требуют применения закона с отступлением от его текстуального толкования и очень часто требуют применения не той статьи, под которую прямо подпадает данное преступление при опять-таки текстуально точном толковании закона».[970] Возражая оппоненту, А. Я. Вышинский, хотя и признавал неизбежность, целесообразность и политическую разумность «применения аналогии, но только на основе точных составов». «Отказ от точных составов, – подчеркивал он, – открывает дверь самым разнообразным нарушениям закона, самому бесшабашному кустарничанью, самому нелепому «правотворчеству».[971]
В 1930 г. был опубликован еще один проект Основных начал уголовного законодательства Союза и союзных республик и Уголовного кодекса РСФСР, подготовленный научными сотрудниками Государственного института по изучению преступности и преступника (Е. Г. Ширвиндт – председатель комиссии, Н. Н. Спасокукоцкий, М. М. Исаев, С. П. Мокринский, А. А. Пионтковский, Д. Б. Рубинштейн, С. Б. Тагер, А. Н. Трайнин, Б. С. Утевский).[972] Авторы данного Проекта также исходили из идеи, что «построение действующих уголовных кодексов союзных республик на основе дробных делений отдельных видов общественно-опасных действий и соответствующих им дробных санкций с широким использованием краткосрочного лишения свободы не может быть признано целесообразным. Эта система затрудняет выбор судом целесообразной меры социальной защиты и содействует тому, что суд при назначении мер социальной защиты механически сбивается на путь «справедливого возмездия за вину», решительно отвергается советской уголовной политикой».
Проект Государственного института по изучению преступности и преступника имел Особенную часть. Характерно, что в проекте вообще не употреблялось понятие «преступления», а говорилось об общественно-опасных действиях, которые подразделялись на главы: действия против пролетарской диктатуры, действия против органов власти, действия против службы государственной и общественной, действия против военной службы, действия против военной обороны, действия против судебной политики, действия против хозяйственной и финансовой политики, действия против охраны труда, действия против политики охраны народного здоровья, действия против общей безопасности, действия против личности, действия против имущества отдельных лиц, действия против культурной политики в отношении национальностей. При этом санкции в статьях Особенной части отсутствовали, а содержались лишь общие рекомендации относительно применения мер социальной защиты и предусматривались ограничения в выборе мер социальной защиты в зависимости от характера деяния.
В ст. 7 Проекта открыто провозглашался классовый подход при определении меры социальной защиты, согласно которому предлагалось различать, с одной стороны, лиц, совершивших общественно опасные действия в силу классовых привычек, взглядов и интересов, и деклассированных преступников-профессионалов, с другой стороны – трудящихся, совершивших общественно опасные действия впервые, случайно, по несознательности или под влиянием тяжело сложившихся обстоятельств. К первым применяются более суровые меры репрессии. Проект содержал статьи, где указывались признаки социальной опасности лица (ст. 10) и социальной опасности действия (ст. 11). В случае признания лица, совершившего общественно опасное действие, профессиональным преступником суд мог применить к нему лишение свободы или ссылку, соединенную с принудительными работами, независимо от вида общественно опасного действия (ст. 35). Данный проект также не получил законодательной поддержки.
Дискуссии конца 20-х – начала 30-х годов по проектам Уголовного кодекса сыграли заметную роль в развитии научных взглядов по многим вопросам уголовного права, но уже в ходе этих дискуссий оппоненты стали прибегать к взаимным обвинениям идеологического характера в искажении марксизма, «псевдомарксизме», «левом» уклоне и «правом» оппортунизме, что отнюдь не способствовало развитию науки и особенно отрицательно и даже трагически сказалось в последующее время.[973]
Второй период в истории развития советской науки уголовного права хронологически можно определить: середина 30-х – середина 50-х годов. Этот период включает в себя значительные события в истории страны. Установившееся политическое и идеологическое господство Коммунистической партии, массовые политические репрессии 30–40-х годов наложили серьезный отпечаток на уголовно-правовую науку. Как подчеркивалось в одном из учебников того времени по курсу уголовного права, «в развитии советской науки уголовного права огромную роль играют постановления съездов Коммунистической партии Советского Союза, партийных конференций и пленумов Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР».[974] Во исполнение установок партии велась «борьба за марксистско-ленинскую науку», борьба с «вредительством на правовом фронте» во второй половине 30-х годов, «космополитизмом» и «низкопоклонством перед Западом» в конце 40-х – начале 50-х годов.[975] Каток незаконных репрессий 1937–1938 гг. затронул и ряды ученых-юристов. Необоснованно были репрессированы такие известные специалисты, как Е. Б. Пашуканис, Н. В. Крыленко, Е. Г. Ширвиндт, А Я. Эстрин, Г. И. Волков, Я. Л. Берман, С. Я. Булатов, З. Ашрафьян, Я. В. Старосельский, И. П. Разумовский, П. Кузьмин, А. С. Шляпочников и др.[976] Такая обстановка безусловно не способствовала творческой работе ученых, большинство работ которых сводилось к восхвалению политики партии в области борьбы с преступностью, оправданию и аргументации необходимости жестких репрессивных мер по отношению к «врагам народа» и уголовным преступлениям. Были прекращены практически все исследования преступности и ее причин, поскольку сохранение преступности в социалистическом обществе объяснялось наличием пережитков прошлого в сознании людей и влиянием капиталистического окружения. Ликвидированы все кабинеты по изучению преступника и преступности, а Государственный институт по изучению преступника и преступности, переименованный в 1931 г. в Институт уголовной и исправительно-трудовой политики, был преобразован в 1937 г. во Всесоюзный институт юридических наук Наркомюста СССР (ВИЮН). Задачи Института были определены следующим образом: а) изучение и научная разработка на основе учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина общей теории, истории и отдельных отраслей социалистического права; б) научное обобщение судебной практики и разработки на основе Сталинской Конституции вопросов социалистического правосудия.[977] Среди секций, созданных в структуре ВИЮНа, была и секция уголовного права.
Руководствуясь формулой К. Маркса, что право есть возведенная в закон воля господствующего класса, советские исследователи всячески пытались подчеркивать классовую сущность уголовного права и уголовно-правовой науки буржуазных государств, классовую природу преступления и наказания и принципиальное отличие социалистического уголовного права от буржуазного. При этом игнорировалось общечеловеческое начало в праве, которое само по себе является достижением мировой цивилизации. Так, в учебнике, подготовленном коллективом ученых Всесоюзного института юридических наук, который в течение ряда лет был единственным учебником для всех, кто изучал уголовное право, утверждалось, что данная наука «имеет своим предметом изучение преступлений как действий, посягающих на интересы господствующего класса, и уголовных наказаний как особой формы классовой борьбы организованного в государство господствующего класса».[978]
Однако и в этот период уголовно-правовая наука продолжала развиваться, только вектор исследований стал иным. Если в первый послереволюционный период основное внимание исследователей было сконцентрировано на попытках «революционного» преобразования уголовного права и проблемах уголовной политики, а такие классические институты уголовного права, как вина, вменяемость, соучастие, состав преступления и т. д., многие из них считали «юридическим барахлом», пережитками буржуазного права,[979] то в данный период научно-исследовательская работа в области уголовного права была направлена на изучение таких, ранее считавшихся «крамольными» проблем, как состав преступления, соучастие, приготовление и покушение, совокупность преступлений и других институтов уголовного права.[980]
Конституция СССР 1936 г. отнесла принятие уголовного законодательства к компетенции Союза ССР, в связи с чем на повестке дня стал вопрос о разработке проекта Уголовного кодекса СССР. Проект такого Кодекса был подготовлен Всесоюзным институтом юридических наук в 1938 г.[981] Задача советского уголовного права была определена как защита от преступных посягательств социалистического государства рабочих и крестьян и установленного в нем Конституцией СССР и конституциями союзных и автономных республик общественного и государственного устройства, социалистической системы хозяйства и социалистической собственности, а также жизни и здоровья, прав и интересов советских граждан путем применения предусмотренных кодексом наказаний к врагам народа и иным преступникам. Проект исключал аналогию. В ст. 9 проекта говорилось, что преступлением является лишь общественно опасное действие или бездействие, предусмотренное кодексом. В проекте содержались развернутые формулировки о вине как условии уголовной ответственности, формах виновности, вменяемости и ее критериях, соучастии, приготовлении и покушении и т. д. Термин «меры социальной защиты» был заменен на наказание, а цели наказания определялись как сочетание кары, исправления и перевоспитания преступника. Предлагалось определение преступного сообщества, его организаторов и членов. В Особенной части проекта УК СССР уделялось внимание юридической точности формулировок составов преступлений.[982]
Значительным событием в жизни научного юридического общества СССР стала первая научная сессия Всесоюзного института юридических наук, проходившая в Москве с 27 января по 3 февраля 1939 г., участие в которой приняли представители всех научно-исследовательских институтов и юридических институтов (факультетов) страны, а также практические работники органов юстиции и прокуратуры.
В докладе И. Т. Голякова «Основные проблемы науки советского социалистического права» значительное внимание было уделено науке уголовного права и проекту Уголовного кодекса СССР. «Проект Уголовного кодекса СССР, – говорил докладчик, – должен со всей четкостью указать, что никто не может быть подвергнут наказанию иначе как на точном основании Уголовного кодекса… Особое место проект Уголовного кодекса СССР и наука социалистического уголовного права должны уделить вопросу о вине… Вина является для социалистического уголовного права решающим моментом при разрешении вопросов уголовной ответственности… Без вины, без виновности в одной из ее форм, установленных в законе, не может быть и ответственности… Вопрос о сохранении или исключении аналогии в законе должен быть разрешен в интересах укрепления социалистической законности, в интересах укрепления социалистического государства и социалистического правопорядка. Важнейшее внимание наука социалистического уголовного права должна уделить и таким проблемам, как учение о вменяемости и невменяемости, об умысле и неосторожности, о приготовлении и покушении, о точных составах преступления и др.».[983]
На секции уголовного права выступали с докладами: А. А. Герцензон – «Основные принципы и положения проекта Уголовного кодекса СССР», Б. С. Утевский – «Соучастие по проекту Уголовного кодекса СССР», В. С. Трахтеров – «Невменяемость по проекту Уголовного кодекса СССР», М. Н. Гернет – «Карательная политика царизма второй половины XVII века». Из числа вопросов, затронутых в докладах, особую дискуссию вызвала проблема аналогии. Полностью поддержали позицию, закрепленную в проекте УК СССР об отмене от аналогии, М. М. Исаев, А. В. Лаптев, П. С. Ромашкин, А. А. Пионтковский, А. И. Левшин. Напротив, другие специалисты (В. М. Чхиквадзе, Б. С. Маньковский, М. Д. Шаргородский, А. Н. Трайнин, В. Д. Меньшагин, С. Потравнов) полностью или с некоторыми оговорками высказались за сохранение аналогии в уголовном законодательстве.[984]
Академик А. Я. Вышинский, занимавший в то время должность прокурора СССР и в анализируемый период выступавший фактически в роли «главного теоретика права», проводивший линию партии на «правовом фронте»,[985] поддерживал сохранение аналогии, утверждая, что «нельзя создать такого Уголовного кодекса, в котором были бы предусмотрены все случаи возможных преступлений».[986]
После окончания Великой Отечественной войны работа над Уголовным кодексом СССР была возобновлена и в 1947 г. был разработан новый проект УК,[987] однако последующее развитие событий в жизни страны сняло вопрос о принятии Уголовного кодекса СССР.
Обратившись к исследованию юридических проблем, связанных с содержанием важнейших институтов уголовного права, советские ученые создали в этот период ряд работ, сохраняющих научную ценность и по настоящее время. Среди них монографии А. Н. Трайнина («Учение о соучастии». М., 1941; «Учение о составе преступления. М., 1946; «Состав преступления по советскому уголовному праву. М., 1951; «Общее учение о составе преступления». М., 1957), Н. Д. Дурманова («Понятие преступления». М., 1948, «Стадии совершения преступления по советскому уголовному праву». М., 1955), Б. С. Маньковского («Проблема ответственности в уголовном праве». М., 1950), В. Ф. Кириченко («Значение ошибки по советскому уголовному праву». М., 1952), М. Д. Шаргородского («Уголовный закон». М., 1948) и др.
Заметную роль в развитии науки сыграло фундаментальное монографическое исследование профессора Н. Д. Дурманова «Понятие преступления».[988] Автор впервые в советской уголовно-правовой литературе рассмотрел основные признаки преступления: общественную опасность, противоправность, виновность, наказуемость и аморальность. По мнению Н. Д. Дурманова, признак общественной опасности присущ только преступлениям; иные же правонарушения вредны, но не общественно опасны. Монография Н. Д. Дурманова написана с использованием многочисленных источников, в том числе исследований дореволюционных авторов. Все последующие исследования понятия преступления в известной степени «отталкиваются» от труда Н. Д. Дурманова.
Столь же значимыми для развития науки были исследования состава преступления, проведенные А. Н. Трайниным. Эти работы имели особое значение с точки зрения разработки проблемы основания (оснований) уголовной ответственности, которая в этот период привлекла повышенное внимание криминалистов. «А. Н. Трайнин, – отмечает профессор О. Ф. Шишов, – первым из советских криминалистов комплексно рассмотрел все вопросы учения о составе преступления, показав значение состава преступления в общей системе советского уголовного права… В монографии А. Н. Трайнина была разработана классификация составов преступления, показано соотношение элементов состава преступления с элементами преступления».[989] Следует заметить, что и в первом и во втором изданиях своей монографии А. Н. Трайнин выделял из числа элементов состава преступления причинную связь и вину в качестве соответственно объективного и субъективного оснований ответственности. «Таким образом, – утверждал автор, – как и причинность, вина выступает в социалистическом уголовном праве в двух качествах: в качестве элемента состава преступления и в качестве основания уголовной ответственности… Вина в качестве основания уголовной ответственности не может исчерпывать себя в определении, только регистрирующим психологический процесс, совершающийся в субъекте. Вина, как основание уголовной ответственности, неизбежно должна содержать дополнительные признаки, сообщающие ей именно это качество, т. е. признаки, действительно обосновывающие применение самой острой формы государственного принуждении – уголовного наказания».[990] И далее: «Момент отрицательной оценки, содержащийся в вине как основании уголовной ответственности, сообщает ей действительный характер основания применения уголовных репрессий в социалистическом уголовном праве».[991] Подобными суждениями А. Н. Трайнин по существу присоединился к так называемой «оценочной концепции» вины, выдвинутой в опубликованных несколько раньше монографиях Б. С. Маньковского «Проблема ответственности в уголовном праве» (1949 г.) и Б. С. Утевского «Вина в советском уголовном праве» (1950 г.).
Так, по мнению Б. С. Маньковского, «момент морального и правового осуждения поведения субъекта со стороны господствующего класса и его правопорядка является одним из существенных моментов в понятии вины, ибо только при наличии, как психических моментов, так и правового осуждения поведения субъекта можно будет признать его поведение виновным и, следовательно, преступным».[992]
Еще более категоричным в своих суждениях по этому вопросу был Б. С. Утевский.[993] «Необходимо, – писал автор, – изучению умысла и неосторожности как элемента состава преступления, как субъективной его стороне предпослать изучение вины как общего основания уголовной ответственности перед социалистическим государством».[994] Вина как общее основание уголовной ответственности – это совокупность обстоятельств, заслуживающих, по убеждению советского суда, отрицательной общественной (морально-политической) оценки от имени социалистического государства и требующих уголовной ответственности подсудимого.[995] Существенными признаками вины как общего основания уголовной ответственности являются: «1. Наличие совокупности объективных и субъективных обстоятельств, характеризующих подсудимого, совершенное им преступление, последствия, условия и мотивы совершения им преступления. 2. Отрицательная общественная (морально-политическая) оценка от имени социалистического государства всех этих обстоятельств. 3. Убеждение советского суда, что действия подсудимого на основании этой оценки должны повлечь за собой уголовную, а не какую-либо иную (административную, дисциплинарную, гражданскую) его ответственность».[996]
В центре внимания юридической научной общественности оказалась также монография Т. Л. Сергеевой «Вопросы виновности и вины в практике Верховного Суда СССР по уголовным делам», где автор, наряду с понятием вины, рассматривал и понятие виновности, определяя его как «совокупность объективных и субъективных обстоятельств, обосновывающих с точки зрения советского социалистического уголовного права применение к лицу конкретного наказания за совершенное им определенное преступление».[997]
В развернувшейся дискуссии о вине и об основании (основаниях) уголовной ответственности в целом приняли участие многие известные криминалисты (А. А. Пионтковский, А. Я. Вышинский, М. А. Шнейдер, В. Ф. Кириченко, В. И. Курляндский, А. Б. Сахаров, Я. М. Брайнин и др.)-[998] Профессор А. А. Пионтковский, в частности, писал: «Нельзя отождествлять вину лица с самим суждением суда о виновности лица. С признанием лица виновным всегда, разумеется, связана отрицательная со стороны суда морально-политическая оценка его поведения как опасного для основ советского строя или социалистического правопорядка. Эта отрицательная оценка находит свое юридическое выражение как в квалификации совершенного виновным деяния, так и в назначении ему наказания. Но было бы глубоко ошибочным подменять индивидуальную вину лица в совершении преступления отрицательным суждением суда об общественно опасном поведении человека, связать вину к самому оценочному суждению судьи».[999]
«Оценочная теория вины» была в целом отвергнута большинством участников дискуссии, понимавших вину как психологическую категорию и как признак состава преступления и полагавших, что единственным основанием для привлечения лица к уголовной ответственности является наличие в его деянии состава преступления, строго определенного статьями уголовного закона. Эти дискуссии имели большое значение для реформы уголовного законодательства, которая проходила в конце 50-х годов.[1000]
Среди других работ по проблемам общей части уголовного права необходимо отметить монографию М. Д. Шаргородского «Уголовный закон» (М., 1948), являющуюся первым монографическим исследованием проблем уголовного закона в российском праве. Источники уголовного права, система и структура уголовного закона, аналогия в уголовном праве, действие закона во времени и пространстве, международное уголовное право, выдача преступников и право убежища – это неполный перечень вопросов, рассмотренных как в историческом аспекте, так и с позиции действовавшего в тот период отечественного и зарубежного законодательства.[1001]
Из многочисленных работ по проблемам Особенной части уголовного права, которые носили в основном комментаторский характер, следует выделить по фундаментальности и глубине проведенных исследований, использованию сравнительно-правового и исторического методов монографии Б. С. Утевского «Общее учение о должностных преступлениях» (М., 1948) и особенно М. Д. Шаргородского «Преступление против жизни и здоровья» (М., 1947), написанную в лучших традициях русских дореволюционных криминалистов. В работе М. Д. Шаргородского были использованы многочисленные законодательные источники, начиная от Талмуда и Корана, Законов Хаммурапи и Ману Дигестов Юстиниана вплоть до действовавших в то время уголовных кодексов тринадцати государств, работы дореволюционных русских криминалистов, советских и зарубежных ученых.[1002] На примере преступлений против жизни и здоровья М. Д. Шаргородский рассмотрел и сложные проблемные вопросы соучастия, причинной связи и др.
Характерной особенностью научно-исследовательской работы для этого периода было то, что ученые обратились к научному обобщению и анализу судебной практики. Помимо упомянутой выше работы Т. Л. Сергеевой, следует назвать: Исаев М. М., Пионтковский А. А. Вопросы уголовного права, военно-уголовного права и уголовного процесса в судебной практике Верховного Суда СССР (М., 1947); Пионтковский А. А. Вопросы общей части уголовного права в практике судебно-прокурорских органов (М., 1954); Шаргородский М. Д. Вопросы общей части уголовного права (законодательство и судебная практика). (Л., 1955).
Внимание отечественных криминалистов привлекают также проблемы международного уголовного права и ответственности за преступления против мира и человечества. Здесь, прежде всего, необходимо отметить исследования А. Н. Трайнина (Защита мира и уголовный закон. М., 1937; Уголовная ответственность гитлеровцев. М., 1944; Уголовная ответственность за пропаганду агрессии. М., 1947; Защита мира и борьба с преступлениями против человечества. М., 1956 и др.), а также работы Н. Н. Полянского, П. С. Ромашкина, М. Н. Гернета, В. И. Курляндского, М. Д. Шаргородского и др.
Следующий период, хронологически определяемый 1956–1963 гг., вошел в историю страны под названием «оттепель». Разоблачение культа личности И. В. Сталина на XX съезде КПСС, осуждение политики массовых репрессий, определенная демократизация общественной жизни способствовали развитию социальных наук, включая и уголовное право. На авансцену уголовно-правовой науки выходит новое поколение криминалистов. Среди них Н. А. Беляев, И. И. Карпец, М. И. Ковалев, В. Н. Кудрявцев, Г. А. Кригер, Н. И. Загородников, Б. В. Здравомыслов, Н. Ф. Кузнецова, А. Б. Сахаров, В. Г. Смирнов, Н. А. Стручков,[1003] Б. С. Никифоров,[1004] И. С. Ной, А. Л. Ременсон, А. М. Яковлев, П. С. Дагель и др.
В 1957 г. начинается работа по подготовке проекта Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, а затем и республиканских уголовных кодексов. В подготовке этих законов принимали участие многие ведущие ученые страны. Проект Основ был опубликован и широко обсуждался научными и практическими работниками на различного рода совещаниях и конференциях, а также на страницах газет и в юридических журналах.[1005]
Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, а также общесоюзные законы об уголовной ответственности за государственные и за воинские преступления были приняты 25 декабря 1958 г.
Задачи уголовного законодательства определялись в Основах как охрана советского общественного и государственного строя, социалистической собственности, личности и прав граждан и всего социалистического правопорядка от преступных посягательств. Исключительно важное значение имела норма об основаниях уголовной ответственности (ст. 3), согласно которой «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние. Уголовное наказание применяется только по приговору суда». Соответственно, преступление определялось как общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на советский общественный или государственный строй, социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права граждан, а равно иное посягающее на социалистический правопорядок, общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом (ст. 7). Таким образом, отвергалась возможность применения внесудебной уголовной репрессии, привлечения к ответственности по аналогии закона и на основании исключительно социальной опасности личности. Личность преступника и ее общественная опасность могли и должны были учитываться только в случае совершения этим лицом преступления при решении вопроса об освобождении от уголовной ответственности и наказания (ст. 43) и при назначении наказания (ст. 32). Основы закрепили демократическое и гуманистическое положение, что закон, устраняющий наказуемость деяния или смягчающий наказание, имеет обратную силу, то есть распространяется также на деяния, совершенные до его издания; напротив, закон, устанавливающий наказуемость деяния или усиливающий наказание, обратной силы не имеет (ст. 6).
Про наказание в Основах уголовного законодательства говорилось, что оно не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждения совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами (ст. 20).
Основы содержали развернутые нормы о действии уголовного закона во времени и пространстве, об обстоятельствах, исключающих преступность деяния, соучастии и стадиях свершения преступления, назначении наказания и освобождении от наказания.
Уголовный кодекс РСФСР был принят 27 октября 1960 г. и вступил в действие с 1 января 1960 г.
Общая часть УК в основном воспроизводила Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. В то же время Кодекс предусматривал новые основания освобождения от уголовной ответственности: с передачей дела на рассмотрение товарищеского суда в случае совершения малозначительных преступлений (ст. 51) и с передачей на поруки для исправления и перевоспитания общественной организации или коллективу трудящихся лица, совершившего преступление, не представляющее большой общественной опасности (ст. 52). В 1977 г Кодекс был дополнен ст. 501 об освобождении от уголовной ответственности с привлечением к административной ответственности лица, совершившего деяние, содержащее признаки преступления, не представляющего большой общественной опасности.
В Кодексе были установлены основания для признаний лица особо опасным рецидивистом, а также виды исправительно-трудовых учреждений, назначаемых для отбытия наказания лицом, осужденным к лишению свободы, в зависимости от характера преступления и данных о личности осужденного.
Особенная часть УК 1960 г. в первоначальной редакции включала 206 статей, подразделенных на двенадцать глав: государственные преступления, среди которых выделялись особо опасные и иные государственные преступления, преступления против социалистической собственности, преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности, преступления против политических и трудовых прав граждан, преступления против личной собственности граждан, хозяйственные преступления, должностные преступления, преступления против правосудия, преступления против порядка управления, преступления против общественной безопасности, общественного порядка и здоровья населения, преступления, составляющие пережитки местных обычаев, воинские преступления. Но уже с 1962 г. в Кодекс начали вноситься изменения и дополнения, приобретшие со временем едва ли не лавинообразный характер.
Одним из первых учебников, изданных в этот период, был учебник по общей части советского уголовного права, подготовленный коллективом кафедры уголовного права Ленинградского университета. Предметом науки уголовного права определялись преступление и наказание как социальные явления в их историческом развитии, советское уголовное законодательство и практика его применения.[1006] Учебник отличался от ему предшествовавших и многих других, ему последовавших, высоким научным уровнем, основательностью. Большой раздел учебника был посвящен истории уголовного права, начиная с древнейших времен. Широко использовался метод сравнительного правоведения. В особых главах излагались вопрос о причинах преступности и основы исправительно-трудового права.
В этот период публикуется ряд значительных работ по проблемам общей части уголовного права, оказавших заметное влияние на последующее развитие теории уголовного права в СССР и России. Среди них можно выделить исследования Т. В. Церетели (Причинная связь в уголовном праве. Тбилиси, 1957; Причинная связь в уголовном праве. М., 1963), Н. Ф. Кузнецовой (Значение преступных последствий для уголовной ответственности. М., 1958; Ответственность за приготовление к преступлению и покушение на преступление по советскому уголовному праву. М., 1958), А. А. Пионтковского (Учение о преступлении по советскому уголовному праву. М., 1961), Б. С. Никифорова (Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960), В. Н. Кудрявцева (Объективная сторона преступления. М., 1960; Теоретические основы квалификации преступлений. М., 1963), Я. М. Брайнина (Уголовная ответственность и ее основание в советском уголовном праве. М., 1962), М. И. Ковалева (Соучастие в преступлении. Часть первая. Понятие соучастия // Ученые труды Свердловского юридического института. Т. 3. 1960), П. И. Гришаева и Г. А. Кригера (Соучастие по уголовному праву. М., 1959), М. Д. Шаргородского (Наказание по уголовному праву эксплуататорского общества. М., 1957; Наказание по советскому уголовному праву. М., 1958), Н. А. Беляева. Цели наказания и средства их достижения в исправительно-трудовых учреждениях. Л., 1963), И. С. Ноя (Вопросы теории наказания в советском уголовном праве. Саратов, 1962).
Зарождается дискуссия о понятии уголовной ответственности и об уголовном правоотношении, в которой принимают участие как маститые криминалисты, так и начинающие исследователи (А. А. Пионтковский, М. Д. Шаргородский, Н. И. Загородников, А. Л. Ривлин, Я. М. Брайнин, Н. С. Лейкина, В. Г. Смирнов, В. И. Курляндский, В. Г. Беляев, Б. В. Волженкин и др.).[1007] Эта дискуссия продолжится и в последующие годы и приведет к существованию в отечественном уголовном праве нескольких концепций о понимании уголовной ответственности и ее видах.
Живой интерес вызвала проблема целей наказания. М. Д. Шаргородский пришел к выводу, что в современном праве кара, страдание являются неизбежными свойствами, содержанием наказания, но не его целями, каковыми должно признаваться лишь предупреждение совершения преступлений как самим преступником, так и другими лицами. «Свойство оказывать предупредительное воздействие на преступника и окружающих есть объективное свойство самого наказания, – писал М. Д. Шаргородский, – оно было имманентно наказанию даже тогда, когда законодатель еще не отдавал себе отчета в этом его свойстве. С этой точки зрения спор классического и социологического направлений в буржуазном уголовном праве не имел большого практического значения, ибо и наказание у классиков, и меры социальной защиты у социологов объективно способны привести к разрешению и общих, и специальных превентивных целей. Однако тогда, когда эти свойства наказания осознаны и становятся целью его применения, на первое место может выдвигаться и выдвигается одно из этих свойств в качестве основной цели, а это уже влияет на систему и характер наказаний».[1008]
Положение, что кара является содержанием, но никак не целью наказания было поддержано рядом ученых (А. Л. Ременсон, И. С. Ной и др.). В то же время И. И. Карпец полагал, имея в виду положения ст. 20 Основ уголовного законодательства 1958 г., что, «законодатель вовсе не отрицает цели кары в наказании. И когда суд назначает наказание, то он руководствуется определенными целями: и покарать, и исправить преступника посредством применения наказания. Трудно представить себе применение наказания без цели покарать».[1009] Рассматривал кару как цель наказания и Н. А. Беляев, понимая ее как «причинение правонарушителю страданий и лишений в качестве возмездия за совершенное преступление».[1010] «Под карой как одной из целей наказания, – писал последний автор, – мы понимаем причинение страданий и лишений виновному в совершении правонарушения, за его совершение и соответствии с ним, для удовлетворения чувства справедливости членов социалистического общества и, тем самым, для достижения иных целей наказания».[1011]
В этот же период продолжают обсуждаться проблемы причинной связи в уголовном праве (Т. В. Церетели, А. А. Пионтковский, М. Д. Шаргородский, В. Н. Кудрявцев, М. И. Ковалев, В. Т. Васьков, М. Н. Меркушев, Г. В. Тимейко и др.), вины (В. Г. Макашвили, Ш. С. Рашковская и др.), природы соучастия (М. А. Шнейдер, П. И. Гришаев, Г. А. Кригер, М. И. Ковалев, В. Г. Смирнов, Г. Б. Витгенберг, Н. А. Стручков, И. П. Малахов, В. С. Прохоров и др.).
Серьезным подспорьем для исследователей проблем уголовного права стала изданная в 1961 г. библиография работ по уголовному праву за период с 1917 по 1960 г., составленная старшими лаборантами кафедры уголовного права Ленинградского государственного университета Ф. М. Аскназий и Н. В. Маршаловой.[1012]
Становится очевидной необходимость глубокого изучения причин преступности в социалистическом обществе. Партийный официоз-журнал «Коммунист» в редакционной статье в 1956 г. отметил, что «очень слабо изучаются юристами причины преступности в СССР. Необходимо представить в распоряжение криминалистов данные судебной статистики с тем, чтобы можно было конкретно исследовать причины преступности и наметить дальнейшие меры по ее предотвращению».[1013] Об этом пишут многие криминалисты: В. Н. Кудрявцев, В. И. Курляндский, А. С. Шляпочников, А. А. Герцензон, А. А Пионтковский, Н. Ф. Кузнецова, М. Д. Шаргородский и другие авторы.[1014] Особо следует отметить монографию А. Б. Сахарова «О личности преступника и причинах преступности в СССР» (М., 1961). Постановлением Совета Министров СССР от 30 мая 1963 г. был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, руководителем которого был назначен профессор И. И. Карпец.[1015]
Криминология как наука о преступности, ее причинах и личности преступника постепенно выделяется из уголовного права в качестве самостоятельной научной и учебной дисциплины, хотя этот процесс был непростым и сопровождался дискуссией о месте криминологии в системе общественных наук и ее соотношении с уголовным правом.
В ходе дискуссии, продолжавшейся и в 70-е годы, определилось несколько принципиальных позиций. Сторонники одной из них утверждали, что криминология – составная часть, раздел науки уголовного права, как ранее считали некоторые дореволюционные российские криминалисты, примыкавшие к социологическому направлению в уголовном праве. Согласно этой позиции, предметом уголовно-правовой науки, наряду с нормами уголовного законодательства, явлениями реальной общественной жизни, опосредуемыми этими нормами, применением уголовно-правовых норм в судебно-следственной практике и т. п., являются также преступность, ее причины и меры профилактики.[1016] Криминология – лишь частный случай применения метода конкретно-социологического исследования в науке уголовного права, т. е. применение этого метода к изучению группы проблем (преступность, ее причины и предупреждение), входящих в предмет уголовного права. Выделение криминологии в самостоятельную науку, как полагал А А. Герцензон, привело бы к тому, что уголовное право превратилось в догматическую науку, замкнутую в кругу юридических понятий, ограничивающуюся только юридическим анализом норм уголовного законодательства в отрыве от конкретной действительности.[1017]
Согласно другой позиции криминология рассматривалась как самостоятельная юридическая наука, хотя и «отпочковавшаяся» от уголовного права, что доказывалось своеобразием предмета изучения (преступность и ее предупреждение), не укладывавшегося в рамки уголовного права, а также методами этого изучения. Правовой же характер криминологии аргументировался тем, что она черпает основные свои понятия из уголовного права, которое в известной мере определяет пределы криминологических исследований.[1018] Близким к такому пониманию являлось утверждение, что криминология – самостоятельная юридическая наука, находящаяся на стыке социологии и права, имеющая комплексный характер, изучающая явления, регулируемые не только правом, но и другими социальными нормами.[1019]
Наконец, в научной литературе были высказаны соображения в пользу рассмотрения криминологии как направления социологической науки, тесно связанного с уголовным правом и многими другими общественными науками.[1020]
В 70-е и последующие годы криминология развивается вне уголовного права, хотя в проведении криминологических исследований продолжают участвовать многие криминалисты. Позднее, в 1984 г., пять крупных ученых-криминалистов (академик В. Н. Кудрявцев, профессора И. И. Карпец, Н. Ф. Кузнецова, А. Б. Сахаров и А. М. Яковлев), внесших наибольший вклад в возрождение и становление отечественной криминологии, были удостоены звания лауреатов Государственной премии СССР.
Одновременно с этим самостоятельной наукой дисциплиной становится исправительно-трудовое (уголовно-исполнительное) право. Большая заслуга в этом принадлежит Н. А. Беляеву, А. Л. Ременсону,[1021] Н. А. Стручкову, Б. С. Утевскому, Е. Г. Ширвиндту, И. В. Шмарову и другим ученым.
В ряде научных работ начала 60-х годов содержалась критика отдельных положений отечественного уголовного законодательства, проводилась идея необходимости социальной обусловленности законодательных положений и недопустимости волюнтаризма в уголовном праве. Эти идеи, а также критика примитивного представления о возможности решения сложнейших социальных и экономических задач с помощью уголовного закона прозвучали как лейтмотив во вступительном докладе М. Д. Шаргородского на Всесоюзной конференции по проблемам уголовного права, проходившей в мае 1963 г. на юридическом факультете Ленинградского государственного университета. Между тем «оттепель» заканчивалась, и реакция властей была незамедлительной. На секретариате ЦК КПСС М. Д. Шаргородскому было объявлено строгое партийное взыскание, он был освобожден от должности заведующего кафедрой уголовного права и главного редактора журнала «Правоведение». А вскоре последовало постановление ЦК КПСС «О мерах по дальнейшему развитию юридической науки и улучшению юридического образования в стране», которое окончательно пресекло идеологические «вольности».
Следующие два десятилетия в истории страны именуют периодом застоя. Определенный застой наблюдался и в общественных науках, в том числе юридических. Однако в исследованиях ряда уголовно-правовых проблем ученые стремились уйти от шаблона, выйти на новый теоретический уровень, раздвинуть привычные рамки, выработать рекомендации практике по применению законодательства, предложить законодателю новые решения традиционных вопросов. В центре внимания российских криминалистов в этот период были такие проблемы Общей части уголовного права, как: принципы уголовного права (П. С. Дагель,[1022] Ю. А. Демидов, Н. И. Загородников,[1023] С. Г. Келина, В. Н. Кудрявцев, П. А. Фефелов. и др.), уголовная ответственность и ее основания (З. А. Астемиров, Б. С. Волков, В. И. Курляндский, Н. А. Огурцов, В. С. Прохоров, A. И. Санталов, Н. А. Стручков и др.), дифференциация ответственности (Л. Л. Кругликов и др.), личность преступника (П. С. Дагель, Н. С. Лейкина, В. Д. Филимонов и др.), уголовно-правовое понятие вины (Б. С. Волков, М. С. Гринберг, П. С. Дагель, Р. И. Михеев, B. Е. Квашис, А. И. Рарог, К. Ф. Тихонов и др.), соучастие в преступлении (Р. Р. Галиакбаров, П. Ф. Тельнов и др.), множественность преступлений (В. П. Малков, Ю. А. Красиков и др.), наказание и его эффективность (И. М. Гальперин, А. С. Горелик, И. И. Карпец, А. И. Марцев, И. С. Ной, П. П. Осипов, М. Д. Шаргородский и др.), применение уголовно-правовых норм (А. В. Наумов). Вопросы Особенной части уголовного права исследовались в работах C. В. Бородина Г. Н. Борзенкова, В. А. Владимирова, Л. Д. Гаухмана, Н. И. Загородникова, М. А Ефимова, Б. В. Здравомыслова, А Н. Игнатова, А. И. Коробеева, А. В. Кузнецова, Б. А. Куринова, Г. А. Кригера,[1024] Б. М. Леонтьева, М. Д. Лысова, Ю. И. Ляпунова, Э. Ф. Побегайло, В. И. Ткаченко, Э. С. Тенчова, П. И. Трофимова и др.).
Значительным достижением стало издание многотомных курсов уголовного права, подготовленных коллективами ученых Москвы (в шести томах, ред. коллегия: А. А. Пионтковский, П. С. Ромашкин, B. М. Чхиквадзе. М., 1970–1971 гг.) и Ленинграда (в пяти томах, отв. ред.: Н. А. Беляев и М. Д. Шаргородский. М., 1968–1981 гг.).
В этот же период времени резко возрастает интерес ученых к проблемам уголовной политики и уголовной социологии, результатом чего явилась подготовка ряда научных работ. Среди них монография А. А. Герцензона «Уголовное право и социология» (М., 1970); коллективные монографии «Основные направления борьбы с преступностью» (М., 1975), авторами которой были И. М. Гальперин, В. И. Курляндский, М. Д. Шаргородский, и «Основания уголовно-правового запрета. Криминализация и декриминализация (отв. ред. В. Н. Кудрявцев, А. М. Яковлев. М., 1982), книги В. В. Клочкова «Уголовная политика и основные тенденции наказания в виде лишения свободы в СССР» (М., 1977), Н. И. Загородникова «Советская уголовная политика в деятельности органов внутренних дел» (М., 1979), В. А. Владимирова, Ю. И. Ляпунова «Советская уголовная политика и ее отражение в действующем законодательстве» (М., 1979), М. И. Ковалева, Ю. А. Воронина «Криминология и уголовная политика» (Свердловск, 1980), П. С. Дагеля «Проблемы советской уголовной политики» (Владивосток, 1982), Н. А. Беляева «Уголовно-правовая политика и пути ее реализации» (Л., 1986), В. В. Орехова «Социология в науке уголовного права» (Л., 1985) и др.
Помимо упомянутых исследований проблемы уголовной политики и уголовной социологии разрабатывались в трудах С. В. Бородина, С. Е. Вицина, А. Э. Жалинского, Г. А. Злобина, С. Г. Келиной, А. И. Коробеева, Н. Ф. Кузнецовой, И. И. Карпеца, В. М. Когана, Г. М. Миньковского, В. А. Номоконова, П. Н. Панченко, Л. И. Спиридонова, П. С. Тоболкина, А. С. Шляпочникова и других ученых.
Конечно, время и господствующая идеология накладывали свой отпечаток на эти исследования, которые носили преимущественно теоретический характер, в них в основном велась дискуссия о понятии уголовной политики и уголовной социологии, их соотношении с другими научными дисциплинами, о принципах и направлениях уголовной политики и т. п. Как правило, во всех работах подчеркивалась ведущая роль КПСС в осуществлении уголовной политики, и отсутствовал критический анализ практики осуществления этой политики.
Таким образом, и в советский период истории России наука уголовного права добилась ряда существенных результатов в разработке доктрины борьбы с преступностью.[1025] Своеобразным итогом развития уголовно-правовой науки в этот период стала опубликованная в 1987 г. издательством «Наука» монография «Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования» (отв. ред. академик В. Н. Кудрявцев и профессор С. Г. Келина). В авторский коллектив монографии входили также известные ученые в области уголовного права: Г. З. Анашкин, С. В. Бородин, И. М. Гальперин, Н. И. Загородников, Г. Л. Кригер, Н. Ф. Кузнецова, Р. И. Михеев, А. В. Наумов, Н. А. Носкова, С. В. Полубинская, М. Г. Угрехелидзе. Монография представляла собой изложение научной концепции перспективного развития уголовного права, разработанной с учетом динамики и структуры преступности, анализа действовавшего законодательства, обобщения зарубежного законодательного опыта и теоретических взглядов отечественных криминалистов по различным проблемам Общей части уголовного права. Оригинальной была форма этого научного произведения. Идеи авторов монографии были облачены в форму модели Общей части Уголовного кодекса (Основ уголовного законодательства), кратких, сжатых формулировок как бы проекта уголовного закона. Каждая научная идея, облеченная в нормативный текст, сопровождалась авторским комментарием с обоснованием изложенного решения, а иногда и освещением и анализом других научных позиций.
Авторы монографии представляли себе основные перспективы развития уголовной политики в направлениях декриминализации, депенализации и постепенном общем смягчении мер уголовно-правового воздействия в отношении преступлений небольшой общественной опасности, при сохранении строгих мер уголовно-правового воздействия в отношении лиц, виновных в тяжких преступлениях и рецидивистов.[1026] Определенная декриминализация проводилась уже на уровне институтов Общей части уголовного права. Предусматривалось общее смягчение мер наказания за счет снижения максимальных сроков лишения свободы, сведения к минимуму применения смертной казни, увеличение применения наказаний, не связанных с лишением свободы (ограничение свободы с обязательным привлечением к труду в нерабочие дни, краткосрочный арест и др.).
По мнению авторов теоретической модели УК, в новом уголовном законе «должно найти выражение: а) дальнейшее развитие и совершенствование таких важнейших принципов, имеющих конституционный характер, как принцип законности, равенства граждан перед законом и судом, принцип демократизма; б) более глубокое осуществление принципа экономии репрессии, что должно выражаться в постепенном сужении круга преступных деяний и смягчении уголовной ответственности на основе последовательного осуществления неотвратимости, справедливости и гуманизма ответственности; в) более развитые формы и методы участия граждан в предупреждении антиобщественных проявлений и борьбе с преступностью; г) постепенное преобразование карательного элемента в воспитательный в мерах уголовно-правового воздействия, применяемых за совершение преступлений».[1027]
В Теоретической модели содержалось много новых, интересных решений, связанных с проблемами Общей части уголовного права: вводилась специальная глава «Принципы уголовного кодекса», где предлагалось законодательное определение принципов законности, равенства граждан перед законом, личной ответственности, виновной ответственности, неотвратимости ответственности, гуманизма, справедливости ответственности, демократизма; проведена категоризация преступлений с введением понятия «уголовный проступок»; предлагались нормы, содержащие определения ограниченной вменяемости, сложной вины, различных видов прикосновенности к преступлению и множественности преступлений, правомерного профессионального риска как обстоятельства, исключающего преступность деяния и т. д.
Положения теоретической модели были в значительной степени использованы при подготовке проекта Основ уголовного законодательства Союза ССР и республик – последнего уголовно-правового акта советского социалистического государства. Основы уголовного законодательства Союза ССР и республик были приняты Верховным Советом СССР 2 июля 1991 г., но в связи с последовавшими вскоре распадом СССР и крахом социалистической системы так и не вступили в силу. Нельзя, однако, отрицать, что именно исследования отечественных криминалистов 60–80-х годов явилась теоретической базой для новой реформы уголовного законодательства, имевшей место в середине 90-х годов XX века.
§ 3. Современная наука российского уголовного права
Последнее десятилетие XX и начало XXI века представляют особый период в развитии отечественной уголовно-правовой науки. Революционные преобразования начала 90-х годов коренным образом изменили общественно-экономический строй и социально-политический облик российского общества, создали новую ситуацию в общественных науках, в том числе юриспруденции. Одной из первых и основных задач, вставших перед учеными-криминалистами в этот период, стала задача разработки нового уголовного законодательства, основанного на отказе от старой идеологии и признании новой – приоритета общечеловеческих ценностей относительно всех других, в том числе классовых и национальных, решительного поворота к проблемам уголовно-правовой охраны прав и свобод человека как основополагающей идее уголовного законодательства, соответствию уголовно-правовых запретов условиям перехода к рыночной экономике, учете новых количественных и качественных характеристик преступности, достижений уголовно-правовой науки и других отраслей гуманитарных и точных наук, мирового законодательного опыта борьбы с преступностью.[1028]
Первый проект нового Уголовного кодекса России был разработан в 1991–1992 гг. рабочей группой, созданной при Министерстве юстиции РФ.[1029] Проект УК основывался на следующих концептуальных положениях: 1) всеобъемлющая реализация принципов законности, справедливости, равенства граждан перед законом, вины, личной ответственности, гуманизма и демократизма; 2) установление приоритетности правоохраняемых ценностей (признание жизни и прав человека как высшей ценности, признание общечеловеческих ценностей в соответствии с принципами и нормами международного права); 3) неуклонное следование двум ведущим направлениям уголовной политики – строгая ответственность за тяжкие преступления и рецидив преступлений, с одной стороны, и либерализация ответственности и наказания за нетяжкие преступления и в отношении случайных преступников, с другой; 4) интенсификация уголовно-правовых мер борьбы с преступностью; 5) повышение профилактической функции уголовного закона. В данном проекте была впервые выделена самостоятельная глава об уголовной ответственности за преступления против мира и безопасности человечества. Принципиально новыми подходами отличались глава о хозяйственных преступлениях, где была сделана попытка отразить кардинальные перемены, происходившие в условиях перехода к рыночной экономике, следствием чего являлось появление проекте УК статей об ответственности за лжепредпринимательство, получение кредита путем обмана, нарушение порядка выпуска (эмиссии) ценных бумаг, ложное и злостное банкротство, нарушение антимонопольного законодательства, незаконное использование товарного знака, коммерческий подкуп, разглашение коммерческой тайны, промышленный шпионаж и др. Глава о должностных преступлениях основывалась на новом понимании должностных преступлений как совершаемых только публичными служащими. В проект были включены самостоятельные главы об экологических и транспортных преступлениях. Впервые была применена разработанная проф. С. В. Бородиным оригинальная методика унификации уголовно-правовых санкций с применением ЭВМ, что позволило преодолеть произвольный, умозрительный подход к определению санкций.[1030]
Проект Уголовного кодекса, разработанный Министерством юстиции, был в октябре 1992 г. внесен Президентом РФ в Верховный Совет РФ для доработки и рассмотрения. Однако в силу обострившихся противоречий между Верховным Советом и Президентом и других причин, главным образом субъективного характера, данный проект не был рассмотрен Верховным Советом, который к тому времени уже создал свою рабочую группу по подготовке проекта Уголовного кодекса.[1031] В опубликованной Концепции уголовного законодательства Российской Федерации разработчики проекта сформулировали следующие задачи: 1) привести российское уголовное законодательство в соответствие с современной иерархией социальных ценностей, принятых в демократическим правовом государстве, каким объявила себя Россия; 2) привести российское уголовное законодательство в соответствие с криминологической реальностью; 3) обеспечить строгую дифференциацию уголовной ответственности, то есть предусмотреть строгие меры наказания за тяжкие и особо тяжкие преступления и иные меры для лиц, совершивших менее опасные преступления или проявивших раскаяние после совершения преступления, устранивших причиняемый вред, оказавших помощь в разоблачении других участников преступления; 4) привести российское уголовное законодательство в соответствие с общепринятыми международными нормами; 5) исключить декларативность и идеологические штампы, характерные для прежнего уголовного законодательства.[1032]
Этот проект, доработанный в Государственно-правовом управлении Президента РФ и Министерстве юстиции РФ, был в окончательном виде представлен юридической общественности осенью 1994 г., а затем вынесен на рассмотрение Государственной Думы. Особые дискуссии вызывали предложения, связанные с отказом от материального определения понятия преступления, введением уголовной ответственности для юридических лиц, исключением административной преюдиции как криминалообразующего признака, исключением исправительных работ из системы наказаний, введением еще одной разновидности неосторожной вины – преступного невежества и ряд других. Наряду с этим проектом, несколько депутатов Государственной Думы в порядке законодательной инициативы представили другой проект УК, в основе которого лежал проект Министерства юстиции 1991–1992 гг. Поскольку все же большинство концептуальных идей обоих проектов совпадало, было принято компромиссное решение о создании на их основе единого согласованного проекта Уголовного кодекса, учитывающего лучшие решения, содержащиеся в каждом из этих проектов.
В кратчайшие сроки такой согласованный проект был подготовлен.[1033] В отличие от проекта 1994 г., в нем было восстановлено материальное определение преступления как общественно опасного деяния, сохранены возрастная граница уголовной ответственности, начиная с шестнадцатилетнего возраста, исправительные работы как вид наказания, а с другой стороны – исключены глава об уголовной ответственности юридических лиц, преступное невежество как новый вид неосторожной вины и т. д.
В течение 1995 г. Государственная Дума приняла Уголовный кодекс в трех чтениях, а затем преодолела конституционным большинством вето Совета Федерации, однако Президент РФ не подписал данный закон, ссылаясь, в частности, на то, что в нем не предусмотрена ответственность за некоторые общественно опасные деяния. После работы согласительной комиссии Государственная Дума 24 мая 1996 г. вновь одобрила УК. Получив поддержку в Совете Федерации, Уголовный кодекс, наконец, был подписан Президентом.[1034]
Параллельно с подготовкой проектов Уголовного кодекса РФ шла разработка проекта Модельного уголовного кодекса для государств – участников Содружества Независимых Государств. В состав рабочей группы по подготовке этого документа входили представители Азербайджанской Республики, Республики Армения, Республики Беларусь, Республики Казахстан, Кыргызской Республики, Республики Молдовы, Российской Федерации, Республики Таджикистан, Республики Узбекистан и Украины.[1035] 17 февраля 1996 г. Межпарламентская Ассамблея государств – участников СНГ одобрила проект Модельного уголовного кодекса в качестве рекомендательного нормативного акта, который может послужить образцом для создания национальных уголовных кодексов и основой для гармонизации уголовного законодательства государств, входящих в Содружество.
Модельный уголовный кодекс содержит целый ряд оригинальных решений. В частности, кодекс рекомендовал отказаться от понятия повторности (неоднократности) как вида множественности преступлений и квалифицирующего обстоятельства, предложив во всех случаях совершения нескольких преступлений усматривать их совокупность, ввел понятие публичного служащего как субъекта преступлений против интересов службы и др.[1036]
Новое законодательство вызвало необходимость его научного комментирования и разъяснения в целях практического применения. За несколько лет вышло множество научно-практических комментариев, подготовленных различными авторскими коллективами, а также учебников общей и особенной частей уголовного права, в том числе и авторских. Однако эти учебники мало чем отличались друг от друга, что, в известной мере, определялось жесткими рамками программы учебного курса уголовного права, которой должны были следовать учебники. На этом фоне заметно выделяется авторский Курс лекций профессора А. В. Наумова по Общей части российского уголовного права, вышедший двумя изданиями 1996 г. и в 1999 г. В 2004 г. А. В. Наумов опубликовал Курс лекций по Общей и Особенной частям уголовного права в двух томах. Следует упомянуть также подготовленный коллективом кафедры уголовного права Московского государственного университета Курс уголовного права в пяти томах (М., 2002 г.) и изданный во Владивостоке восьмитомный Курс лекций по российскому уголовному праву, подготовленный авторским коллективом, включающим ученых из различных научных центров страны (1999–2004 гг., научный редактор профессор A. И. Коробеев).
Оживлению научной жизни в стране способствовало и появление новых общероссийских юридических журналов. К традиционным изданиям («Государство и право», «Правоведение», «Российская юстиция», «Законность») добавились такие журналы, как: «Журнал российского права», «Российских юридический журнал», «Юридический мир», «Юрист», «Следователь», «Уголовное право», «Закон и право» и др. В 2007 г. издательство юридического факультета СПбГУ выпустило первый номер «Российского ежегодника уголовного права». В 2005 г профессор В. Б. Малинин приступил к изданию «Энциклопедии уголовного права» в тридцати пяти томах. В вышедших к настоящему времени первых семи томах «Энциклопедии» в качестве авторов участвовали как известные специалисты в области уголовного права, так и молодые перспективные ученые.
Глубокой научной разработке на современном уровне подверглись проблемы уголовной ответственности и механизма уголовно-правового регулирования (И. Э. Звечаровский, И. Я. Козаченко, Н. М. Кропачев, Н. А. Лопашенко, В. В. Мальцев, B. С. Прохоров, А. И. Тарбагаев, А. В. Усе, А. А. Чистяков), принципы уголовного права (В. В. Мальцев, В. Д. Филимонов), уголовного закона, его действия во времени и пространстве (А. И. Бойцов, В. Ф. Щепельков, А. Е. Якубов), конкуренции и коллизии уголовных законов (А. С. Горелик, Л. В. Иногамова-Хегай, Б. В. Яцеленко, З. А. Незнамова), дифференциации уголовной ответственности (Л. Л. Кругликов, Т. А. Лесниевски-Костарева), объекта и объективной стороны преступления, включая проблему причинной связи в уголовном праве (А. А. Бойко, В. Б. Малинин, Г. П. Новоселов, А. А. Тер-Акопов), субъективного вменения и мотивов преступлений (В. В. Лунеев, А. И. Рарог, С. В. Скляров, В. А. Якушин), соучастия и стадий совершения преступления (А. П. Козлов), построения уголовно-правовых санкций и назначения наказания (Е. В. Благов, B. К. Дуюнов, А. П. Козлов) соотношения уголовного права с другими отраслями права (Н. И. Пикуров, А. Д. Прошляков), теории квалификации преступлений (В. Н. Кудрявцев, Н. Ф. Кузнецова, Л. Д. Гаухман), криминологической обоснованности уголовного закона (С. Ф. Милюков), обстоятельства, исключающие преступность деяния (В. В. Орехов, С. В. Пархоменко) и др.
Из разделов Особенной части внимание ученых привлекали, в первую очередь, проблемы квалификациии ответственности за преступления в сфере экономической деятельности (Б. В. Волженкин, Л. Д. Гаухман, И. А. Клепицкий, И. И. Кучеров, Н. А. Лопашенко, C. В. Максимов, М. В.Талан, В. И. Тюнин,Т. Д. Устинова, И. В. Шишко, П. С. Яни), против личности (С. В. Бородин, А. Н. Красиков, Т. В. Кондрашова, А. Н. Попов, Э. Ф. Побегайло), против собственности (А. И. Бойцов, А. Г. Безверхов, В. В. Векленко, М. С. Кочои), служебные преступления (Б. В. Волженкин, В. И. Динека, Н. А Егорова), против общественной безопасности и здоровья населения (В. С. Комиссаров, Л. И. Романова и др.), экологические преступления (О. Л. Дубовик, Э. Н. Жевлаков). Значительно оживилась научная деятельность в области международного уголовного праваи сравнительного правоведения (А. В. Наумов, А. И. Бойко, О. Н. Ведерникова, А. Э. Жалинский, Л. В. Иногамова-Хегай, А. А. Малиновский, А. Г. Кибальник). Изданы переводы уголовных кодексов Голландии, Испании, Франции, ФРГ, Швейцарии, Австрии, Австралии, Канады, Аргентины, Бельгии, Дании, Турции, Израиля, КНР, Японии и ряда других стран.[1037]
Однако в 90-е годы XX века развитие уголовно-правовой науки в России шло преимущественно по экстенсивному пути. Освободившись от идеологических пут и отказавшись, во всяком случае номинально, от марксистской методологии в исследовании уголовно-правовых проблем, российские криминалисты не смогли еще должным образом разработать методологические подходы в уголовно-правовых исследованиях, что является одной из актуальнейших задач современной науки.[1038] Практически не проводятся исследования социальной обусловленности и эффективности современных уголовно-правовых институтов.
Представляется, что и ныне, как в конце XIX – начале XX в., вновь возникла необходимость обсудить вопрос о предмете науки уголовного права и применяемых этой наукой методах исследования.
Как уже было сказано в самом начале работы, предметом науки уголовного права является само уголовное право. Будучи наукой юридической, общественной, уголовно-правовая наука изучает право не просто как совокупность норм и уголовно-правовых понятий, а как явление социальной жизни, в его становлении, развитии, реальное функционирование действующего права как социального института, перспективы его развития, то есть, иначе говоря, прошлое, настоящее и будущее уголовного права.[1039]
Таким образом, в предмет науки уголовного права входят: 1) история уголовного права; 2) действующее уголовное право; 3) уголовная политика; 4) международное уголовное право и уголовное право зарубежных государств. Сумма знаний, полученных (накопленных) по этим предметам, характеризует современное состояние уголовно-правовой науки.
Историческое изучение уголовного права включает в себя исследование проблем становления, реформирования, совершенствования уголовного законодательства, а также историю развития уголовно-правовой мысли, научных школ, теоретических представлений о преступлении и наказании, роли уголовного права в жизни общества. Ретроспективный взгляд необходим для лучшего уяснения настоящего.
Изучение действующего уголовного права предполагает, прежде всего, исследование уголовного законодательства, так называемой догмы права, различных уголовно-правовых понятий, институтов, юридических конструкций, признаков составов преступлений. Это доктринальное толкование уголовного закона, результатом которого является научная разработка как некоторых общих вопросов права (например, учение о составе преступления, уголовно-правовые теории вины, соучастия и т. п.), так и создание теоретических основ (правил) квалификации преступлений, уяснение юридических признаков соответствующих преступлений, критериев их разграничения. Научная разработка догмы уголовного права крайне необходима для его правильного применения. Особенно возрастает значимость подобных исследований после принятия новых уголовных законов.[1040]
Научный анализ догмы уголовного права необходим и для выяснения пробелов и противоречий в законодательстве, для выработки предложений законодателю по их устранению в ходе последующего реформирования уголовного закона. Как писал Н. Д. Сергеевский, цель юридического исследования, «во-первых, дать руководство судебной практике для подведения частных, в жизни встречающихся случаев под общее положение, выраженное в законе, во-вторых, дать руководство законодателю для правильного построения закона, в-третьих, посредством изучения истории положительного уголовного права дать ключ к уразумению и оценке действующего права в его целом и частностях».[1041]
К сожалению, опыт разработки и принятия Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации», которым были существенно затронуты большинство норм действующего Уголовного кодекса, свидетельствует об игнорировании законодателем мнения науки. Законопроект готовился достаточно кулуарно, однако после направления законопроекта в Государственную Думу и рассмотрения его в первом чтении в апреле 2003 г. он стал известен юридической общественности и получил неоднозначную оценку[1042] В принципе одобряя генеральную линию на гуманизацию законодательства, исследователи выражали категорическое несогласие со многими, достаточно принципиальными положениями законопроекта. К сожалению, законодатель абсолютно не принял во внимание эти замечания, что привело как к грубым ошибкам редакционно-технического характера, потребовавшим принятия еще одного закона по устранению этих ошибок,[1043] так и к формулированию в законе ряда положений, которые были отрицательно оценены многими представителями уголовно-правовой науки.[1044]
Однако изучение действующего права не может быть сведено только к исследованию его догмы. Право должно изучаться в его «жизни», функционировании, в выполнении им своих охранительной и регулятивной функций. Механизм уголовно-правового регулирования исследуется наукой уголовного права как в своей теоретической модели, так и в реальном действии. «Жизнь» уголовного права – это реальные уголовно-правовые отношения, это реальные преступления и реальные меры уголовно-правового воздействия, применяемые к лицам их совершивших. Все это также входит предмет уголовно-правовой науки, различными методами изучающей эффективность уголовно-правовых норм. Большое значение в связи с этим имеет изучение судебной практики: практики квалификации преступлений, назначения наказания, освобождения от уголовной ответственности и наказания.
Подобного рода исследования – предпосылка для научного обоснования уголовной политики, что также является предметом уголовно-правовой науки. Понятие уголовной политики не получило пока еще однозначной трактовки в научной литературе.[1045] Можно согласиться с Н. А. Беляевым, что содержание уголовной политики составляют: «а) определение генеральной линии (главной цели) борьбы с преступностью на современном этапе развития общества; б) выявление основных принципов, которыми должны руководствоваться законодательные, правоохранительные органы и общественность при организации борьбы с преступностью; в) определение основных направлений в области борьбы с преступностью с применением уголовно-правовых средств воздействия на нее; г) направление деятельности законодательных органов по выражению и закреплению уголовной политики в нормах действующего уголовного, уголовно-процессуального и уголовно-исполнительного права (критерии криминализации и декриминализации деяния, принципы и общие положения, разработка Общей и Особенной частей уголовного законодательства, уголовно-процессуального и уголовно-исполнительного законодательства); д) определение направления деятельности правоохранительных органов в процессе практического применения норм уголовного, уголовно-процессуального и уголовно-исполнительного права на основе их строгого применения с учетом имеющихся условий социальной жизни общества».[1046]
Конечно, уголовная политика является предметом изучения различных юридических и других социальных наук, но уголовное право занимает в этом комплексе ведущее место. Особо важным являются исследование наукой принципов уголовно-правового регулирования, критериев и оснований криминализации и декриминализации деяний, новых видов и системы наказаний и разработка на этой основе предложений по совершенствованию уголовного законодательства.[1047]
В условиях, когда преступность все больше приобретает международный, транснациональный характер, особое значение имеет объединение усилий государств в борьбе с преступностью. Помимо чисто организационных решений, это ведет к выработке понятия международных преступлений, принятию целого ряда международных конвенций, содержащих уголовно-правовые, уголовно-процессуальные и иные положения применительно к потребностям мирового сообщества в борьбе с отдельными видами преступлений (терроризм, наемничество, коррупция, отмывание «грязных» денег, захват заложников, незаконный оборот наркотиков и психотропных веществ, торговля людьми и т. д.). Немалую роль в разработке и изучении норм международного уголовного права играют ученые-криминалисты.[1048]
Более того, следует иметь в виду, что согласно ч. 4 ст. 15 Конституции РФ общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы, а Уголовный кодекс РФ основывается на Конституции РФ и общепризнанных принципах и нормах международного права (ч. 2 ст. 1 УК РФ). Исходя из этого, представляется, что соответствующие положения уголовно-правового характера, зафиксированные в международно-правовых документах, ратифицированных Российской Федерацией, должны изучаться не сами по себе, не как международное уголовное право, а непосредственно в ходе изучения курса российского уголовного права.
Наконец, в сферу российской уголовно-правовой науки входит и изучение уголовного права зарубежных государств. Редкое и не всегда квалифицированное обращение советских исследователей к изучению зарубежного уголовного права (главным образом, США и государств Западной Европы) преследовало основную цель – показать «классовую, реакционную сущность буржуазного уголовного права». Современные отечественные криминалисты признают значительные достижения зарубежной уголовно-правовой науки и считают необходимым знать и использовать опыт зарубежного законодательства. Конечно, речь не идет о буквальном заимствовании, поскольку каждая страна имеет свои особенности (экономические, политические, социально-психологические), в том числе и правовые традиции. Именно на таких позициях стояли классики российской уголовно-правовой мысли. «…Научное исследование, – утверждал Н. Д. Сергеевский, – не может ограничиваться положительным правом одного какого-либо народа (правом отечественным). В качестве необходимого материала должны быть привлекаемы определения права других государств… Вся задача, при пользовании чужеземным материалом, заключается в том, чтобы не дать ему того значения, которого он не имеет, – он должен служить средством для ознакомления с опытом других народов и запасом готовых знаний, но не предметом слепого подражания».[1049] Примерно так же рассуждал М. П. Чубинский: «Применяя сравнительный метод, мы можем сказать, насколько та или иная норма нашего права лучше или хуже иностранной нормы, но даже при этом мы должны принимать в соображение социальные условия, потребности и особенности нашего и иноземного строя; иначе та норма, которую на основании сравнения мы рекомендуем, как лучшую, может оказаться неприменимой».[1050]
Многообъемность и многоаспектность предмета уголовно-правовой науки предопределяют множественность методов научного исследования данного предмета.
Под методом науки понимается способ получения научного результата, путь познания предмета, исследованием которого занимается соответствующая наука. Несмотря на отсутствие абсолютного единообразия в понимании методов, используемых российской уголовно-правовой наукой, можно назвать как безусловно применяемые следующие методы: философский, догматический, социологический, историко-правовой, сравнительно-правовой.[1051]
В качестве философской основы (метода) в своих исследованиях российские ученые продолжают использовать метод диалектического материализма, который, в частности, требует рассматривать уголовное право с его основными понятиями как явление общественной жизни, ею порождаемое (а не как результат чистого разума), органически связанное с конкретными условиями действительности, в его движении и развитии. Законы и категории материалистической диалектики необходимы и в познании конкретных уголовно-правовых проблем, таких как ответственность и вина, причинная связь в уголовном праве и др.
Необходимым методом для познания самого уголовно-правового материала является догматический (собственно юридический, формально-логический) метод. С помощью этого метода, применяя различные приемы толкования (грамматическое, систематическое), исследователь уясняет смысл уголовного закона. Данный метод служит основой для разработки юридических понятий, уголовно-правовых институтов, установления признаков составов преступлений и критериев отграничения их друг от друга. «Особое место, – пишет А. В. Наумов про догматический метод, – он занимает, например, в научном комментировании уголовного закона, что оказывает серьезное воздействие на судебную и прокурорско-следственную практику применения уголовно-правовых норм».[1052]
Современное уголовно-правовое исследование не может обходиться без применения социологического метода, с помощью которого как раз и исследуется «жизнь» уголовного права, раскрывается взаимосвязь права с общественными отношениями, выполнение уголовным правом своих функций (эффективность норм уголовного права). Социологические исследования в уголовном праве (социология уголовного закона, социология преступления и наказания) дают богатейший материал исследователю для предложений о реформировании законодательства, определения направлений развития уголовной политики. Профессор В. В. Орехов, много сделавший в разработке проблематики социологии уголовного права, определяет ее как «учение о формировании уголовно-правовых норм и институтов уголовного права в соответствии с реальными интересами и потребностями общества»[1053] и следующим образом детализирует предмет социологических исследований в уголовном праве: «а) социальная обусловленность и эффективность уголовного законодательства в целом, б) отдельных уголовно-правовых институтов (необходимая оборона, соучастие и др.), в) отдельных норм Общей и Особенной частей уголовных кодексов, г) уголовного наказания в целом, д) отдельных видов наказаний».[1054]
При этом социологические исследования в уголовном праве нельзя смешивать с криминологией как самостоятельной наукой о преступности, ее причинах и личности преступника. Нет никаких сомнений в различии предметов этих научных дисциплин: если криминология «нацелена на осмысление преступности в ее социальном аспекте», рассматривает преступность «как некий общественный процесс, сопутствующий человеческой истории»,[1055] то уголовно-правовая наука, как уже подчеркивалось, изучает само уголовное право и его роль в борьбе с преступностью, используя при этом и социологический метод. К числу частных социологических методов, применяемых в уголовно-правовых исследованиях, можно назвать: статистический метод, метод опроса (анкетирование и интервьюирование), метод экспертных оценок, метод контрольной группы и др.
Историко-правовой (исторический) метод предполагает исследование норм и институтов уголовного права в развитии. С его помощью можно уяснить, чем было вызвано в свое время появление того или иного законодательного решения, какова была его эффективность, что определило соответствующие изменения позиции законодателя, в чем они конкретно выразились и т. д. Подобный исторический анализ, безусловно, способствует лучшему пониманию и уяснению действующего законодательства. «Историческая оценка всякого нового закона является одним из первых приемов критического анализа права», – утверждал Н. С. Таганцев.[1056]
Наконец, широкое распространение в исследованиях современных российских криминалистов закономерно получил метод сравнительно-правовой (компаративистский, метод сравнительного правоведения).[1057] Признавая за правом (в том числе уголовным) общечеловеческую ценность, нельзя не учитывать, анализируя и оценивая право своей страны, подходы и решения к аналогичным проблемам, имеющиеся в зарубежном законодательстве, научные концепции зарубежных ученых. Еще раз обратимся к Н. С. Таганцеву «Конечно, – писал этот выдающийся ученый, – при подобной оценке на первом плане должно стоять национальное значение правовых положений: не для удивления или восхваления со стороны чужеземцев создаются законы, а для удовлетворения потребностей страны. Но и полное отчуждение от права других народов, от их исторического правового опыта, от вековой работы человечества было бы пагубно для национального развития права. Во всяком праве, а, следовательно, и в нашем, рядом с моментом национальности существует и момент всеобщности; не может какой-либо обладающий зачатками дальнейшего развития жизни народ противоположить себя человечеству, такое отчуждение от живущего есть признак вымирания жизни».[1058] Эти слова, написанные сто лет тому назад, звучат сейчас удивительно актуально.
В мае 2006 г. в Москве состоялся Первый всероссийский конгресс по уголовному праву «Конституционные основы уголовного права», в котором приняли участие около 250 представителей более чем 50 вузов, академий, научно-исследовательских институтов правоприменительных органов России, Украины, Латвии, Белоруссии, Казахстана, Таджикистана, Болгарии, Кыргызстана, Армении, Китая и Германии.[1059] В резолюции, принятой Конгрессом, в частности, отмечалась, что за последние годы из практики законопроектной работы и криминализации общественно опасных деяний исчезли научные основы. Изменения в УК РФ вносятся без изучения социальных, социально-психологических и криминологических оснований таких изменений и их возможных последствий. Не проводится научная экспертиза законопроектов, что не могло не отразиться на их качестве.[1060]
Выступивший на пленарном заседании Конгресса академик B. Н. Кудрявцев дал резко критическую оценку современному состоянию российской уголовно-правовой науки, как переживающей кризис, поскольку исследования в уголовно-правовой области застыли на фундаментальных позициях, сформулированных еще в первой половине прошлого века, и современные исследователи лишь в какой-то мере комментируют и уточняют основные концепции своих предшественников.[1061]
Еще более резок в оценках юридических наук криминального цикла заведующий сектором уголовного права и криминологии Института государства и права РАН профессор В. В. Лунеев. В своей остро полемической и, скорее, публицистической статье «Проблемы юридических наук криминального цикла» он отмечает следующие недостатки «реальной научной жизни»; «С одной стороны наблюдается относительно низкий уровень влияния нашей фундаментальной и прикладной науки криминального цикла на принятие актуальных решений в стране; с другой – недостаточный инновационный уровень развития самой науки, которая, как правило, редко выходит за пределы толкования догматики уголовного права и процесса к проблемам фундаментального характера; с третьей, даже при относительно позитивном разрешении некоторых юридических проблем в научном плане, научная юридическая общественность недостаточно участвует в практической реализации своих научных достижений, как в силу своей инертности, так и в силу игнорирования ее властями».[1062]
Журнал «Уголовное право» опубликовал «Открытое письмо профессора А. В. Наумова академику В. Н. Кудрявцеву».[1063] Автор не поддерживает тезис о кризисном состоянии отечественной уголовно-правовой науки и приводит, на мой взгляд, достаточно убедительные аргументы. В ответной публикации В. Н. Кудрявцев, несколько смягчив оценки, пишет, что современная уголовно-правовая наука «нуждается в серьезной модернизации»: «Что касается уголовного права, то оно крайне нуждается в глубоком анализе демографии, статистики (не только судебной), а также в социологических и психологических исследованиях, сравнительном правоведении и, разумеется, в прогностике, основанной на понимании тенденций социально-экономического, политического и культурного развития страны».[1064] Подключившаяся к дискуссии профессор Н. Ф. Кузнецова кризис российской уголовно-правовой науки усматривает прежде всего в том, что система государственного управления отвергает науку[1065]
Особо критично оценили оппоненты следующее положение, высказанное А. В. Наумовым: «Не следует стыдиться, что корни современного уголовного права лежат в идеях, выдвинутых в XVIII–XIX вв. (Беккариа, французский уголовный кодекс 1810 г.). Да, человечество уже к этому времени сформулировало основные уголовно-правовые идеи, и теперь они уже проверены веками. Трудность заключается в их правотворческой и правоприменительной реализации. Никакого нового уголовного прав не будет, а будет органическое развитие старого с его приспособлением к новым (для каждого исторического периода) реалиям».[1066] Но в сущности А. В. Наумов прав. Именно «старое» уголовное право выработало идеи законности, справедливости, равенства перед законом, гуманизма, субъективного вменения, которые закреплены сейчас в УК РФ в качестве основополагающих принципов уголовного законодательства, и вряд ли кто-либо может сказать, что пришла пора отказаться от этих «пережитков прошлого» и создавать «новое» уголовное право, свободное от них. Задача, напротив, состоит в более последовательной, всесторонней и точной реализации этих принципов. А для этого, конечно, нужны не умозрительные рассуждения (и в этом прав В. Н. Кудрявцев), а изучение с использованием всех современных методов научного исследования реальной социальной действительности, криминологической обоснованности предлагаемых уголовно-правовых решений, реальных уголовных правоотношений, эффективности действующих уголовно-правовых норм.