Прогрессивный русский деятель конца XVIII века П. С. Батурин (1740 г-1803 г.), возражая автору шарлатанской массонской книги «О заблуждениях и истине» Сен-Мартену (книга вышла в русском переводе в 1785 г.), утверждавшему, что «должно искать преступнику наказания в самой той вещи и в том чине вещей, которые им повреждены, и не брать их из иного отделения вещей, которое, не имея никакого отношения с подлежащим преступлением, будет также повреждено, а преступление от того не загладится», писал: «Преступления же наказываются не для того, чтобы они заглаживались, ибо никакая сила не может соделанное учинить не соделанным, но для того, чтоб воспрепятствовать другим покушаться на оные»[462].
Представителями наиболее прогрессивных взглядов своей эпохи, защитниками интересов крепостного крестьянства были революционные демократы. Во всех областях науки общественной жизни они выступали представителями революционной России.
Наиболее последовательными представителями прогрессивных взглядов в области уголовного права и задач наказания в конце XVIII века были А. Н. Радищев и Ф. В. Ушаков.
А. Н. Радищев (1749–1802 гг.) в области уголовного права последовательно отстаивал равенство наказаний, гуманизм, идею предупреждения преступлений, отказ от варварских наказаний, применявшихся в действовавшем праве.
Радищев считал, что при определении наказаний «иной цели иметь не можно, как исправление преступника или действие примера для воздержания от будущего преступления»[463]. Поэтому «намерение всяких наказаний не может иное быть как или предупреждение преступлений или исправление преступника (мщение всегда гнусно)…» Он полагал, что наказания должны быть разделены следующим образом:
1. Наказания, стремящиеся к исправлению преступника.
2. Наказания, налагаемые для предупреждения преступлений.
В эпоху широкого применения смертной казни и членовредительских наказаний Радищев выступает за безоговорочную отмену их: «аксиомой поставить можно, что казнь смертная совсем не нужна… жестокость и уродование не достигают в наказаниях своей цели»[464].
Радищев рекомендует следующую систему наказаний:
«1-е) Темничное заключение и содержание под стражею: а) больше и меньше строгое, в б) работе.
2-е), Ссылка: а) на всегда, б) на время.
3-е) Изгнание: а) на всегда, б) на время.
4-е) Лишение отечества или места пребывания: а) на всегда, б) на время.
5-е) Телесное наказание. Сие не иначе должно быть, как в виде исправления, а потому всегда легко, и с великою осторожностью.
6-е) Лишение выгод, прав и преимуществ своего сословия.
7-е) Лишение доброго имени.
8-е) Денежная пеня.
9-е) Выговор.
Примечание. Сии наказания могут быть иногда соединены, но очень редко. Ибо усугубление наказаний превосходит всегда меру»[465].
В этой системе сохраняется, правда ограниченная, возможность применения телесных наказаний. Радищев, выражая свое мнение, пишет: «Польза наказания телесного есть (по крайней мере для меня) проблема недоказанная. Она цели своей достигает ужасом. Но ужас не есть спасение и действует лишь мгновенно»[466].
Другим представителем русской передовой общественной мысли был товарищ А. Н. Радищева по обучению в Лейпциге Ф. В. Ушаков.
Прогрессивный характер взглядов Ушакова на наказание выражался прежде всего в том, что он являлся противником теории возмездия, обосновывая свое отрицательное к ней отношение господством в обществе законов причинности. Он пишет: «Полагающие возмездие кажется похожи на последователей системы безпристрастной свободы, которые, утверждая, что хотение есть хотение и что хочу для того, что хочу, приемлют, очевидно, действие без причины»[467].
В работе «О праве наказания и о смертной казни» Ушаков рассматривает три проблемы:
«1. На чем основывается право наказания.
2. Кому оное право принадлежит.
3. Смертная казнь нужна ли и полезна ли в государстве, то есть в обществе людей, законами управляемом»[468].
Ушаков исходил из того, что если «установление наказаний есть средство необходимое для содержания порядка и для направления деяния каждого сходственно с общим благом, то ясно, что начало права наказаний основывается на их согласии, ибо кто желает цели, тот желает и средства»[469]. При этом:
«1) Вступая в общество никто не мнит о себе, что будет нарушитель закона, а тем общественный злодей, но каждый обязуясь жить по законам, никто из оных не исключен, и сие никому не предосудительно.
2) Всяк властен вдать опасности не токмо несколько своих прав, но и самую жизнь для сохранения оной»[470].
Ушаков был решительным противником смертной казни и считал, что «всяк может исправиться». Поэтому он писал: «Смертное наказание не может быть полезно ни нужно в Государстве»[471], «установление сей казни, со всем в государстве бесполезно»[472], «Смертная казнь удивляет, но не исправляет; она окрепляет, но не трогает; но впечатление медленное и продолжительное оставляет человеку полную власть над собою»[473].
Ушаков высказывался за наказание лишением свободы, поскольку «действие наказания вечныя неволи, достаточно для отвращения от преступления наиотважнеишую душу»[474], а также за соразмерность преступления и наказания: «Наказание должнствует всегда быть соразмерно преступлению»[475].
Было бы, однако, неправильно думать, что все представители науки уголовного права в России в эту эпоху были гуманного и передового образа мыслей. Напротив, значительное количество авторов являлось представителями реакционных тенденций крепостнического дворянства и царского самодержавия.
В. И. Ленин указывал на то, что «есть две национальные культуры в каждой национальной культуре. Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, – но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова»[476].
Одним из представителей реакции в эту эпоху был князь М. М. Щербатов (1733–1790 гг.). В работе «Размышления о смертной казни» он выступал против Беккариа и высказывался за широкое применение смертной казни и телесных наказаний к низшим сословиям[477].
Щербатов считал, что смертную казнь следует применять в отношении «богохульца и развратника веры», «предателя отечества». Он утверждал, что «отцеубиец, разбойник, смертоубиец, обагренный кровью своих братьев», недостоин милосердия[478]. Смертная казнь, по его мнению, наиболее действительное наказание, и ее трудно чем-либо заменить.
Другим защитником интересов самодержавия и дворянства, сторонником крепостного права являлся крупнейший историк-монархист Н. М. Карамзин (1766–1826 гг.), продолжавший политическую линию Щербатова.
Существо взглядов Карамзина очень удачно сформулировал А. С. Пушкин, который писал о нем:
«В его истории изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута»[479].
Продолжателем политических взглядов Щербатова и Карамзина был выдающийся поэт В. А. Жуковский (1783–1852 гг.). Монархист и противник декабристов, В. А. Жуковский также выступал в защиту смертной казни. В статье «О смертной казни»[480] в связи с кампанией в английской филантропической прессе против смертной казни[481], он писал: казнь «не иное, что как представитель строгой правды, преследующей зло и спасающей от него порядок общественный, установленный самим богом». По мнению В. А. Жуковского, «смертная казнь, как угрожающая вдали своим мечом Немезида, как страх возможной погибели, как привидение, преследующее преступника, ужасна своим невидимым присутствием и мысль о ней, конечно, воздерживает многих от злодейства». Призывая не уничтожать смертную казнь, а придать ей «образ величественный, глубоко трогающий и ужасающий душу», Жуковский все же считал, что «совершение казни не должно быть зрелищем публичным». Н. Г. Чернышевский, разбирая эту статью В. А. Жуковского, иронически писал, что она – «прекрасное свидетельство того, что идеализм и возвышенность чувств не мешают практической основательности»[482].
На реакционных позициях стоял и профессор Московского университета Л. А. Цветаев (1777–1835 гг.), исходивший из того, что в основе наказания должен лежать принцип талиона, а целью его должно быть возмездие. Смертная казнь, по его мнению, «правомерна и законна»[483]. «Сечение потому одобряется, что удобно быть может соразмерено важности и величине преступлений и потому что ближе к натуре наказаний и человека, ибо причиняет боль чувствительную не увеча его»[484], а клеймение «может с пользою употребляемо быть для преступников»