Там же устанавливалось, что «лицо, опасное для существующего порядка общественных отношений, подлежит наказанию по настоящему кодексу». Опасность лица обнаруживается наступлением последствий, вредных для общества, или деятельностью, хотя и не приводящей к результату, но свидетельствующей о возможности причинения вреда; наказание применяется к лицам, признаваемым вредными для общества независимо от того, действуют ли они порознь или совместно. Наказания налагаются как на лиц, непосредственно действующих, так и на подстрекателей и пособников (ст. 2–4).[575] Такая позиция была долгое время господствующей в научной литературе, но законодательство ее в полной мере никогда не принимало;
б) отказ от понятия «наказание» и замена его понятием «меры социальной защиты». Уже в Руководящих началах был закреплен неверный тезис, что наказание – мера только оборонительная (ст. 10), затем эта мысль была выражена в УК 1922 г. (ст. 26), а завершением ее явилась замена в УК 1926 г. термина «наказание» термином «меры социальной защиты». В дальнейшем эта ошибка была исправлена и в законодательстве, и в теории уголовного права.
Исключение термина «наказание» из советского уголовного законодательства было ошибочным, а в основе его лежало влияние социологического направления в уголовном праве, что наложило свой отпечаток и на законодательство, и на литературу по уголовному праву в эти годы. Значительное число советских криминалистов так или иначе находились под влиянием социологического направления в уголовном праве.
Профессор А. А. Пионтковский тогда полагал, что «уголовно-правовые формы империализма частично являются прообразом уголовно-правовой формы переходной эпохи. Тем самым и особое внимание со стороны теоретиков советского уголовного права должны привлечь буржуазные уголовно-правовые теории эпохи империализма (уголовно-социологическая школа)».[576]
А. А. Пионтковский сейчас полагает, что «едва ли можно согласиться с утверждением М. Шаргородского, который объясняет такое изменение влиянием социологической школы уголовного права… скорее было бы правильней утверждать, что новая позиция нашего уголовного законодательства содействовала известному распространению идей уголовно-социологической школы среди советских юристов».[577] В известной мере этот спор напоминает дискуссию о том, что было раньше, яйцо или курица. Однако вряд ли может существовать сомнение в том, что любой законодатель действует, руководствуясь какими-то теоретическими взглядами, а идея мер социальной защиты не выросла на голом месте. А. А. Пионтковский в учебнике, вышедшем в 1924 г., т. е. до издания Основных начал, которые были приняты 31 октября 1924 г., намечал в качестве тенденции «в области форм уголовно-правового принуждения – отмирание наказания… и сближение наказания с мерами социальной защиты, с одной стороны, и все более и более широкое применение мер социальной защиты – с другой. Пределом этой тенденции развития являются полная замена “вины” как основания уголовно-правового принуждения “опасным состоянием” и полное отмирание наказания и замена его мерами социальной защиты как единственной формой уголовно-правового принуждения».[578] Таким образом, теория, безусловно, предшествовала законодательству.
Отказ от термина «наказание» в законе не отражал каких-либо принципиальных изменений во взглядах на задачи уголовного права, однако сам по себе он был ошибочен. В основе этого изменения терминологии лежало желание законодателя подчеркнуть отказ от наказания как возмездия, однако это вовсе не требовало отказа от старой терминологии. Уже Руководящие начала 1919 г., сохраняя термин «наказание», подчеркивали, что «наказание не есть возмездие за “вину”, не есть искупление вины» (ст. 10).
Отказ в законодательстве от термина «наказание» был чисто терминологический, словесный, и содержание института от этого в советском праве не изменилось. На это правильно указывали (хотя и неправильно обосновывали) Е. Пашуканис, И. А. Разумовский и др.[579]
Напротив, авторы, стоявшие на позициях социологического направления, отстаивали принципиальное значение этого изменения (А. А. Пионтковский, Г. Ю. Манне и др.);[580]
в) отрицание вины как необходимого условия применения наказания. Советское уголовное законодательство никогда не отказывалось от необходимости наличия вины для признания возможности применения наказания за преступление (ст. 10 УК РСФСР 1926 г.). Однако в теории господствовал нигилистический взгляд по этому вопросу. Его сторонниками являлись Е. Пашуканис,[581] А. Г. Гойхбарг,[582] А. Я. Эстрин,[583] А. Н. Трайнин,[584] М. М. Исаев,[585] А. А. Пионтковский[586] и многие другие.
Из этих ошибочных теоретических позиций родилось вредное признание допустимости применения мер социальной защиты к лицам, не виновным в совершении конкретного общественно опасного действия.
Это положение широко пропагандировалось многими теоретиками в области уголовного права. Так, например, Г. И. Волков писал: «Наказание не вытекает только из классовой опасности конкретного совершенного преступления, из степени вредности созданного преступлением результата, точно так же, как не вытекает из “опасного состояния личности” преступника. Поэтому мы отказываемся от того, чтобы считать конкретное преступление принципиальным, во всех случаях обязательным условием уголовной ответственности, но и не рассматриваем в то же время преступление как простой симптом опасности личности преступника. Наше законодательство типичными случаями уголовной ответственности считает уголовную ответственность за совершение конкретного преступления, но не только этими случаями ограничивает уголовную ответственность. При наличии достаточных данных о классовой опасности наше законодательство признает уголовную ответственность и без того, чтобы этими данными служило непременно конкретно совершенное преступление».[587]
Еще в 1947 г. А. А. Пионтковский писал: «Конечно, иногда по тем или иным соображениям политического порядка явится необходимым применять принудительные меры к лицам, которые не совершили какого-либо преступления, но которые являются по тем или иным основаниям (по своей прошлой деятельности, по своим связям с преступной средой и проч.) общественно опасными».[588]
Впервые возможность уголовной ответственности, не связанной с конкретным преступлением, в нашем законодательстве появляется в Уголовном кодексе 1922 г., который гласил: «Лица, признанные судом по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой данной местности социально опасными, могут быть лишены по приговору суда права пребывания в определенных местностях на срок не свыше трех лет» (ст. 49). Такое понятие имелось и в УК 1926 г. (ст. 7). Его включал и проект Н. В. Крыленко 1930 г. (ст. 6) Все эти ошибочные, ничего общего с марксистским решением вопроса не имеющие, взгляды причинили большой вред как практической государственной деятельности, так и теории уголовного права;[589]
г) отказ от рационалистического обоснования наказания и объяснение наказания возмездием, имеющим целью кару. Правильно отстаивая необходимость вины для применения наказания, отсюда делали неправильный вывод о том, что наказание, применяемое при наличии вины, явится возмездием, что оно должно иметь своей целью кару и причинение страдания.
Эта тенденция явно ошибочна теоретически и практически вредна. Ее совершенно правильно не восприняло ни одно уголовное законодательство зарубежных социалистических стран.
Вопросы об объеме караемых деяний и о характере мер наказания за них, о системе наказаний и содержании каждой конкретной меры должны решаться с точки зрения их целесообразности, соответствия задачам, которые стоят перед наказанием в советском уголовном праве.
В речи 6 февраля 1920 г. на IV конференции губернских чрезвычайных комиссий В. И. Ленин говорил: «…по инициативе т. Дзержинского после взятия Ростова и была отменена смертная казнь, но в самом начале делалась оговорка, что мы нисколько не закрываем глаза на возможность восстановления расстрелов. Для нас этот вопрос определяется целесообразностью. Само собой разумеется, что Советская власть сохранять смертную казнь дольше, чем это вызывается необходимостью, не будет, и в этом отношении отменой смертной казни Советская власть сделала такой шаг, который не делала ни одна демократическая власть ни в одной буржуазной республике».[590]
Первый народный комиссар юстиции УССР А. И. Хмельницкий в 1920 г. писал: «Советское право построено на принципе классовых интересов пролетариата, который имеет непосредственное касательство к интересам скорейшего проведения коммунистического строительства».[591]
Решая конкретные вопросы уголовного права, мы должны исходить из целесообразности того или иного решения, из интересов трудящихся, научно обосновать наиболее эффективные решения.
В. Наказание в советском уголовном праве – это мера государственного принуждения, применяемая только судебными органами к лицам, совершившим преступления. Наказание является лишением преступника каких-либо принадлежащих ему благ и выражает отрицательную оценку преступника и его деяния государством. Наказание имеет целью предупреждение совершения новых преступлений со стороны лиц, их совершивших, и других неустойчивых членов общества.