[698] Он, однако, также утверждает, что «рекомендовать какие-либо формальные критерии, наличие которых в каждом конкретном случае могло бы свидетельствовать о наступившем моральном исправлении осужденного, наука не может».[699]
Отдельные авторы пытаются указать критерии исправления. Так, по мнению М. А. Ефимова, «доказательства исправления и перевоспитания осужденного – это те фактические данные, которые в своей совокупности свидетельствуют о том, что он становится или уже стал полезным членом социалистического общества».[700]
Безусловным достоинством исследования М. А. Ефимова следует признать то, что он подробно анализирует понятие и систему доказательств исправления и перевоспитания заключенных, вопрос, который имеет исключительно важное значение для проблемы эффективности мер борьбы с преступностью.[701]
Следует согласиться с М. А. Ефимовым, что «требовать, чтобы поведение заключенного к моменту освобождения из ИТУ соответствовало всем требованиям морального кодекса – значит ставить перед ИТУ нереальную задачу, демобилизующую их сотрудников».[702] Однако и он сам выдвигает требования, которые представляются завышенными. Существует только один реальный критерий учета эффективности деятельности исправительно-трудовых учреждений – отсутствие рецидива, конечно, при полной и научно обоснованной постановке системы учета. Так, например, таким завышенным требованием представляется положение, что «если заключенным в процессе труда движут прежде всего и главным образом материальные соображения, его отношение к труду нельзя считать в полной мере честным».[703] Ведь далеко не у всех граждан, не совершавших преступления, мы имеем такое отношение к труду, какого требует автор от бывших преступников.
Пленум Верховного Суда СССР признал, что об исправлении свидетельствует «примерное поведение и честное отношение к труду», а вывод об исправлении осужденного «должен быть основан на совокупности данных о соблюдении им режима в исправительно-трудовом учреждении, выполняемой работе и отношении к ней, повышении своей производственной квалификации, участии в общественной жизни и т. п.».[704]
Н. А. Беляев считает, что четкий критерий исправительно-трудовой деятельности дан в ст. 20 Основ, однако он признает, что значительно труднее практически решить вопрос о наличии или отсутствии этих критериев. Н. А. Беляев не согласен, однако, с утверждением А. А. Герцензона, что таких критериев нет.[705] По мнению И. И. Емельянова, таким общим критерием являются «действия и поступки во время отбытия наказания, поведение в целом по отношению к окружающим на протяжении длительного периода времени».[706]
По мнению М. И. Федорова, «критерий исправления и перевоспитания заключенных – это устойчивая линия поведения (совокупность действий и поступков), выражающая отрицательное отношение к совершенному преступлению и положительное отношение ко всем требованиям, вытекающим из установленного режима содержания, определяемого задачами лишения свободы».[707]
Однако нетрудно увидеть, что все предлагаемые критерии весьма абстрактны и проверить их практически просто невозможно. Имеем ли мы, кроме поведения, какие-либо доказательства, что «у человека сознание характерно для настоящего строителя коммунистического общества», – а, ведь, по мнению некоторых авторов, это и является критерием перевоспитания.[708]
Оптимальный результат заключается в том, что осужденный осознает порочность своего поведения, порицает его и, таким образом, может быть признан исправившимся, перевоспитанным. Если в результате применения наказания осужденный может быть признан полезным, сознательным гражданином, строителем нового общества, то функции наказания выполнены полностью. Однако нельзя считать, что если осужденный в дальнейшем только не совершает преступлений, хотя бы и по мотивам страха перед новым наказанием, то функции наказания не выполнены. В уголовно-правовой литературе, и в особенности в литературе по исправительно-трудовому праву, возникла дискуссия по вопросу о том, имеются ли специальные понятия морального (фактического) и юридического исправления (за это И. С. Ной),[709] идентичны ли понятия «исправление» и «перевоспитание» (за разграничение этих понятий Н. А. Беляев, В. И. Куфаев, Б. Н. Киселев, Б. С. Утевский и др.). Против различия исправления фактического и юридического высказывается И. И. Карпец.[710]
При этом под юридическим исправлением понимается несовершение осужденным в определенный срок нового преступления,[711] т. е. отсутствие рецидива, а под моральным исправлением – ликвидация у преступника вредных антиобщественных взглядов и привычек, которые привели его к совершению преступлений, и внедрение в его сознание необходимости честно относиться к труду, уважать законы и правила социалистического общежития, выполнять свой общественный долг.[712]
По этой же линии идут и авторы, разграничивающие исправление и перевоспитание. Так, Н. А. Беляев пишет: «Исправление есть такое изменение личности преступника, которое превращает его в безопасного и безвредного для общества человека. Перевоспитание же есть исправление преступника плюс воспитание из него сознательного строителя коммунистического общества»,[713] т. е. исправление только предупреждает рецидив, а перевоспитание морально изменяет человека.
Можно признать неудачным термин «юридическое исправление» и однозначными понятия «исправление» и «перевоспитание», но при всех условиях следует различать два вида положительных результатов, которые могут быть достигнуты наказанием:
а) лицо, отбывшее наказание, не совершает вновь преступления, так как боится наказания, которое оно уже испытало, – наказание в этом случае достигло своей цели специального предупреждения, хотя субъект и не может быть признан морально исправившимся;
б) лицо, отбывшее наказание, не совершает вновь преступления, так как осознало упречность своего предыдущего поведения, – наказание достигло своей цели специального предупреждения и субъект морально исправлен.
Заслуживает внимания то, что даже авторы, придерживающиеся мнения, что наказание имеет своей целью кару, возмездие, причинение страдания, анализируя эффективность наказания, достижение этих целей никогда не рассматривают. Так, например, поступает И. И. Карпец, который, изучая вопрос об эффективности наказания, пишет: «Известно, что наказание преследует цели общего и специального предупреждения. Важно сочетание обеих целей».[714]
Какими же критериями учитывать эффективность примененного наказания? Представляется сомнительной возможность путем эмпирического анализа исследовать или статистически определять конкретное воздействие определенных мер наказания (как в отношении отдельных лиц, так и вообще) на достижение его целей. Для этого требовалось бы выделить из общего, очень сложного в этом случае, процесса взаимодействия только наказание как действие и динамику преступности или рецидива, как его последствие, однако такое исследование нам не представляется ни теоретически, ни практически возможным. Как в сравнении с другими периодами, так и в сравнении с другими видами наказаний это не будет показательно, так как в сравниваемые периоды действуют, кроме системы наказаний, другие и притом значительно более мощные, детерминирующие преступность обстоятельства: мир, война, послевоенный период, экономическое состояние страны, общее действующее законодательство, качество работы органов милиции, суда, ИТУ, в частности соотношение караемой и латентной преступности, и т. д.
Правильно пишет Г. П. Злобин: «Главная трудность заключается здесь в том, что необходимо выделить из массы результатов то, что является следствием установления и применения наказания».[715] Констатируя отсутствие рецидива, следует иметь в виду, что рецидива могло не быть и без применения наказания.
В буржуазной литературе в последнее время появляются голоса, предостерегающие от переоценки эффективности наказания в ущерб его гуманизму. Так, в докладе шведского министра юстиции на III международном конгрессе ООН по борьбе с преступностью в Стокгольме в 1965 г. говорилось: «Эра, в которую мы сейчас живем, имеет тенденцию делать слишком большое ударение на эффективности. Некоторые исследователи в области криминологии высказываются за строгие методы, а гуманные методы, как им кажется, дают незначительные результаты. Имеет место приблизительно одинаковое количество рецидивистов как при одних, так и при других методах обращения. Существует поэтому опасность, что гуманистические тенденции в уголовной политике могут быть ограничены, если они, так сказать, не принесли желательных результатов. Мы должны твердо стоять за гуманизм исполнения наказания и тогда, если мы не можем считать, что мы на этом что-то выигрываем… Обращение с преступниками не может быть поставлено под влияние только последствий. Оценка этого должна быть достойна самого общества. Я опасаюсь, что наши методы до сих пор не всегда достойны нашего общества».[716]