Естественно, что такого рода ограничения вводились в законы в результате борьбы. Это видно как из их содержания, так и из того, что рассказывают летописи. В Новгородской летописи под 1209/6711 годом записано, что новгородцы восстали против посадника Дмитра по разным причинам, в частности потому, что он в порядке нововведения требовал с новгородских купцов уплаты «дикой виры», «яко ти повелеша на новгородьцих сребро имати, а по волости куны брати по купцем виру дикую и повозы возити и все зло»[380]. Очевидно, речь шла о том, что посадник хотел рассматривать все новгородское купечество как одну вервь и требовал «дикую виру» за убийство, совершенное одним из купцов, со всех, чего ранее не было. Это и вызвало восстание.
Уплата виры освобождала от других наказаний. Однако практически это было возможно только для имущих, так как уплата виры требовала наличия весьма значительных ценностей. Те же, кто по своему материальному положению не могли уплатить виру, если даже и относились к свободным, расплачивались за преступление жизнью или телом, подвергались личным наказаниям[381].
Холопы не имели права не только получать, но и платить штраф и пени. В отношении них «Русская Правда» устанавливает, что их «князь продажею не казнить, зане суть не свободни» (Троицкий список, ст. 46). Смерды, которые хотя и не принадлежали к господствующим группам населения, но были свободными, платили денежный штраф в пользу князя «то ти оуроци смердом оже платять князю продажю» (Троицкий список, ст. 45).
Второй вид денежного вознаграждения – головничество шел в пользу ближайших родственников убитого[382].
Если виру часто платил не только убийца, но и весь род или вервь, то головничество всегда платил только убийца[383].
Кроме виры и головничества, в древнем русском праве существовали еще два вида денежных штрафов – продажа и урок. Продажа отличалась от виры тем, что являлась пеней за все преступления, кроме убийства, а вира только за убийство. Величина продажи была постоянной – 12 гривен, 3 гривны, 60 кун или резань и уплачивалась она князю. То, что между этими институтами существовала разница, можно видеть не только из «Русской Правды», но и из других исторических памятников. Так, в Лаврентьевской летописи говорится: «многу тяготу людям сотвориша продажами и вирами»[384].
Другой вид штрафа – урок соответствовал головничеству и платился потерпевшему за все преступления, кроме убийства. Размер урока за посягательство на здоровье был установлен в одну гривну. За тяжкие телесные повреждения, влекущие за собой «полувирье», потерпевший получал вознагражденье в размере 10 гривен, то есть в два раза ниже княжей пени. За имущественные преступления размер урока зависел от ценности похищенного. Если похищенная вещь была возвращена, урок не платился.
«Русская Правда» не предусматривала смертной казни. Однако из этого не следует делать вывода о том, что смертная казнь вообще не применялась в тот период времени. «Русская Правда» не являлась единственным источником права. Одновременно и вместе с ней действовали и другие источники права. В летописях, сочинениях арабских путешественников, Житиях Святых и т. д. имеются доказательства того, что смертная казнь практически применялась. Несомненно, что в период становления государственной власти, когда классовая борьба была значительно слабее чем в последующие века, смертная казнь применялась редко, однако ее существование не вызывает сомнений.
Владимир Мономах в «Поучении» писал: «Не убивайте, ни повелевайте убити… аще будет повинен смерти»[385]. Из этой фразы ясно, что смертная казнь если не по закону, то по обычаю – «повинен смерти» – при Владимире Мономахе существовала.
Доказательством существования смертной казни может служить также и предание о том, как Владимир по совету епископов вместо вир ввел смертную казнь.
Первые представители христианства на Руси в лице своих епископов, главным образом, греков и болгар из Византии, то есть выходцев из более развитого в классовом отношении общества, общества с более обостренной классовой борьбой требовали введения смертной казни. Летопись об этом рассказывает следующим образом: «Живяще же Володимер в страсе божии. И умножишася разбойеве, и реша епископи Володимиру “се умножася разбойниц: почто не казниши их?” Он – же рече им: “боюся греха”. Они же реша ему: “ты поставлен еси от бога на казнь злым, а добрым памиловани: достоить ти казнити разбойника, но со испытом”. Володимир же отверг виры, нача казнити разбойникы. И реша ему епископи и старци: “рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди”. И рече Володимер по у строенью отьню и дедню»[386].
Арабские писатели в описаниях своих путешествий рассказывают о том, что русские наказывали воров виселицей. «Когда они поймают вора или разбойника, то приводят его к высокому, толстому дереву, привязывают ему на шею крепкую веревку, привешивают его за нее и он остается висячим, пока не распадется на куски от долгого пребывания в таком положении, от ветров или дождей»[387]. Это подтверждается также тем, что в летописях повешение считается нормальной казнью для воров.
Смертная казнь применялась в основном в тех случаях, когда виновный должен был, но не мог уплатить денежного штрафа. Смертная казнь приводилась в исполнение различными способами: повешение, утопление, сожжение, побиение камнями и т. д.
Широкое распространение имела смертная казнь и в качестве внесудебной расправы. Главным образом, она применялась верхушкой привилегированных групп для подавления враждебных элементов и своих личных врагов. Причем, если князь убивал своего врага из среды князей или бояр, то это влекло за собой месть. Если же он убивал враждебных ему людей из среды смердов, то это, благодаря силе князя, не влекло за собой никаких последствий.
Русское законодательство этих веков почти не упоминает и о телесных и членовредительских наказаниях. Очевидно поэтому многие историки и юристы считали, что этих видов наказания вообще не было и они появились позже в Московском государстве под влиянием татар (Карамзин, Максимович, Тобин, Фойницкий). Однако эта точка зрения является необоснованной. В законодательстве XII–XIII веков и в летописях встречаются неоднократные указания на наличие телесных и членовредительских наказаний. Так, в 1053 году новгородский епископ Лука Жидяга приказал отрезать своему холопу нос и обе руки[388].
В 1189 году киевский митрополит приказал отрезать язык, отсечь правую руку и выколоть глаза ростовскому владыке Феодориу[389]. «Русская Правда» говорит о «битье кнутом у Колокольницы» (Карамзинский список, ст. 135). В некоторых списках «Русской Правды» вместо слов «на поток» написано «на бой», из чего можно сделать вывод, что осужденных «на поток и разграбление» били.
Членовредительские наказания были известны уже в период договоров с греками. По византийскому праву членовредительские наказания назначались за кражу, и это нашло свое отражение в договоре Игоря с греками. Договором Новгорода с Готландом (1270 г.) за кражу свыше полугривны предусматривалось наказание розгами и клеймение.
В «Русской Правде» и других источниках русского и славянского права как мера наказания упоминаются «поток и разграбление». Предполагается, что «поток и разграбление» представляли собой конфискацию всего имущества и отдачу преступника и его семьи в ссылку, в заточение или предание их смерти. Владимирский-Буданов считал, что «потоком называется лишение личных прав, а разграблением лишение прав имущественных; и то и другое составляет одно наказание, а не два вида наказаний, хотя в одном случае»[390]. Сергеевич пишет, что «под потоком и разграблением нужно понимать конфискацию имущества преступника и ссылку его в заточение»[391].
«Поток и разграбление» применялись, главным образом, за государственные преступления, а также за те преступления, которые рассматривались господствующим классом как особенно опасные – разбой, конокрадство, поджог (ст. 7, 35, 83 Троицкого списка)[392].
Наказание «потоком и разграблением» возникло из изгнания и кровной мести. Изгнание фактически означало право каждого безнаказанно убить виновного, причем имущество его конфисковывалось для возмещения потерпевшему. Фактически то же мы находим в «потоке и разграблении» – имущество конфискуется, как и у изгнанника, а сам он и его семья убиваются или изгоняются. Разница между изгнанием и кровной местью в условиях родового общества заключалась, главным образом, в том, что кровная месть применялась в отношениях между родами, а изгнание – внутри рода. Кровная месть применяется при «частном преступлении», а изгнание за «преступление против общества». «Поток и разграбление» вмещают в себя ряд этих элементов.
Право каждого убить виновного ограничивается при «потоке и разграблении» тем, что вопрос о судьбе осужденного решается князем или вечем. С лицами, приговоренными к «потоку и разграблению», вначале, очевидно, можно было сделать все, что угодно. Так, в Новгороде в 1209 году «Мирошкин двор и Дмитров зажьгоша, а житие их помаша и села их распродаша и челядь». В 1230 году в том же Новгороде «за утро убиша Смена Борисовича, а дом его весь разграбила и села, а жену его яша». В другом случае летопись рассказывает, что «Владислав Лядьский князь, ен мужа своего Петрока и слепи, а языка ему уреза и дом его разграби, токмо с женою и с детьми выгна из земли своея»