Нетрудно увидеть, что в позиции Н. М. Амосова, изложенной в этом отрывке, имеется внутреннее противоречие: с одной стороны, «делать этого не следует», а с другой – это не преступление и следует попытаться «взять это сердце». Такое решение вопроса для права совершенно неприемлемо. Право должно охранять жизнь человека до последнего момента. В современном обществе поступками людей руководят пока еще не только любовь к ближнему и альтруистические побуждения. Никакая специальность, в том числе и врачебная, не создает иммунитета от аморальных поступков. Мотивом прекращения жизни больного может быть не только желание избавить его от страданий или спасти жизнь другого человека, но и всевозможные другие мотивы, а в капиталистическом обществе, где уже неоднократно имели место факты покупки и продажи органов человеческого тела, корыстные соображения могут привести к тягчайшим злоупотреблениям для получения необходимых для пересадки органов человеческого тела.
Б. В. Петровский пишет: «Трансплантация сердца требует, чтобы у донора было изъято еще живое сердце». А это, как он справедливо утверждает, «поднимает очень серьезные вопросы и этического, и юридического характера».[1118]
Реанимация, возможность воскресить человека, находящегося в состоянии клинической смерти, все острее ставит вопрос о праве использования тканей умерших (когда их считать умершими?). Томас Реган в недавно вышедшей книге «Медицина на ложном пути» считает необходимой переоценку моральных ценностей, действовавших до настоящего времени в отношениях врач – пациент в свете современной техники. При пользовании такими аппаратами, как искусственное сердце, легкие, почки, выключение этого аппарата означает смерть пациента. Кроме вопроса об отключении таких аппаратов в целях трансплантации органов возникает также вопрос о том, как быть в случаях, если врач считает, что излечение пациента невозможно? Как быть, если аппарат необходим другому пациенту?
Доктор Денис Мельроус в февральском номере журнала «Сайенс джорнал» за 1968 г. в статье «Трансплантанты: социальная дилемма» спрашивает: «Можно ли брать такие органы, как сердце, у живых, но неизлечимо больных доноров? Или их следует брать только у тех, кто мертв?.. Чем заменить теперь наше уже целиком устаревшее определение смерти… Ученые, труды которых порождают такие проблемы, не могут сложить с себя ответственности за их разрешение. Но они в равной степени не могут и диктовать свои решения демократическому обществу».[1119] Поэтому вызывает возражения предложение М. И. Авдеева о сокращении установленного сейчас минимального получасового срока для взятия органов у лица, признанного умершим, «так как современные методы установления смерти позволяют его пересмотреть в сторону сокращения».[1120] Автор имеет в виду, очевидно, энцефалограммы, констатирующие прекращение деятельности мозга. Однако мне представляется, что, как правильно пишет И. И. Горелик, при решении всех соответствующих вопросов следует исходить из того, что «в социалистическом обществе возможно лишь одно решение проблемы приоритета интересов: предпочтение интересам донора».[1121]
Решение вопроса, предлагаемое М. И. Авдеевым, необходимо хирургам для того, чтобы получить возможность трансплантации некоторых органов, и в частности сердца, органов, которые через 30 минут после смерти уже непригодны для трансплантации. Однако получившие в последнее время широкое распространение операции по трансплантации органов, и в частности сердца, как мне представляется, начаты хирургами тогда, когда они еще достаточно не подготовлены. Доказательством этому может служить хотя бы то, что из 200 с лишним человек, которым во всем мире была произведена пересадка сердца, к началу августа 1969 г. в живых было только 30 человек, и из всех оперированных лишь один Филипп Блайберг, умерший в августе 1969 г., прожил больше 18 месяцев. Исходя из необходимости максимальной охраны жизни и здоровья доноров нет оснований сокращать сроки, позволяющие производить изъятие органов, а, напротив, следует, устанавливая эти сроки и правила трансплантации, максимально учитывать и охранять интересы больного и умирающего донора.
Н. М. Амосов полагает, что «вопрос о воздействии на жизнь должна сегодня решать наука. Наука, учитывающая все – и прочность традиции, и стоимость лечения, и влияние инстинктов, и меру возможности изменения их воспитанием, и еще многое другое. Исходя из этого, нужно внести некоторые коррективы в старые представления о жизни. Да, жизнь бесценна, но какая жизнь?»[1122] С этими положениями также нельзя согласиться. Бесценна всякая жизнь человека. Утверждение, что «жизнь человека – это жизнь его мозга, сознание», совершенно неприемлемо. Известно, что только за последнее десятилетие мы получили большое число мощных средств, которые излечили и лечат психически больных, которые еще десять лет тому назад считались неизлечимыми. Никто не имеет права и никакой науке нельзя разрешать уничтожать жизнь человека только потому, что, по мнению врача, его мозг неживой. Правда, Н. М. Амосов пишет: «Другое дело, когда мозг живой, но больной. В отношении таких больных остается прежний подход». Совершенно неясно, почему рекомендуется такое половинчатое решение, но известно, что «дай дьяволу палец, и он захватит всю руку».
Правовые вопросы возникают также при получивших в последнее время распространение в США случаях замораживания живого человека. 12 января 1967 г. была сделана первая такая попытка. Джемс Бетфорд, 70 лет, профессор психологии в университете в Фениксе, был болен раком в форме, которая сейчас излечению не поддается. Имеются основания полагать, что медицина через некоторое время найдет способы борьбы и с этой формой рака. К моменту замораживания Бетфорд мог жить еще несколько часов или дней. Бетфорд попросил заморозить его до того, как он умрет, зная, что шанс возврата к жизни очень невелик. Проводившиеся до настоящего времени эксперименты показали возможность замораживания тканей. Были проведены опыты замораживания на несколько часов с наступлением клинической смерти и последующим оживлением высокоразвитых млекопитающих – собаки, обезьяны. При температуре -15 °C замерзают жидкости в живых тканях, однако такое замораживание может вызвать расстройство структуры коллоидальных растворов, заполняющих клетки, изменить равновесие раствора соли, нарушить очень важные для жизни электролитические процессы. Установлено, однако, что глицерол (и некоторые другие вещества) предохраняет клетки от повреждения при замораживании.[1123]
В 1956 г. югославские биологи Гияй и Андиус замораживали крыс до -6°; крысы были тверды, как камень, потом их размораживали, и они не только были живы, но даже более подвижны, здоровы, омоложены. В 1958 г. Луи Рей превысил до того непревзойденную границу кристаллизации клеточной жидкости. Каменный ком, которым стало сердце зародыша птицы при температуре -79 °C, после согревания начало понемногу биться. Свидетели этого эксперимента сказали: «Было что-то неизмеримо трогательное в этом воскрешении сердца».
В 1963 г. советские ученые погрузили 20 коконов бабочек в жидкий гелий (-269 °C). После согревания из 13 коконов вышли бабочки.
Установлено, что температура -190 °C достаточна для полного прекращения биохимических реакций и стабилизации живой материи на неограниченное время, но чем выше эволюция организма, тем труднее довести его безопасно до этой границы. Известные сейчас методы замораживания не дают 100 %-ной гарантии оживления. В официальном сообщении Югославской академии наук после опытов Гияя и Андиуса говорилось: «Возможно, что глубокая гипотермия, ограниченная во времени, представляет постоянно теплому организму отдых в физиологическом смысле (какого он не имел всю свою жизнь) и регенерирует его». Крупнейший французский биолог Жан Ростан пишет: «Холод может приостановить жизнь, замедлить процесс явлений, изменить половой тип, удвоить хромосому, создать уродов, привести к рождению существ, имеющих только одного родителя».
В вены Бетфорду был введен гепарин, чтобы предупредить свертывание крови, а также защищающие и обезболивающие средства. Тело начали охлаждать, подключив его к аппарату искусственное сердце-легкие, чтобы мозг, до того как он превратится в лед, все время получал кровь. Тело сейчас вложено в стальной пустой термос, а термос помещен в жидкий азот с температурой -196 °C. Джемс Бетфорд заплатил за все это 100 тысяч долларов. Эксперимент с Бетфордом вызвал всеобщее возмущение теологов, а несколько известных ученых назвали его «мрачной шуткой». Беспокойство выразили также владельцы погребальных предприятий. Следует учесть и то, что достаточно, чтобы испортился один из мелких элементов охлаждающей установки, чтобы весь эксперимент потерял свое значение. Одна из газет США писала, что «будущее поколение будет иметь достаточно забот с ростом народонаселения, чтобы еще размораживать своих предков». Однако все это не помешало тому, что к маю 1968 г. в США уже подверглось замораживанию 6 человек, а в Калифорнии создано Общество замораживающихся.
Возникают многие, для нас пока еще теоретические, вопросы. Сообщение в «Литературной газете», излагавшее эксперимент с Бетфордом, называется «Эксперимент или самоубийство?».[1124] Действительно, если это самоубийство, то лица, принимавшие участие в этом, могут нести уголовную ответственность, так как для них это убийство, если же замороженные живы, то всякое умышленное или неосторожное действие, приведшее к порче установки и гибели замороженного, – убийство, если замороженный мертв, то его органами можно пользоваться для трансплантации, если жив – нельзя и т. д. На эти вопросы ответи