[688] По мнению А. Е. Наташева, «эффективность наказания можно определить как реальное осуществление (степень достижения) целей наказания в результате воздействия на общественное сознание и на осужденного». Он полагает, однако, что «наказание следует считать максимально эффективным, когда уголовное, исправительно-трудовое, процессуальное законодательство и практика его применения в борьбе с преступностью в наибольшей мере соответствуют объективным закономерностям развития общества и всей совокупности общественных отношений».[689] Но дело не в том, что наказание следует в этом случае считать максимально эффективным, а в том, что только в этих условиях оно объективно является таковым, т. е. это не критерий эффективности, а ее условие.
Единственным реальным критерием того, что наказание содействует достижению цели предупреждения преступлений, является динамика преступности. Для эффективности общего предупреждения – это динамика всей преступности в целом, динамика по отдельным видам преступлений, динамика преступности несовершеннолетних и т. д., а для цели специального предупреждения – это динамика рецидива.
Как правильно предлагает А. Е. Наташев, следует различать:
а) эффективность системы наказаний в целом и отдельных его видов;
б) эффективность уголовно-правового запрета тех или иных общественно опасных деяний;
в) эффективность наказания в стадии его назначения и исполнения;
г) эффективность мероприятий по закреплению результатов исправления и перевоспитания осужденного после отбытия наказания или досрочного освобождения.[690]
Правильно указывается на то, что «нельзя сводить вопрос изучения права, в частности, его эффективности и целесообразности, только к количественным показателям (к “увеличению”, “возрастанию”, “расширению” и т. д.). Это лишь одна сторона данного явления, самое главное же состоит в том, чтобы выяснить, что надо учитывать, что надо считать, какие именно избирать показатели…»[691]
Эффективность наказания, в частности, эффективность деятельности исправительно-трудового учреждения может быть оцениваема по различным показателям, в числе которых могут фигурировать рентабельность, самоокупаемость, выполнение производственного плана, выполнение плана культурно-воспитательной работы, динамика дисциплинарных нарушений и т. п.
Правильно указывается, однако, на то, что «эффективность как показатель соотношения между результатом и целью правовых предписаний и эффективность как экономичность, рациональность управления хозяйством представляют различные явления».[692]
Ни один из этих показателей не соответствует тем основным задачам, которые стоят перед исправительно-трудовым учреждением, и единственно реальным показателем эффективности его деятельности (при необходимости, конечно, учета и других показателей для других целей) является уровень правильно учитываемого рецидива за достаточно длительный промежуток времени среди лиц, освобожденных из данного исправительно-трудового учреждения.
Различные авторы указывают разные критерии для оценки деятельности исправительно-трудовых учреждений и других органов, исполняющих наказание. Так, например, И. В. Шмаров в числе таких критериев указывает: уровень рецидивной преступности со стороны лиц, отбывших наказание; уровень преступности среди осужденных в период отбывания наказания; результат общепредупредительной деятельности исправительно-трудовых учреждений и других органов, исполняющих наказание. Однако каждый из этих критериев, несмотря на то, что вообще они имеют значение, вызывает целый ряд замечаний. Сравнение уровня рецидивной преступности лиц, отбывших разные наказания, не является показательным, ибо он зависит не только от качества работы органов, исполняющих это наказание, а в первую очередь от того, что контингенты лиц, приговариваемых к различным наказаниям, качественно отличны. Если сравнить процент рецидива среди лиц, осужденных к лишению свободы, штрафу или отданных на поруки, то вполне возможно, что наибольший рецидив окажется среди лиц, отбывших лишение свободы. Это вовсе не доказывает, что лишение свободы является менее эффективным, чем штраф или отдача на поруки, а объясняется тем, что к лишению свободы приговаривают лиц, совершивших наиболее тяжкие преступления, и наиболее стойких преступников. Уровень преступности среди лиц, отбывающих наказание, также имеет, конечно, определенное значение, но не может служить показателем общей эффективности наказания, он зависит от режима, условий жизни и т. д. Что же касается общей предупредительной деятельности ИТУ и других органов, исполняющих наказание, то это, как нам представляется, вообще невозможно учесть. Отделить при анализе общепредупредительного действия действие различных видов наказания друг от друга и их всех вместе от других превентивных мер вряд ли представляется возможным.
Конечно, верно, что показателем эффективности кратких сроков лишения свободы и иных мер наказания служит рецидив. На это правильно указывают многие авторы.[693] Г. А. Злобин, в частности, указывает, что «критерием эффективности частно-предупредительного воздействия наказания служит движение рецидивной преступности, изучаемое по отдельным видам наказания с учетом наиболее существенных изменений и событий, происшедших в общественной жизни в течение срока, охватываемого изучением, а также с учетом всех изменений в уголовном законодательстве». Он указывает при этом на необходимость изучения 1) поведения осужденного после отбытия наказания в течение достаточно длительного срока, 2) поведения осужденного во время отбытия наказания, 3) субъективного отношения осужденного к назначенному наказанию.[694]
Н. А. Стручков правильно исходит из того, что «об эффективности лишения свободы, а значит и о правильности тех положений исправительно-трудовой политики, которые определяют основные черты лишения свободы, можно судить по тому, совершают ли лица, освобожденные из исправительно-трудовых учреждений, новые преступления, имеют ли они возможность совершать преступления и тем самым причинить обществу вред во время отбывания наказания, удерживает ли печальный пример осужденных от преступлений других лиц».[695]
Нетрудно увидеть, что критерием эффективности все эти авторы признают рецидив. Однако для того чтобы рецидив мог служить критерием эффективности наказания, учитывать его следует иначе, чем это делается в большинстве случаев. Процент рецидивистов среди всех осужденных имеет значение и необходим при понимании структуры преступности, он важен для выяснения того, каковы контингенты преступников, имеем ли мы дело с лицами случайными или рецидивистами. Такой учет помогает разработке правильной уголовной политики, но он малопоказателен для общего анализа эффективности наказания.
Для того чтобы определять эффективность наказания, необходимо учитывать рецидив по отдельным категориям преступников (хулиганы, воры, спекулянты, мошенники, растратчики и т. д.), ибо каждая из этих категорий обладает специфическими особенностями.
Б. С. Никифоров правильно исходит из того, что «преступность – сложное социальное явление, зависящее от взаимодействия ряда объективных и субъективных факторов. Наказание всего лишь один из них. Причем как и все уголовное право в целом, оно относится к числу вспомогательных факторов воздействия на преступность», но нельзя согласиться с тем, что «предположение о прямой связи между рецидивом и состоянием уголовного и исправительно-трудового законодательства и практики применения закона в большинстве случаев ошибочно».[696]
При прочих равных условиях состояние уголовного и исправительно-трудового законодательства и практики его применения является решающим и основным обстоятельством, влияющим на состояние рецидива, а при изменяющихся условиях законодательство и практика его применения являются одной из очень важных детерминант, определяющих состояние преступности, и сложность заключается не в том, что эти факты не действуют, а в том, что элиминировать их действие от действия других факторов чрезвычайно сложно и часто практически невозможно.
Необходимо учитывать рецидив по отдельным местам лишения свободы за достаточно длительные сроки. Только тогда можно сделать вывод об эффективности отбываемого наказания. Если мы знаем, что в 1960 г. из конкретного места лишения свободы было освобождено «X» заключенных и выясним затем, сколько из этих освобожденных было в дальнейшем за ряд последующих лет осуждено, то тогда мы можем сделать вывод, насколько эффективна была работа, проведенная в конкретном месте лишения свободы с точки зрения специального предупреждения.
Объективных же критериев исправления и перевоспитания преступника, кроме отсутствия рецидива, мы не имеем. А. А. Герцензон говорил: «Где же критерии законодательные и практические, когда мы можем сказать: да, лицо, которое характеризуется такими-то данными, можно считать исправившимся, а лицо, которое этими данными не располагает, считать таковым нельзя. Я позволю себе утверждать, что ни в науке исправительно-трудового права, ни в практической деятельности таких ясных критериев нет».[697]
И. С. Ной, однако, считает, что «исправление и перевоспитание, как главная цель наказания, может считаться достигнутой лишь в том случае, если достигнуто моральное исправление человека, совершившего преступление, т. е. если новое преступление он не совершает не из-за страха перед законом, а потому, что это противоречило бы его новым взглядам и убеждениям. Эта цель наказания ничем не отличается от воспитательных задач, повседневно решаемых Советским государством и советской общественностью в отношении советского народа».